Джобсон часто об этом рассказывал.
Рассказы его настолько отличались один от другого, так в них было все запутано и неправдоподобно, что верилось с большим трудом и невероятными усилиями. Хотя, нечто подобное, в принципе, могло произойти с кем угодно без всякой видимой причины.
Достоверно известно только то, что однажды в июле с шести до девяти вечера он находился в областном театре. По одной версии - драмы. По другой версии - комедии. Вне всякого сомнения, если верить описанным ниже событиям, комедии там было, предостаточно.
Конечно, документальных свидетельств на этот счет не обнаружено, что вполне закономерно и естественно, так как этими документами могли бы послужить денежные знаки, полученные в качестве вещественного вознаграждения за проявление творческих усилий и возможного глубоко скрытого актерского мастерства, однако известно, что всякое усилие и всякое мастерское напряжение требует соответствующей незамедлительной компенсации.
Тем не менее, сообщение о посещении театра - единственное, что сохраняется неизменным, постоянным и незыблемым во всех его рассказах, побасенках и спичах.
Как он попал в театр - не известно. Но можно предположить, что по объявлению. Заезжие труппы часто приглашают представителей малоимущего населения окучиваемого региона принять участие в массовках за некоторое символическое вознаграждение.
В данном случае таковых оказалось шестеро.
Запомнился один - очень высокий очкарик с длинными, густыми, явно не знакомыми с шампунем волосами. Очки были с большими, круглыми, но мутными стеклами. Едва ли он сквозь них видел что-либо достойное.
Его нарядили служителем церкви. Оглядев себя со всех сторон в специально предназначенном для таких целей зеркале, он взбодрился духом и попробовал претвориться настоящим бутафорским священником. Похоже, раньше у него совсем ничего не было. Теперь он имел настоящую, черную бутафорскую рясу. При ходьбе из-под нее выглядывали рваные кроссовки. Выглянут и спрячутся. Выглянут и спрячутся. Им было очень интересно, что тут такое происходит и зачем. Теперь он имел настоящую, черную бутафорскую шляпу с огромными полями.
Сильное впечатление на Джобсона произвела черная бутафорская библия. При внимательном рассмотрении, это оказался толстый кусок дерева, раскрашенный под книгу, с надписью "Библия" над изображением покосившегося креста. Под крестом отчетливо виден инвентарный номер. По странному стечению обстоятельств номер под крестом в точности совпал с номером его сотового телефона.
Как же так? Что же они такое делают?
Он несколько успокоился, когда его произвели в старшие офицеры.
По комплекции ему подошли соответствующие бутафорские шляпа, камзол и сапоги.
Остальные четверо замызганного вида личностей изображали серую солдатскую массу. О них совершенно нечего не известно. Костюмы им дали не по размеру, заметно мятые и грязные.
Всех собрали у мужского туалета. Какой-то потный тип, засучив рукава, повторяясь и путаясь, пробовал попытаться объяснить им некую сверхзадачу.
В принципе все было достаточно просто и понятно.
В середине второго действия выход на сцену.
Солдаты должны идти строем. Оставшееся время они будут учиться маршировать. Свет на сцене ослепляет. Оставшееся время им будут неожиданно светить в глаза. Курить, сморкаться, чесаться и щипать актрис категорически запрещено без особого на то распоряжения. Что еще?
- На сцене останавливаетесь напротив привязанного к столбу артиста. Больше там никого не будет, если не произойдет изменений в сценарии. Не перепутаете. Остановились. Священник молится.
- Я не умею.
- Бубни что-нибудь, про себя. Потом покажешь зрителям библию. Чтобы всем было видно. Понял? Офицер машет саблей. Где офицер? Куда делся офицер?
- Тут я.
- Офицер машет саблей. Потренируйся.
- Вот так? Правильно?
- Да не здесь, всех артистов перебьешь. Кисть не напрягай. Офицер машет саблей. Солдаты стреляют из ружей.
- Целиться по настоящему?
- В грудь цельтесь. Не промахнетесь.
- А если в глаз попаду?
- Чем попадешь? Ружья бутафорские. И не заряжены.
- Заряжу чем-нибудь.
- Только попробуй, гонорар не получишь. Все. После выстрела уходите. Да не вздумайте задерживаться.
