У подножия невысокой горочки, которую нежно обнимали невысокие кустики, в обрамлении аккуратно уложенных гранитных камней, бил родник. Его вода была вкусна и холодна, и если бы мимо проходил какой-нибудь путник, он мог бы с большим удовольствием утолить свою жажду из подвешенной на ветке жестяной кружечки, наслаждаясь тихим, немного грустным пением воды, родившейся на свет, но исчезающей затем в тёмной расщелине.
Другое дело: теперь подолгу не бывало возле родника таких гостей-путников. Источник журчал в стороне от больших и малых дорог, опоясывающих и пересекающих нашу землю, и разве что одинокий рыболов или охотник забредал иногда в эти края, присаживался на камешек, зачерпывал кружечку, долго пил, да вздыхал отчего-то.
Может, человек этот переживал оттого, что, как и одинокий родник, вспоминал иные времена, когда рядом жила своей жизнью небольшая деревенька. Жила-жила, да тихонько померла. Не в лихую годину, когда уходили мужики на войну, и большинство не возвращалось. Не в годы голодные и холодные. А не так уж давно скончалась – в годы, когда по заверению высоких начальников из районной администрации жизнь вот-вот должна была наладиться и стать прекрасной.
Однако это не произошло, и теперь лишь ветер колыхал ворчливые ставенки покосившихся и почти развалившихся избушек. А от иных только след остался. Баню, школу и магазин разобрали по кирпичикам и увезли по разным сторонам люди предприимчивые, которые при случае прихватывали и древесные остатки, способные принести пользу в хозяйстве. Случилось так, что теперь осталось от Ново-Ключёвки лишь старое, заросшее сердитым и колючим бурьяном кладбище, да переживший селение родник.
Впрочем, у него был и свой праздник. Всего лишь раз в году, но какой! В этот солнечный, как правило, день первого мая к нему приезжали люди. Много людей, в основном поживших уже, которые обязательно приносили с собой лопаты, кое-какой инструмент, доставали из машин, мотоциклов, снимали с велосипедов разного размера сумки, дружно накидываясь на работу.
Хотя некоторые шли на кладбище. А другая часть приступала к работе. Люди бережно подправляли камни, безжалостно удаляли наступающие со всех сторон сорняки, выполняли ещё кое-какие дела по благоустройству, а потом расстилали на траве возле родника одеяла-подстилки. Долго сидели и говорили, говорили, разливая по пластиковым стаканам водку, неторопливо закусывая и запивая снедь вкусной и чистой ключевой водой.
А родник каждый раз поражался этому вниманию. С какой стати они делают это? И был ли смысл в том, что столько людей отрываются в такой праздничный день от своих дел, приезжая к нему? Ведь, если хорошенько разобраться, и проку-то от него, родника, большого нет! То ли дело раньше, когда вокруг слышались звонкие голоса, а неподалёку кипела жизнь во всех проявлениях.
В этот день лишь одно обстоятельство омрачало бурную, выплёскивающуюся наружу крепкой струёй, радость родника. С каждым разом он примечал: всё меньше и меньше людей приезжает к нему. Но ведь он не мог знать: не было никакой вины у тех, кто в очередной раз не пригубил его ледяной и бодрящей водицы, ибо жизнь человека неправдоподобно коротка, и многие только поэтому и не смогли приехать.
Много чего слышал родник на своём долгом веку. В его прохладных глазах отражались времена, судьбы людские заворачивали сюда, чтобы потом разбежаться и порой навеки. Сколько разговоров текло, как вода, у его равнодушно взирающих на всё камней, сколько пылких признаний и объяснений он слышал. Сколько воды студёной испито! А потом всё начало затихать, угасать и вовсе стихло, чтобы лишь раз в год, как сейчас, оживиться.
***
Как и в прошлый и позапрошлый раз, да, впрочем всё время так было, после того, как водка была разлита по разнокалиберной таре, Алексей-Пасечник, как его все называли, поднял свой гранёный стакан, так как не признавал пластиковых, и поведя кряжистой рукой вокруг присутствующих, то ли спросил, то ли отразил факт:
– Вроде собрались. Чего-то Тихона-конюха не вижу, из Гурьевки.
– Помер он, в аккурат на Пасху, – поспешила пояснить старушка в аккуратном белом платке и перекрестилась.
– Ах ты, не знал, – не без досады выдохнул Алексей, – странно, вроде недавно в райцентре виделись.
– Сердце … – выдохнул кто-то.
Среди присутствующих возник лёгкий шум. По всему было видно, новость ещё не успела распространиться среди бывших односельчан, и смерть Тихона явилась неожиданностью не только для Пасечника.
Алексей не стал препятствовать обсуждению нерадостного известия, и лишь когда шум стих, и все взоры были вновь устремлены на него, заключил:
– Хороший был мужик…
Он хотел было что-то добавить ещё, но вдруг, как от удара плети, осёкся, рука его дрогнула. И неожиданно хрипло предложил:
– Давайте … что ли, помянем. Сперва … Тихона…
Присутствующие закивали в согласии. Мужчины чуть приподняли стаканы и кружки, не чокаясь, выпили до дна. А Алексей присел на камешек и, глядя в сторону от людей, так как стеснялся предательски выступивших слёз при известии о смерти своего однокашника, добавил:
– Тихон … каждый раз приезжал… сюда… Ни разу не пропустил!
