У М Е Л Ь Ц Ы
Старая газета сообщала о событии необычайном, удивившем базарных зевак и завсегдатаев. Крестьянин, торговавший щепным товаром – деревянной утварью повседневного спроса – на виду у посетителей рынка проворно вырезал из чурбачков ложки и черпаки, сметал с фартука стружку, бросал в огонь, а она не горела.
Ну и дела творились в этом уездном городе, где пожары, бывало, выжигали целые слободы, выгоняя погорельцев за милостыней по городам и весям, а стружки на глазах у почтеннейшей публики не горели в огне!
Хозяин, подняв бородёнку от заготовки, объяснял любопытным:
– Чудо-дерево не горит, секретов не говорит. Остатки продам городским господам.
Рядом на костре в смолистом ушате дымилась уха – ещё одно чудо странного продавца. Где это видано, где это слыхано, чтобы ушицу варили в бадье! Занимались ухой молодые помощники продавца. Тому, кто покупал с воза деревянную ложку, черпали ею из ушата на пробу. Кто платил за черпак, пробовал черпаком, а купившему миску, точёную вазу или другую крупную вещь, подносили к ухе стопку водки. Торговля шла бойко. Товар на возу таял быстро. Последним был продан ушат с закоптившимся дном и с наваристым остатком ухи.
Можно изумиться крестьянской изобретательности, создавшей дерево, неподвластное пламени, но поразительны коммерческая выдумка и шоу-сценарий, в соответствии с которыми разрекламирован неказистый товар и стимулирована торглвля.
Дерево – едва ли не самый доступный материал в державе, болшая часть которой покрыта вековым лесом. Этот материал издавна использовали, строя укрепления, жильё, создавая предметы обстановки и украшения быта.
Ставший легендой город Свияжск – боевой форпост против агрессивного Казанского ханства – возвели без единого гвоздя плотники Ивана Грозного буквально за сутки из заранее заготовленных, размеченных и сплавленных по воде избяных венцов и брёвен башенных срубов.
Чудом света стал в Коломенском под Москвой бревенчатый дворец Алексея Михайловича, построенный и украшенный искусными руками старца Арсения и молодых его помощников Клима Михайлова, Давыда Павлова, Андрея Иванова и Герасима Скулова. Былинные очертания царских хором и после того, как «за ветхостью» их раскатали по брёвнышку в XVIII веке и сожгли в государевых банях, продолжали вдохновлять мастеров деревянного зодчества. Их влияние до сих пор ощутимо в облике некоторых памятников деревянной архитектуры, разбросанных по стране.
Недолговечность дерева снижало его престиж. Пожары были беспощадным и ярым врагом. Поэтому народный плотницкий гений умел не только строить, но исхитрялся и уберегать дома от пожара. На всероссийской торгово-промышленной выставке 1896 года в Нижнем Новгороде некий умелец (не удивлюсь, если мне скажут, что им был кто-то из повзрослевших помощников знакомого нам продавца щепного товара) демонстрировал новое по тем временам средство защиты деревянных домов и мебели от огня. Что-то общее с рыночным ложкарём было в осуществлении этой затеи. Умелец извещал афишами любителей зрелищ о том, что публично подожжет изнутри и снаружи только что построенный меблированный дом и приглашал заранее заключить пари о степени разрушения дома и его содержимого после того, как пожар потухнет. Утром на пустыре, словно в легендарном Свияжске, возникла бревенчатая изба под тесовой крышей. Служители выставки внесли в нее деревянную мебель: стол, стулья, точеные кандилябры, сундук и кровать. Затем хозяин избы объявил, что владеет рецептом жидкой пропитки дерева, защищающей его от огня, и призвал посетителей покупать его срубы и крыши, заказывать мебель из древесины, выпущенной его предприятием.