Джобсон слушал не внимательно. Где-то рядом гремел оркестр. Огромный мужик пел басом под самым ухом. Беспорядочно одетые люди подозрительной наружности без конца хлопали дверью туалета, таскали бутафорские вещи и цеплялись в узком коридоре за его саблю. Поточить ее что ли? Чем их точат эти деревянные сабли? Ему все-таки удалось понять, что предстоит участвовать в какой-то опере. Размышляя над этим фактом, он зашёл в туалет. Там курили бандитского вида крестьяне. На унитазе, как на троне, возвышался важный господин в блестящем камзоле.
Вернувшись в коридор, Джобсон увидел, что солдаты уже маршируют. Они совершенно загородили проход. Артисты ругались, толкали солдат. Образовалась пробка. Многие смеялись и пели.
Поддавшись всеобщему возбуждению, Джобсон начал пробовать свой голос. Сначала тихо, потом громче и наконец заорал в полную силу. Однако, заметив, что бас бросает на него злобные взгляды, постепенно затих.
Внезапно раздался чей-то властный голос и все, моментально, куда-то пропали, смолк оркестр, стало пусто и тихо. Начиналось представление. Только солдаты продолжали чеканить шаг. Они делали это совершенно серьезно.
Пройдя по следу запоздавшего артиста, Джобсон увидел сцену. На ней стояли размалеванные щиты, изображавшие средневековые городские здания. С боку, не видимые из зала, толпились артисты. Ждали своего выхода. Смотрели на тех, кто уже пел на ярко освещенной горячим итальянским солнцем площади. Здесь же, на самом краю света и тени, стоял небольшой стол, за которым на стуле сидел человек с бумагами в руках. На нем был серый пиджак, такой необычный на общем бутафорском фоне. Сбоку от него висел колокол. Человек водил пальцем по бумаге и, время от времени, произносил фразы приглушенным голосом. Явно не для зрителей. Джобсон понял, что он подсказывает артистам текст. А те подходили, довольно часто, к краю сцены, чтобы лучше его слышать. Некоторые простояли у стола до самого конца.
Джобсон пытался вслушиваться, но совершенно ничего не понимал, к тому же, большинство артистов переместилось к другому краю сцены. Было непонятно, что они там делают. Плохо видно с того места, где он точил саблю. Решил обойти сцену.
Оказалось, что за щитами, опоясывавшими сцену, совершенно темно. Джобсон спотыкался, цеплялся за натянутые канаты, натыкался на ящики и тюки, гремел какими-то цепями, больно ударился коленом и хлобыснул на пол что-то большое и тяжелое. Наконец он вышел к противоположному краю. Благодаря облепившим его опилкам, помятому камзолу и разорванным на колене штанам он выглядел так, будто вышел из окружения. Хорошо, что с оружием. Каково же было его негодование, когда он, выглянув, увидел, что все артисты переместились назад. А вскоре совсем ушли. Джобсон выругался и собрался возвращаться обратно, как увидел, что к нему идет молодая женщина. Совсем даже недурной наружности, в красивом средневековом платье с большим вырезом.
Джобсон стоял, держась за какую-то решетку, и улыбался. Он не знал, что на самом деле находится в склепе, в котором лежит покойный отец подошедшей красавицы. А она, охваченная скорбью и печалью, положила цветы на ступени семейной усыпальницы, встала на колени перед прахом ее любимого итальянского отца и запела что-то трогательное. Русскими словами. Потом она заплакала. А когда совсем замолчала, обессилев от страданий, Джобсон вдруг, совершенно непроизвольно, но громко чихнул. Решетка загремела.
Женщина вскочила на ноги, но какая-то сила, видимо профессиональное мастерство, опустила ее обратно на колени. Она продолжала петь, хотя и не таким нежным голосом как раньше, однако в сторону решетки старалась не смотреть и вырез на груди прикрыла руками. У Джобсона возникло желание дотянуться из своего укрытия саблей и раздвинуть ее руки, но он сдержался, произнес слова извинений и, не дождавшись ответа, скрылся во тьме.
Он долго шатался по театральным закоулкам, как драматическим, так и комедийным. То оказывался в ярко освещенных местах, то пропадал в кромешной тьме. Чем он там занимался уже известно. Встретил много интересных персонажей, несколько раз выходил на марширующих солдат и молящегося священника, в буфете видел кровавую драку с участием милиции. Здорово устал и хотел есть.
Пробираясь на звуки колокола, он вышел к знакомому столу. Человек в пиджаке дергал за веревку, привязанную к колоколу через равные промежутки времени. Оказалось, что Джобсон появился в самый раз. Пока он бродил не известно где, подошло время расстрела. Давно бы уже выпустили кого-нибудь другого, но не было больше офицерского костюма. Вот и приходилось тянуть время и бить в колокол, что уже порядком всем надоело. Звон, судя по всему, должен вызывать у зрителя мысли о безысходности и бренности жизни.