– Батя и теперь собирался, – раздался голос, – не получилось. Мать говорила: перед смертью боялся, что не увидится с земляками. Где, говорил, я ещё с сельчанами встречусь, чтобы сразу со всеми. Мать и наказала мне … задержись, сынок, после похорон, съезди, куда отец хотел. Сама-то она уже не встаёт.
– Серёга! – оглянулся Пасечник, – не признал. Неужели из Прибалтики приехал?
Он подошёл к худощавому мужчине лет сорока в модных очках, крепко пожал ему руку.
– Я! – подтвердил Сергей Тихонович, – только не из Прибалтики. Там нам житья совсем не стало. Пришлось податься в Канаду. Работаю в Ванкуверском аэропорту программистом, как и в Риге. Денег хватает. Свой дом взял в ипотеку, две машины, яхта. Дочка прошлой осенью за канадца замуж вышла.
– Светка! – удивился Алексей, – я же её вот такой помню!
Он коснулся рукой невысокого кустика и вздохнул:
– Да, далеко раскидало по свету земляков наших! Семёна сын уехал с женой в Германию, Славка служит в Хабаровске, а Васька полковником стал, сейчас в Москве лежит, в госпитале на операции, а сколько уже не на нашем кладбище похоронено.
Он махнул рукой в известном всем направлении, и один из мужиков, грузный и немногословный механизатор Семён сказал, обращаясь к Пасечнику:
– Ты, Фомич, лучше всех нас говоришь. Скажи, дорогой, за деревню!
Безо всякой команды полилась водка, а Алексей откашлялся, будто прогоняя тугой комок, подступивший к горлу, и сказал:
– Дорогие мои земляки! Каждый год собираемся мы на этом месте, где когда-то была наша деревня. Всего-то и осталось от неё – кладбище и родник этот. Хотя, нет. Память наша осталась. У каждого своя, конечно. Но есть и общая. Помните, как первый телевизор Пафнутьич из города привёз? Мы к нему ходили смотреть и столько в избу на футбол набивалось, что он его в окно выставлял, и мы смотрели всей улицей. Как свадьбы гуляли? Какие гармонисты были! Помните Сеньку? Ему нальют на свадьбе, он поставит на баян стаканчик, наяривает! И ни капельки не прольёт….
- Хотя о чём это я? – спохватился Пасечник, – я вообще-то о другом хотел сказать. Не о стакане на гармошке. Деревня наша была справная! И жили мы … в общем неплохо, хотя по-всякому бывало. Бывало, дрались из-за девок. Помнишь, Ваня?
Он повернулся к скуластому старцу в потёртом пиджаке.
Тот махнул шутливо: «Было!»
– Хотя и не в этом тоже дело. Вы меня извините, земляки, путаюсь я что-то сегодня …
– Ничего, – донесся одобрительный голос, – всё так, всё ладно гутаришь. По правде!
– Я вот о чём хотел обязательно сказать. Не судите строго, земляки, тех, кто не смог сюда, к нашему роднику приехать. Простите их. Мало ли сурьёзных причин?
Люди закивали: так!
– А давайте лучше выпьем. Помянем нашу деревню Ново-Ключёвку! Так вышло: умерла она, а мы ничем ей помочь не смогли. Вот лектор из района приезжал, говорил про рыночные отношения, перелом в сознании. Перелом точно! Молодёжь вся разбежалась, разъехалась. Что им тут? А эти слова. Возродить деревню! Дом как строят? Сперва канаву копают, потом фундамент закладывают. А ежели нет фундамента – это не дом, а одно посмешище. А где фундамент? Нету!
Пасечник махнул рукой. Продолжил:
– Где, земляки, фундамент? Пусто! Спасти деревню … А кому, кроме нас, деревенских, надо это? Получается, спасение было не в наших силах. Такая вышла в стране ситуация, что … Стало быть, вины нашей тут нет. Так? Или есть таки вина наша?
Он оглядел всех присутствующих, прищурился на начинающее своё захождение светило, словно и его спрашивая.
– А может, не все, как мы, любят и чувствуют сердцем нашу землю? – продолжил Пасечник, – может, в детях прервалась ниточка. В чём же вина их? Что тут поделаешь? Но, ежели по большому счёту, на нашей земле творится неладное. По большому счёту что-то нехорошее в стране творится …
Он запнулся, махнул рукой:
– Давайте, земляки, за деревню.
Также не чокаясь, выпили. Помолчали, думая каждый о своём. А вскоре разошлись-поразъехались.
***
Журчал родник, а вода в каменистом окоёме играла весёлыми блёсками заглянувшего с этой стороны, почти спустившегося на землю солнышка.
Солнышко утешало невесёлый, загрустивший от вновь пришедшего одиночества родничок. Он журчал себе, даже не догадываясь, что людям в разных концах света его искристые блёстки, хрустально чистая, ломящая зубы вода и даже мелкие камешки на дне снятся ночами, будоража неспокойные души, ищущие новый, светлый родник…