Рабочие внесли в комнаты охапки соломы и хворост; обложили постройку поленьями, облили керосином и подожгли. Забушевало пламя, охватившее постройку. Из неостекленных окон выбивались и спутывались с наружными оранжево-красные языки пламени. Огонь гудел, дрова трещали и лопалось. Зрители, прикрываясь ладонями, отходили все дальше от жаркого места. Дым разъедал глаза, мешал наблюдать, но когда огонь утих, дым развеялся, и все увидели, что изрядно закоптившаяся изба под тесовой крышей стоит, как стояла. Те же рабочие разгребли головешки, убрали из комнат золу, освободили и подмели проходы для публики. Желающие входили и убеждались, что мебель не пострадала. Это стало сенсацией. Сенсация привлекала заказчиков. Заказчики покупали несгораемое имущество, показавали друзьям и знакомым. Так расплываются и круги по воде. Похоже, что бум негорючего дерева достигал Зауралья. Местный специалист ремонтно-строительного управления противопожарных работ вспоминал, что были случаи, когда люди, купив на дрова сносимую бревенчатую развалюху, обнаруживали, что дрова не горели в печи. Нынешние пожарные имеют немало рецептов пропитки древесины, чтобы сделать её огнеупорной. Но это теперь, в век науки, техники и прогресса. А каким хитрым секретом владели умельцы во второй половине XIX столетия? Пришлось покопаться в архивах, чтобы найти ответ. Оказалось, что спустя два года после рекламного поджога выставочной избы промышленная газета «Рудокоп» поделилась с читателями разгаданным рецептом. Дерево получало чудесные свойства после вымачивания в растворе из смеси одной части борной кислоты с тремя частями нашатыря в четырех объемах обязательно горячей воды.
Народные древоделы и потом не расставались с давней крестьянской мечтой о волшебном дереве, не боявшемся пожара. В «Епархиальных новостях» можно было прочитать о столярах, защищавших изготовленные ими иконостасы и мебель слоем жидкого стекла вместо огнеопасного лака. Выходит, в позапрошлом веке умельцы хранили и хорошо знали секреты получения негорючего дерева. А как проблему решают в эпоху научных свершений? Центральная газета страны, бесспорный рупор прогресса, сообщала, что над важной проблемой трудился коллектив ученых Всесоюзного научно-исследовательского института деревообрабатывающей промышленности.
– Можно ли получить дерево, которое огонь не тронет? – Спрашивал корреспондент И. Шедвиговский ученых на прессконференции, устроенной Институтом по случаю успешного эксперимента.
– Можно, – отвечали научные сотрудники спустя почти два столетия после нижегородского демонстративного поджога избы. При этом неоднократно остепененный научный руководитель темы покапал из спиртовки на корпус телевизора и смело поднес зажженную спичку к образовавшейся лужице. Спирт вспыхнул и выгорел, не воспламенив телевизионного короба из древесно-волокнистого картона. Присутствовавшие не сдержали возгласов одобрения, а представитель заказчика – инженер – аплодировал.
Ситуация подтверждала известную поговорку: новое – это хорошо забытое старое. Только очень несхожи экпериментаторы: крестьянин, запаливший изнутри и со всех четырех сторон натуральную избу с комплектом мебели, а после него через двести без малого лет дипломированный ученый с бригадой научных сотрудников из специальной лаборатории с зажженной спичкой над тонкой лужицей спирта. По следам газетной информации я отправил письмо с пожеланиями успехов и с изложением известных мне фактов руководителю научно-исследовательского проекта и газетчику, описавшему экперимент. Тревожить представителя заказчика, аплодировавшего спиртовой лужице, я не стал. Ответов на письма не получил.
Мастер, работающий с деревом, до сих пор видит врага в ненасытном пламени, но некоторые народные древоделы научились обращать огонь в доброго друга и союзника. Взять хотя бы тех же крестьян. С помощью жара и пара гнули они упряжные дуги и санные полозья для зимних выездов. Приспособление для сгибания дуг ладили артельно. Клали из камня печь с запарочным отделением, вырубали из крепкого дерева ступицы к вальцолвочным колёсам, ошкуривали и оковывали железом многометровую лесину для рычага. Получалось инженерное сооружение, требовавшее при эксплуатации кроме завидного терпения и слаженных действий сильных мужчин еще и строжайшего соблюдения технологии сгибочного процесса.
