Притча первая. Предание номер двести восемьдесят семь.
Ох, и широк ты, шилоглазовский голыбан! Буде тебе яриться, офигевающая ненасыть! Так, или примерно так, срываясь на эдак, думал чернолапотник Федюн Пухович. Обомлевал от омлетов и яичился всякой яичины. Грыз пендюлины из заначки и махагонил щекасто. Пшикал на чибисов и песочни глызил. Кемарь, Муська, твой срок облычный.
Бывало, выйдет какая муха из партизанской землянухи и - бац! шапкою оземь. Не можу, клянётся, более обладать долей африканской! А други ей: цыц, муха, не впрягайся в государственные делишки, ухлопают.
А Федюн Пухович султана убил. Прямо свинорезом в грудак: амба! Дрогнул нерусь и кокнулся. Скорлупа басурманская гыкнула и чухнула некуда.
Свободолюбивый сброд на лесопросеках.
Такие истории частенько ведал мне лабазник Чебаков. Это, говорит, ещё в летописи войдёт на таком вот странном наречии как бы древнеславянском. Я, грит, слово новое сложил. И мне в подмётки будут кланяться все новые поколения, обрыгавшиеся от пепси-колы. И я не склонен сомневаться в его обчехотине.
Чебаков знатный облыз.
Притча вторая.Сын прокаженного.
Феде позарез нужно было кого-нибудь зарезать. Он без этого жизни не мыслил. То есть смысл его жизни заключался в кровожадном разрешении всех проблем. Федя был сыном прокаженного.
- Покажь мне, батя, страну, где все равны перед прокрустовой раскладухой! - крикнет, бывало, а то и гаркнет. И споёт ему батя песнь Егора Талька, и всплакнёт деревня. А особенно сильно рыдали на процессе Фёдора. Упекли Пухова надолго за прикончь петушка сиволапого, дурачка сиворылого.
- Пошто, гадьё, рукоприкладство ножепырством заменил? - Вопрошали.
- А нефиг, -равнодушно отвечал.
Таким и вошёл в анналы: гордым, чубастым и миниатюрным. Таким и выйдет оттуда. Но это уже другая песня.
Притча третья и последняя. Блюз а-ля рюсс.
Над плантацией реет негроидная крестьянская масса. Машет тысячесерпо, глазеет солнцу упреком многомильонным. Припиши трудодни, умоляет. Оприходуй бабками, просит. Не губи, заклинает.
А реет над массой булгактер. А реет пучеглазозадопопый. Нифига, отвечает. Измечультесь, хихикает. Лубзь-лубзь, покашливает.
Тут я ему оглоблею уфигандолил. На, крикнул, черапунджи долбаное! Будешь знать, как над рабской долей ухахатываться.
Так с каждой расистской мордой станется: горбылём в медонюхалку.
Ажно до сибирской лабуды булгактерское ребро летело. А вслед ему плевок смачной: тьфу-у-у!..
А виновен во всём Федян Пухевич оказался. Слабый был до бабского полу и попался по возвращении с рубки дров.
Законопатили Федяна в обезьяний общак, к павианосам.
1997