В полумраке комнаты мягко оплывали свечи.
Нетронутый праздничный ужин стыл на журнальном столике. Бутылка «Киндзмараули», два хрустальных бокала. Чистая пепельница матово блестела на другом конце стола. Распечатанная пачка «Black&Gold» с наполовину вытянутой сигаретою, зажигалка «Zippo» в новеньком кожаном чехле. Это должно было стать ему подарком. Но его не было.
Сегодня утром он позвонил и сказал, что им непременно надо встретиться вечером. Что он хочет сказать ей что-то важное. И попросил приготовить праздничный ужин. А напоследок сказал, что любит ее.
Весь день она не находила себе место на работе. Она – тридцатипятилетняя, бездетная, никогда не бывшая замужем, с приятной внешностью, любящая Шопена и Цвейга, имеющая свою жилплощадь, скромный бухгалтер в госучреждении. Именно таков был текст объявления, которое она разослала в несколько газет. «Объявления о знакомстве, но не брачного» – так она себе всегда говорила. Других этот факт не интересовал, впрочем, как и она сама.
Двадцать лет тому назад она выдумала себе принца на белом коне. Конечно, это образное определение. Ее будущий избранник должен обладать всеми известными положительными качествами. Быть умным, образованным, красивым, галантным, остроумным, иметь положение в обществе. Он должен был любить то, что любить она, восторгаться тем, чем восторгается она. И многое, многое другое.
Десять лет она твердо держалась за этот образ, созданный девочкой, только-только вступающей в жизнь. Наивной и милой девчушкой, которая смотрела на мир широко распахнутыми глазенками. А потом образ начал таять. Вернее, она сама с каждым прожитым годом отсекала от него сначала лишнее, затем то, без чего можно вполне обойтись, и наконец, то, с отсутствием которого она могла бы смириться. К тридцати пяти годам она с грустной усмешкой констатировала, что из всего придуманного образа осталось только одно качество, которым должен обладать ее будущий избранник – он должен быть мужчиной, в биологическом смысле слова, так как на женщин ее никогда не тянуло. «Хотя, – тут же иронично добавляла, – если так дело будет двигаться и дальше, то к сорока годам я, наверное, не буду столь категорична. Главное, чтобы человек был хороший, а какого он пола – это вопрос уже второстепенный.»
Она не была красавицей, она не была уродиной. Обычное лицо, миловидное в молодости, к зрелости стало просто лицом одинокой тридцатипятилетней женщины. В уголках глаз пожухла кожа и покрылась тонкой сеточкой морщин. Слегка выцвели зрачки. Она еще следила за собою, но иногда могла прийти на работу ненакрашенною. Чем старше она становилась, тем реже обновлялся гардероб. Да и вещи она выбирала не по моде, а по цене и износостойкости. И если раньше она старалась одеваться ярко, то в последнее время испытывала почти патологическое пристрастие к блеклым, невыразительным и не привлекающим внимание тонам.
На работе она была старожилом, этаким аксакалом. Люди приходили и уходили, а она оставалась. Те, кто уходили, довольно быстро ее забывали. В конце концов, ей надоело завязывать скоротечные служебные знакомства, тем более что к ним на замену постоянно присылали молодежь, только что выпорхнувшую из разномастных университетов. И после тридцати она почти физически стала ощущать временную пропасть между нею и вновь прибывшими.
Однажды, когда она торопливо шла по бесконечным коридорам здания, ей вслед донеслось: «Черепаха Тортилла». Сначала она ничего не поняла и, лишь завернув за угол, сообразила – это говорили о ней. Так вот как ее называют за глаза! Хотя, правильнее будет сказать, не за глаза, а за очки с их огромной оправой. Она, и правда, в них напоминала черепаху. Только не Тортиллу, а ту, которая вместе с львенком пела: «Я на солнышке лежу…».