Самыми подходящими для гнутья считались бук и ильм. Впервые гнутые декоративные вставки применил в мебели немецкий столяр Михаэль Тонет, уроженец Боппарта-на-Рейне в первой трети XIX столетия. На выставке в Кобленце его заметил князь Меттерних и пригласил переехать в Вену. Там столяр шесть лет настилал паркетные полы во дворце Лихтенштейна, успев, впрочем, запатентовать свой способ изготовления гнутой мебели. Он сделал для дворца партию прекрасно выгнутых стульев в стиле рококо. В середине века М.Тонет поставлял мебель для кафе и гостиниц. После Парижской выставки 1885 года его гнутые буковые стулья, прозванные «венскими», вышли на международный рынок как товар массового спроса.
Другим материалом, пригодным для такого дела, считался ильм – лиственное дерево с прочной древесиной, разновидность вяза, хорошо поддающееся обработке. В северо-восточной России умельцы давно заприметили его вязкость, позволявшую неплохо гнуться в сыром, а еще лучше в распаренном состоянии. Вскоре после Парижской выставки гнутые стулья Тонета стали поступать на российский рынок, и один их зауральских лесничих купил несколько штук для своего дома. Там их увидел крестьянин Артинского завода Василий Киреев и смекнул, что можно делать их самому по местной гибочной технологии. Вскоре в доме его закипела работа. Вместе с двумя сыновьями – Яковом и Александром – Василий Киреев изготовил деревянные формы для выгибания деталей. Затем они напилили бруски ильма, распарили на каменке в собственной бане, выгнули, заложив в приготовленные форомы, крепко связали веревками из мочала и высушили в протопленной русской печи. Так местные крестьяне и заводские мастеровые гнули в своих домах для саней полозья. Вопреки ожиданиям первые стулья Киреевых вышли неприглядными и грубоватыми, хотя их опиливали рашпилем, усердно скоблили стеклом, полировали порошком пемзы и даже покрыли лаком. Неудача не охладила решимости Киреевых сделаться первыми «венскими мебельщиками» России.
Главным узлом в изготовлении гнутой мебели был котел для распарки, и Киреевы занялись его разработкой. Распарочное отделение оборудовали в подпольи своего дома возле фундамента русской печи. Установили железный цилиндр высотой более полуметра, диаметром 70 сантиметров. Его нижнюю часть вмазали в отдельную печурку, трубу от которой вывели в основной печной дымоход. В верхней частьи котла устроили две трубы: деревянную с клапаном в виде пробки, служившую для выпускания пара, чтобы избежать разрыва котла, и железную ближе к краю для доливания воды и закладки дерева. Котёл и все приготовления обошлись почти в 500 рублей. В то время за такие деньги можно было купить дом с участком земли. Затраты говорили о том, что семья решила ставить собственное «венское» дело.
С каждой новой партией мебель становилась совершенней. Если на первые стулья не нашлось покупателя, то позднее многие жители заводского поселка обзавелись «венскими стульями от Киреевых». Дюжина стульев поначалу покупалась за 15 рублей, и первая проданная полусотня покрыла расходы на организацию дела. Киреевы в течении двух лет выработали собственную технологию, приобрели опыт и упрочили мастерство. За это время рыночная стоимость их изделий выросла вдвое: дюжина стульев шла уже за 30, а кресел –
за 60 рублей.
Комитет экспертов научно-паромышленной выставки, заседавший в 1887 году в Екатеринбурге, отметил стулья и кресла Василия Киреева серебряной медалью «за хорошую работу гнутой мебели из ильмового дерева, дешевизну и введение на Урале полезного производства».
Киреевы делали эту мебель не хуже заграничной и не скрывали секретов. Вскоре по их примеру и по разработанной ими технологии начали тягаться с Тонетом крестьяне нескольких окружавших завод волостей, а затем и уездов. К концу века изготовление гнутой ильмовой мебели в этом краю стало массовым кустарным промыслом.