Наконец, солдаты кое-как построились. Священник взял библию и встал впереди солдат. Кто-то толкнул Джобсона в спину, и они вышли на ярко освещенную площадь.
Солдаты сразу сбились с ноги и начали шипеть друг на друга. Священник думал, что они обращаются к нему, ничего не мог понять и постоянно оглядывался. Наконец, дошли до столба. Привязанный человек улыбался и кивками головы подбадривал подошедшую группу. Давай, мол, мужики, смелее, чего там, сколько можно здесь стоять. И все такое. Джобсон повернулся к зрителям. Они молча смотрели на него и ждали, что он скажет. Но он ничего им не сказал. Только вынул из ножен саблю и зачем-то топнул сапогом. Тем временем, священник начал молиться и показывать зрителям свою бутафорскую библию. Зал оживился. На длинном носу служителя культа сверкали стекла очков. Зрители шумели. Одни считали, что в то время очки не носили, другие думали наоборот. А может они просто устали.
Человек в пиджаке, общепризнанный авторитет, подал знак в виде маха руки. Солдаты выстроились в неровную линию. Джон поднял саблю, сделал несколько эффектных движений, сбросив при этом шляпу с головы священника, и, наконец, махнул своим грозным оружием перед носом у солдат.
- На войне, как на войне,- сказал он. Или что то вроде того. Не важно.
- Ну держись падла,- сказали солдаты и дали залп.
- Боже мой,- сказал священник и прикрылся библией.
Три ружья молчали, а четвертое, немного подождав, но, не дождавшись остальных, грохнуло на славу. Из ствола брызнул огонь и выползло большое облако ядовитого дыма, окутавшее происходящее. Все-таки его чем-то зарядили.
Ружье продолжало дымить, пока его не унесли со сцены.
Дело сделано. Артист, в разорванной рубахе, бессильно повис на веревках, пули пронзили его в самое сердце. Умер как герой. Священник сунул библию за пазуху и пошел курить. Солдаты, забыв строевые учения, пошли за ним, с сознанием выполненного долга, громко обсуждая удачный выстрел.
- Если бы я не зарядил, пришлось бы штыками колоть.
- Пиротехник ты наш.
- Бог огня и дыма.
Зрители хлопали и что-то кричали. Ощущалася всеобщая радость. Радовались, что человека ухлопали? Или что дело к концу идет?
Подойдя к столу с колоколом и суфлером, Джобсон устало сел на стул. Собрал разбросанные листки бумаги и начал читать. Только теперь он понял, что творится на сцене. Понял, кто была та женщина у склепа, кого они расстреляли и все такое. Тут было все - любовь и ненависть, горе и радость, жизнь и смерть, коллективизация и индустриализация по-итальянски. Много всякого. Даже название было.
Джобсон взял с собой текст и пошел курить за размалеванные щиты. Там теперь горел свет. А на сцене его не было. На сцене была итальянская ночь. На сцене, красавица из красавиц, пела свою последнюю, прощальную песню, перед тем, как броситься в пропасть. Она не могла перенести гибели своего возлюбленного, безжалостно расстрелянного у нее на глазах грязной австрийской солдатней. Может и не австрийской. Не важно.
Джобсон еще не дочитал до этого места, а когда он, прогуливаясь с сигаретой за ширмами, услышал глухой удар и пошел посмотреть, что там упало, было уже поздно. Она уже бросилась в свою пропасть и лежала теперь животом вверх на нескольких гимнастических матах. Отдышалась. Спрыгнула на пол. Поправила прическу. И, презрительно глядя на Джобсона, прошла мимо него на встречу восторженным крикам, аплодисментам, цветам и поцелуям.
Джобсон тоже сначала хотел подойти и поцеловать ее, но потом передумал. Надо было ей батут подложить. Чтоб она обратно улетела. На радость зрителям.
Вот, в общем, и все, что, видимо, произошло с Джобсоном однажды в июле с шести до девяти вечера в областном театре. По одной версии - драмы. По другой версии - комедии. Вне всякого сомнения, если верить описанным выше событиям, комедии там было, предостаточно.
И если вам попадется объявление, в котором приглашают принять участие в массовках, идите не раздумывая. Вы увидите там не мало интересного, полезного и поучительного.