Она никогда не понимала женщин, которые пишут брачные объявления в газеты. Ей это казалось постыдным, унизительным. Себя, мол, как товар рекламируют. Но последний год стала покупать газеты с рубриками «Знакомство», «Брачные объявления». Сначала она прочитывала газету полностью, оставляя подобные рубрики напоследок, чтобы деланно безразличным взглядом бегло их просмотреть. Затем она стала изучать объявления более внимательно, бегло проглядывая оставшееся содержание газет. И, наконец, после длительной внутренней борьбы самой с собою, она сдалась и призналась сама себе, что покупает газеты исключительно ради этих рубрик.
Но содержание объявлений ее разочаровало. Большинству из писавших мужчин требовались женщины только для интимных отношений. К тому же, часть этих наглецов обязательным условием ставила наличие у потенциальной любовницы жилплощади. Остальные искали невест, обязательно не старше тридцати, симпатичных, хозяйственных, умеющих вкусно готовить. При этом желательны были все та же жилплощадь и стабильный приличный заработок.
Читая подобные объявления, она всегда тихо смеялась. Поиски подобных невест чем-то напоминали ей собственные поиски принца на белом коне.
Однажды ночью ей приснился страшный сон. Она проснулась с колотящимся сердцем и долго невидящими глазами смотрела в темноту за окном. В голове мелькали обрывки кошмара, а его персонажи, казалось, притаились в каждом углу. На кухне и в коридоре что-то поскрипывало. Тени веток березы, растущей за окном, умоляюще изгибались на светлой стене. «Господи! – мелькнула истерическая мысль. – Когда-нибудь сдохну, и никого не будет рядом. Господи, как страшно! Как страшно, Господи, быть одной!»
В ту ночь она молилась впервые за много лет. Молилась, шепча губами полузабытые молитвы, и тут же сочиняя новые, свои собственные. Молилась, путано и бессвязно пытаясь рассказать Богу о своей женской доле, мечтах, надеждах и желаниях. Что-то просила, но тут же об этом забывала и повторяла все заново. А за окном хлестал последний ноябрьский ливень, и уличный фонарь сквозь мокрое стекло освещал коленопреклонную женщину, ее только начавшие седеть волосы и выцветшую ночную рубашку.
Утром, перед завтраком, она решительно заполнила несколько бесплатных купонов, вырезанных из наиболее тиражных газет. По пути на работу купила нужное количество конвертов и в обеденном перерыве, закрывшись в кабинете, красивым подчерком бухгалтера с многолетним стажем написала адреса. С замиранием сердца она опустила их в почтовый ящик и еще минут пять стояла возле железной коробки, выкрашенной синей краской. Любой здравомыслящий человек посмеялся бы над ней, но она могла поклясться, что видит, как ее письма карточным веером уютно лежат внутри.
Объявления были опубликованы в начале декабря.
Первую неделю она высидела возле телефона. Приходила с работы – телефон дожидался ее в прихожей. Раздевалась, брала телефон и, благо длинный шнур позволял, шла на кухню. Ужинала, мыла посуду, забирала телефон и уходила в гостиную, которая одновременно служила и спальнею. Там она ставила телефон на журнальный столик, сама забиралась с ногами на диван и ждала.
Проходили дни за днями. На телевизор было наложено табу. Он стоял, молчаливый, в углу комнаты, наблюдая за поединком между женщиной и телефоном. На матовой поверхности экрана выпукло отражалась комната, женщина, подавшаяся телом вперед, к журнальному столику, и притаившийся телефон. Свет она не включала, а зачем? Комната слегка освещалась уличным фонарем, и ей этого было достаточно, чтобы видеть ребристый корпус телефона. Если нужно было выйти в ванную или в туалет, она брала его с собой. Когда она ложилась спать, то последнее, что она видела – это был телефон, ехидно поблескивающий прозрачным наборным диском.
К началу второй недели она слегка успокоилась. В квартире, как и раньше, царила тишина, она по-прежнему вслушивалась в нее. Но в ванную и в туалет брать телефон прекратила.
И только в середине третьей недели раздался долгожданный звонок.
Она была на кухне и жарила оладьи, когда тишину ее пустой квартиры разорвала первая звонкая трель телефонного звонка.