В урало-сибироской ярмарочной столице – городе Ирбите – я встретил изделия мастера, не слышавшего истории Киреевых, но изготовлявшего ажурные «китайские» шкатулочки для женских украшений по той самой киреевской технологии. Выходило, что искусство гнутого дерева было живо в народе. Умельца звали Афанасий Карпенко. Шкатулки он делал из тонких прямоугольного сечения палочек ильма или бука – в зависимости от наличного материала. Распаривал их в обрезке заваренной с одного конца трубы, закрепленной струбцинами над бытовой газовой горелкой у себя на кухне.Высушивал в духовом шкафу, предварительно придав нужную форму в самодельных лекалах для выгибания. Умелец оставил после себя несколько изящных вещиц в экспозиции Ирбитского музея краеведения.
Громоздкая подовая печь в небольших городах и в сельской местности постепенно вытесняется бытовой печкой на газе и электричестве. Выигрывая в комфорте, не проигрываем ли мы во всем остальном? Даже детям, никогда не видевшим русской печи, знаком и понятен её притягательный сказочный образ. Печь сохранит и выручит, обогреет и вылечит, вымоет и накормит. Её разогретый под заменял кустарю и ремесленнику экспериментальную лабораторию.
Экипажные мастера, расписывавшие повозки и дрожки для праздничных выездов, использовали в живописной работе кроме щетинных кистей тонкие волосяные кисточки «из собственной бороды», то есть из срезенных лишних волос. Нужная упругость волосяной кисти придавалась специальной закалкой в русской печи. Иконописцы и позолотчики пользовались закаленными беличьими кистями. Разный характер ремесленной работы требовал различного способа закалки кисти. Старые профессиональные секреты теперь во многом утрачены, но в архивах довелось найти описание способа, которым крестьянские живописцы закаливали бельчью кисть.
Длинные волоски, срезанные с определенных месть шкурки зверька, промывали дождевой водой, сушили в тени на сухом чистом камне. Затем собирали волосок к волоску по ранжиру в небольшие пучки и каждый пучок перевязывали шерстряной нитью. Тем временем тщательно убирали с пода протопленной русской печи горячие угли и золу, сминали бумагу и бросали на вычищенный под. Если бумага бурела, не вспыхнув, тотчас в печь задвигали противень с уложенными на нем пучками беличьих волосков, закрывали устье печи заслонкой и ждали, пока сам солбой спадет жар. Такая термическая обработка давала упругую, но довольно нежную кисть.
Об этом способе уместно вспомнить в связи с давно забытым секретом закаленных бамбуковых бружин для деревянных часов, которые в старину делали древознатцы, удивляя посетителей ремесленно-промышленных выставок. Полтора столетия назад Семен и Николай Бронниковы демонстрировали карманные часы, целиком собранные из мельчайших деревянных деталей – оси и шестерёнки из самшита, пружина из тонкой полоски бамбука, закаленной в печи по неразглашаемым правилам. Деревянные часы Бронниковых компактны, красивы и показывали точное время.
В краю умельцев деревянные часы не такая уж редкость. Экипажный мастер А.Кругликов был известен в Пышминском заводе и за пределами не только как строитель телег и тарантасов. Его почитали за то, что умел делать настенные часы из берёзы. Эти ходики приводились в движение деревянными, затейливо вырезанными гирями, свисавшими на такой же деревянной цепи, вырезанной из единого березового шеста. А в Сысертском заводе мастеровой Г.Макаров успешно ладил хронометры из разных пород местного дерева. От изготовителей нынешних деревянных ходиков с резными сюжетными циферблатами старых умельцев отличала способность мастерить надёжный часовой механизм из такого же дерева.