Секунды две она стояла неподвижно, пытаясь совладать с волной нахлынувших на нее чувств и эмоций. Затем стремглав бросилась из кухни, на ходу вытирая руки полотенцем. Оглушенная телефонным звонком, она напрочь забыла о существовании порожка при входе на кухню. И теперь, зацепившись за него отклеивающейся подошвой домашнего тапочка, она растянулась во весь рост на полу, ударившись левым коленом о трюмо, стоящее в коридоре. В запарке вскочила на ноги, но тут же охнула, присела, схватившись за ушибленное колено.
А телефон все звонил и звонил. Превозмогая боль, она доковыляла до телефона, стоявшего, как обычно, на журнальном столике, схватила трубку:
– Алло! – крикнула внезапно осипшим голосом.
Ответом ей был непрерывный гудок. Все! Она опоздала! Напряжение и боль последних секунд прорвались в брызнувших слезах, и ее буквально затрясло в рыданиях. Она плакала, вздрагивая всем телом, по-детски размазывая слезы кулачком по лицу. В колене пульсировала боль, горло душил комок ее неудавшейся жизни и несбывшихся надежд, когда телефон зазвонил снова. Боясь снова услышать в трубке непрерывный гудок, она тут же схватила ее и выкрикнула срывающимся голосом:
– Алло!
– Боже, что ж вы так кричите? – раздался приятный мужской голос. – Так же и оглушить недолго. Это квартира Тамары Петровны Одинцовой?
Она засмеялась, одновременно радостно и с облегчением, затем, спохватившись, прикрыла рукой трубку и зачем-то шепотом произнесла:
– Да.
– Ну вот. Сначала вы кричите, затем смеетесь и шепчете в трубку. Довольно странная манера у вас, Тамара Петровна, вести телефонные разговоры.
– Простите, – смутилась она и неожиданно громко всхлипнула.
– А теперь пошли слезы, – голосом Николая Озерова продолжал комментировать мужчина. – Я, конечно, вас еще не видел, но, судя по первой минуте нашего общения, вы необыкновенная женщина. Надеюсь, что это не мои реплики послужили причиной ваших слез?
– Нет, что вы, – и на секунду замявшись. – Просто я… я коленку ушибла.
– Бедненькая! – пожалел ее невидимый собеседник. – Коленка, конечно, дело серьезное. Но как же нам быть со свиданием?
– С каким свиданием? – переспросила она, ощущая себя невероятно тупой.
– На которое я вас хочу пригласить. Придете?
Придет ли она. Да она с переломанными ногами приползет, если это не шокирует ухажера!
– Да, я приду.
– Отлично. Тогда, завтра, в шесть вечера, на Прорезной, у памятника Паниковскому.
– Как… как я вас узнаю?
– Я буду сидеть на лавочке и нервно курить.
Она снова засмеялась, прижимая трубку к уху, так, как будто, это рука ее любимого мужчины, с которым она не хотела расставаться.
На следующий день она не пошла на работу. Позвонила начальнику и сказала, что плохо себя чувствует. Но вместо того, чтобы лежать в постели с компрессом на лбу, она пошла в кладовую и долго гремела банками, пока не достала свой тайник – жестяную банку из-под зеленого китайского чая. Вытащив оттуда деньги, заботливо отложенные на спокойную старость и, как она втайне надеялась, на ее свадьбу, деловито отсчитала четыреста долларов.
С этими деньгами она вначале отправилась в близлежащий салон красоты. Выйдя из салона посвежевшей, с качественно уложенной прической и отличным маникюром, она остановила частника, сунула ему пятерку, и через пятнадцать минут входила в большой холл универмага «Украина».
Издали универмаг напоминал огромный муравейник. Из его дверей в два потока текли люди-муравьи с озабоченно-рабочими выражениями лиц. Тех, кто входил, заботила мысль, а найдут ли они внутри то, что им нужно. Выходящие же мучительно размышляли над вопросом: а то ли они купили? Внутри здания гул человеческих голосов и четкие сноровистые движения продавщиц навевали мысль о гигантском производственном конвейере, целью которого было одеть, обуть, упаковать и перевязать розовой ленточкой всех входящих.
В «Украине» она задержалась ненадолго. Всего на каких-то два часа. Но зато, когда она появилась на выходе, ее левое запястье украшали симпатичные женские часики с позолоченным корпусом и браслетом. Левая ладонь сжимала ручку широченного фирменного пакета, в котором лежало модное в нынешнем сезоне зимнее пальто, а в правой руке находились пакеты с модной шапочкой, зимними полусапожками и шикарным вечерним платьем.
На платье стоит остановиться особо. Несмотря на то, что пик популярности такого фасона пришелся на время четырехлетней давности, оно все равно выглядело великолепно. Как только Тамара увидела его, у нее перехватило дыхание.
Блестящая зеленоватая ткань свободно падала с плеч манекена, слегка суживалась в талии и вновь расходилась широкой волной. Возможно этот эффект создавал напольный светильник, но, казалось, что платье мягко светиться изнутри.
Продавщица с дежурной улыбкой поспешила ей на помощь, когда Тамара растерянно стала озираться, не зная к кому обратиться. Поняв потенциальную покупательницу с полуслова, она ловко сняла платье с манекена, препроводила женщину в освободившуюся примерочную кабинку и задернула за ней шторку.
Сложив пакеты с покупками в угол кабинки, Тамара быстренько скинула с себя одежду. Платье с тихим шелестом скользнуло по ее телу сверху вниз, расправляясь по всей длине, и Тамара поразилась необычным ощущениям. Прохладный мягкий материал заставил встрепенуться начавшую было увядать кожу. В кончиках пальцев началось приятное покалывание, и она вспомнила, что когда-то это ощущение у нее предшествовало сексуальному возбуждению. А из глубины зеркала на нее смотрела зрелая привлекательная женщина.
На скулах играл румянец, губы наполнились чувственной полнотой, а в тусклых прежде глазах играло манящее зеленоватое свечение. Платье мягко обрисовывала контуры ее груди, оптически создавая эффект девичьей упругости, и плавно спускалось вниз, скрадывая очертания намечающегося животика. Бедра под платьем манили своей округлостью, но не выглядели полными. А свободный покрой рукавов придавал любому движению рук воздушность и грацию.
Надо ли говорить, что меньше всего Тамара обратила внимание на цену. Для нее в тот момент платье стоило всех сокровищ мира.
К памятнику Паниковского она летела, как на крыльях. Выйдя из метро на площади Независимости, Тамара скорым шагом пошла по Крещатику. Но, чем ближе она подходила к Прорезной, тем медленнее становился ее шаг.
«Дура, дура, дура! – ругала она себя. – Всего несколько фраз по телефону, а ты уже снова рисуешь себе образ Принц. Ну и что, что голос приятный? Это еще ни о чем не говорит. И вообще, Принца нет! Его просто выдумала прыщавая угловатая девочка-подросток, которой до смерти хотелось неземной любви. Эта девочка давно уже стала взрослой одинокой женщиной, пора уже и думать начать, как взрослая одинокая женщина. Что на свете есть вполне обыкновенные мужчины: одни хуже, другие лучше. И женщинам с одними хорошо, а с другими плохо. Иногда бывает любовь, а иногда совместное ведение хозяйства. Но тебе не из чего выбирать! И если ты сейчас же не выбросишь из головы все эти девичьи глупости, то этим вечером ты сначала переживешь, уж не знаю в какой раз, крушение всех грез, а этой ночью вернешься в свою вновь пустую квартиру.»
Но такова человеческая природа: чем сильнее ты запрещаешь себе думать о чем-то, тем упорнее мысли сворачивают к запретному плоду. Поэтому, несмотря на все ее усилия, образ Принца с каждым шагом делался все отчетливее и отчетливее. И когда из темноты показалась фигура Паниковского, Тамара вновь стала той угловатой девочкой-подростком, которая спешит на первое в своей жизни свидание.
В сквере на скамейках сидели исключительно пары и компании. Одиноких граждан, к тому же нервно курящих, поблизости не наблюдалось. «Неужели я первая?!» – мелькнула мысль, но тут сзади раздался знакомый голос:
– Тамара?
От неожиданности она резко развернулась. Каблуки ее новеньких итальянских полусапожек скользнули по слегка припорошенному снегом льду, и она, взмахнув руками, обязательно бы упала спиной в ближайший сугроб, если бы в ту же секунду ее не подхватили крепкие мужские руки.