Но, пожалуй, лишь один из мастеровитых российских мужиков на все сто оправдал звание рукодельного мастера: он сделал руку – деревянный протез для инвалида. Верх-Исетский заводской токарь по дереву Даниил Муратов, числившийся в кустарях по Всероссийскому справочному указателю мастеров на 1892 год, привез в 1896 году на Нижегородскую торгово-промышленную выставку и демонстрировал там изобретённую и построенную им «искусственную деревянную руку на пружинах». Изящная и подвижная, словно манипулятор современного робота, рука с вободно сгибалась, разгибалась, захватывала и удерживала довольно тяжелые бытовые предметы. Возле неё простоянно толпились зрители, не решаясь, онако, протянуть с вои ладони, чтобы испытать пожатие искусственной десницы. Успех заводского токаря поразительно совпал по месту и времени с успехом сельского изобретателя секрета не сгоравшего в огне дерева.
Размышляя о волшебстве былых мастеров-древоделов, я приходил к выводу, что в эпоху технического прогресса «деревянные чудеса» уже миновали. Кустарные промыслы с годами утратили лучших мастеров, а воспитание новых наталкивается на отсутствие прочного статуса народного мастера почти на всей территории Российской Федерации.
Однако не следует думать, что в народе перевелись мастера. Не так давно я уговорил одного из них показать, как делают бочки. Дело как будто нехитрое, но и оно требует своего инструмента и навыков. Издревле на каждом уральском заводе казна содержала бондаря, олицетворявшего тарный цех предприятия. Бондари монетного двора делали бочкотару для чеканной медной монеты. Деньги в бочках везли подводами на пристань, а оттуда речными судами сплавляли в Санкт-Петербург. Бочки делали прочными. Караваны бывало разбивались о гранит чусовских утёсов, но каждый раз запечатанную казну поднимали из-под воды и на новых коломенках доставляли по назначению.
Старинный комплект бондарных инструментов мне привелось купить у вдовы бывшего бочара винзавода. Старику он тоже достался от былых поколений: скобели истёрты, зубья поперечной пилы со следами кустарной насечки, рукоять заутора для надевания обручей стёрта на нет ладонями, а циркуль – сама архаика: деревянный, с направляющей дугой из выгнутой ветки, в концы ножек вбиты револьверные гильзы времен первой империалистической. Наработанный инструмент. Хотелось похвастать им, показать умельцу.
В городской кухонке, служившей хозяину мастерской, на холодильнике стояли складные аккуратные кóзлы, а на них лежал пузатый бочонок, из торца которого выступал кран в виде небольшого круглого брёвнышка с просверленным отверстием в центре. Боченок как бы специально поставили здесь, чтобы бросался в глаза.
–Хотя бы вот этому научиться, сказал я хозяину дома. Он взглянул на меня с едва заметной усмешкой. Договорились, что буду приходить и на правах ученика бесплатно помогать в работе. Спустя два дня я уже собирал свой первый ушат. В дверь постучали. Пришел заказчик. Смотрел работу, рассказывал байки, а перед уходом попросил воды напиться. Хозяин налил из пузатенького бочонка, и я тоже выпил водички. Оставшись вдвоем, мы еще поработали часа два. Прощаясь, бондарь спросил заговорщически: «Может, на посошок?» – и нацедил из бочонка по половине стакана. Наверное, я чего-то не понял. Честно говоря, совсем недавно я пил эту воду, но если хозяин пошутил, можно и «на посошок». На этот раз меня обожгло и передернуло: водка! А хозяин хохотнул и снова наполнил сстакан:
–Запей, запей теперь квасом!
–Ну и ну, – сказал я, переведя дух, выходит, там три отсека.
–Нет,– сказал мастер, – четыре. Трехлитровый для воды, литровый для водки и два пятилитровых под квас и пиво. А весь бочонок в полтора ведра.
Не так уж и сложно смастерить бочку, но если делать её с секретом, то главное в такой работе – разметка и изоляция отсеков, система безвредных сальников и точно рассчитанная комбинация отверстий, плотно запирающая все ёмкости при отпирании нужной. Кибернетическое устройство. Такое по силам только опытному умельцу.