– Нет, вы все-таки самая удивительная женщина, которую я когда-либо встречал, – сказал мужчина, аккуратно ставя ее на ноги. – То вы кричите, то смеетесь, шепчете, плачете, а теперь, едва увидев мужчину, падаете с ног. По-моему…
Тамара подняла глаза на мужчину, и он осекся, не закончив фразу. С широкого лица сорокалетнего мужчины, с добродушными морщинками в уголках глаз, медленно сползала веселая усмешка. Теперь оно выражало крайнее изумление. Сердце Тамары сжалось от непонятного страха. Надо бы заговорить, но пересохший язык не желал повиноваться. Время, казалось, остановилось. Мучительно тянулись секунда, другая. Наконец мужчина справился со своим изумлением, его глаза зажглись, заискрились, и он, отступив от нее на шаг, произнес с восхищением:
– Боже, я и не думал, что вы такая красивая!
И колесо времени вновь завертелось с привычной скоростью. Тамара радостно рассмеялась. Мужчина в восхищенном недоумении покачивал головой. И, спохватившись, представился:
– Владимир.
А дальше они бродили по вечернему Киеву. Говорили ни о чем и обо всем одновременно. Беседовали о литературе, о живописи, о выдающихся памятниках архитектуры. Владимир оказался завзятым театралом, и полчаса они провели в жарких спорах относительно премьеры «Старосветской любви» с Богданом Ступкой и Лией Ахеджаковой в главных ролях. Тамара с удивлением отметила, как похожи их вкусы и пристрастия. О себя Владимир практически ничего не рассказывал, да она и не выспрашивала. Зачем, придет время, она и так все узнает, если, конечно, в этом будет необходимость.
И чем дольше они гуляли, тем сильнее Тамара попадала под обаяние спутника. Владимир был умен, остроумен, иногда едок, но это сглаживалось добродушной, почти мальчишеской, улыбкой. А его широченные ладони были такими теплыми!
Прощание возле ее подъезда плавно перетекло в неловкое молчание. Владимир явно не хотел уходить, и Тамара, собравшись с духом, пригласила его на чай. О том, что было потом, рассказывать нет нужды. Достаточно сказать, что Тамара, считавшая себя довольно холодной женщиной в постели, чуть ли не фригидной, испытала такой силы оргазм, что на несколько минут буквально выключилась из окружающего мира. После, обессилившая и выжатая, как лимон, Тамара лежала рядом со спящим мужчиной и пальчиками нежно гладила его крепкий торс, даже не пытаясь справиться с захлестнувшей все ее естество любовью. «Вот он, мой мужчина! Вот он, мой Принц! Мой любимый! Мой единственный! Самый лучший!» – улыбаясь, говорила она звездам.
Неделя пролетела, как во сне. Тамара с восторгом входила в такую долгожданную роль жены, заботливой и любящей. Впрочем, Владимир не пытался взвалить весь домашний быт на ее плечи. Ужин они готовили вместе. Если она стирала его носки, то он с изяществом холостяка со стажем выглаживал утюгом ее блузку. Она садилась пришивать ему пуговицы, он в это время чистил ее обувь. Даже постель они стелили вместе, смеясь при этом, как малые дети. А еще у них были ночи, волшебные ночи. Тамара заново училась чувственности, а Владимир уверял ее, что в жизни не встречал таких страстных женщин. И ей уже мало было ночей. Часто, сидя на работе, она вспоминала, прошедшую ночь, и чувствовала, как вибрирует ее тело от возбуждения.
Но теперь все это закончилось. Тамара встала с дивана, где сидела последние несколько часов, укрывшись пледом. Электронные часы на полу слабо пискнули. Одиннадцать часов! А он обещал прийти в шесть. Ужин давно остыл; потрескивая, догорали свечи. С обеда у нее не было крошки во рту, но есть не хотелось. Раздумывая, она взяла сигарету и начала разминать пальцами табак. Так всегда делал Владимир, перед тем как прикурить. Табак крошился и сыпался сквозь пальцы.
Бросив смятую сигарету в пепельницу, Тамара подошла к окну и обняла себя за плечи. За окном мягко сыпал снежок, запоздалые прохожие спешили домой. 22 декабря. Сегодня самая длинная ночь в году, и она должна была стать их ночью. Теперь же эта ночь будет принадлежать только ей одной, как впрочем, и все последующие.
Но почему же так все получилось? Что случилось? Первые два часа она четко придерживалась версии несчастного случая. Садист-мозг рисовал картины одна другой ужаснее. Около девяти часов, уже вне себя от беспокойства, она начала ходить по квартире, из угла в угол. Затем еще раз протерла во всей квартире несуществующую пыль. Оглянулась, ища, чем бы еще занять руки и голову, чтобы не думать, не представлять его лежащим где-нибудь на мостовой под автомобилем.
Из сумки торчал свежий номер «Фактов». Тамара вытащила его, забралась с ногами на диван и, укрывшись пледом, начала бездумно пролистывать страницы, особо не вчитываясь в текст. Но одна фраза из текста на предпоследней странице привлекла ее внимание. Там было что-то про аферистов и обманутых женщин. Она подняла взгляд на заголовок. Жирный шрифт резал глаза: «Внимание: командировочные!». И ниже возмущенным корреспондентом рассказывалось о том, что многие командировочные в целях экономии денежных средств знакомятся с женщинами по брачным объявлениям, разыгрывают безумную страсть и весь срок командировки катаются словно сыр в масле. Дальше говорилось еще что-то, но Тамаре этого было вполне достаточно. Неподвижная, она сидела в углу дивана и смотрела на пламя свечи. Внутри все сжалось в один огромный комок. Слишком многое становилось на свои места: нежелание Владимира рассказывать о себе, постоянные ночевки исключительно у нее дома, как будто своего угла у него нет. Несмотря на свое радушие, Владимир нес минимальные денежные расходы в их быту. Вначале она не обращала на это внимание: экономный мужик, вот и все. А мужик действительно оказался экономным.
Что же он хотел сказать ей? Что прости, дорогая, с тобой было хорошо, но мне пора уезжать? И их праздничный ужин должен был плавно перейти в прощальный. А она, дура, размечталась, думала сейчас он ей предложит руку и сердце. Еще и про детскую мечту, про Принца на белом коне рассказала. Но почему же тогда он все-таки не появился? Не хватило мужества посмотреть ей в глаза? Или совесть замучила? Хотя, вряд ли. Таких совесть не мучает, у таких совести вообще нет. Наверное, пришлось срочно уезжать, начальство требует, соскучилось, поди. А может, его все же что-то задержало, и он сейчас появиться с виноватой улыбкой и скажет: «Ну прости, маленькая, дела, будь они неладны!»
Вот так она и просидела до одиннадцати часов, мечась между надеждой и отчаянием. Но теперь уже ждать нет смысла. Ее бросили, и пора примириться с этой мыслью. Как сомнамбула она отошла от окна, механически постелила себе на диване. Привычными движениями робота сняла с себя одежду, легла и еще минут двадцать смотрела на догорающие свечи. Когда же они погасли, Тамара уснула.
По стенам домов веселыми зайчиками метался проблесковый маячок патрульной машины ГАИ. Хрипя и перебирая ногами, от слегка помятой «Вольво» отползала изувеченная белая лошадь, кося на людей в форме расширенным от боли зрачком. В десяти метра от задних колес «Вольво» лежал раздавленный труп неизвестного пока еще гражданина. Документы, в принципе, были, но никто не торопился на морозе лезть голыми пальцами в раздавленную грудную клетку. Два гаишника молча слушали перепуганного водителя злосчастной «Вольво»:
– Да я ехал нормально. Скорость в пределах…, в пределах нормы, понимаете? А этот скакал в правом ряду. И вдруг лошадь начало заносить. Видно на лед наступила, на лед, понимаете? И падать она начала прямо мне под колеса. Я по тормозам, но дорога скользкая. Если бы летом, я бы успел остановиться, а тут зима, скользко. И какого черта этот придурок зимой на лошади скакал? – сорвался на крик водитель.
Действительно, зачем? Черт его знает…