ХОЗЯИН БЕЛЫХ СЛОНОВ
ЧТО-ТО ВРОДЕ ВСТУПЛЕНИЯ
Вы когда-нибудь задумывались о том, что сложив вместе все съеденные вами за жизнь счастливые билеты, вы смогли бы забить любой пункт приема макулатуры? А исполнилось ли хотя бы одно загаданное вами желание? Если вы кивнете, то я скажу, что это совпадение, если же покачаете головой - может, вам попробовать получать целлюлозу из более вкусных и съедобных продуктов?
Вы пожимаете плечами, отворачиваетесь и едете дальше в старом оранжевом автобусе. В самом старом автобусе в городе. Едете на работу, на учебу, к жене, к любовнице. И вы совсем не удивлены, когда к вам подходит контролер - у него такая работа. Удивляетесь вы чуть позже, когда не можете найти ваш счастливый билет, который - вы точно помните - был
в кармане
в сумке
за отворотом рукава.
Чертыхаетесь, скандалите с контролером (ай-яй-яй, а с виду такой приличный!) или платите штраф. Подозрительно коситесь на стоящих рядом подростков, ругаете себя за рассеянность.
А билет взял я.
Можете злиться на меня, мне наплевать. В конце концов, вы не знаете, как пользоваться счастливыми билетами, а я знаю. Вы ездите в автобусе, а я в нем живу.
Я - Скрэммер. Нельзя сказать, что меня так зовут - меня вообще никто, никак и никуда не зовет. Это даже не имя, просто я так себя ощущаю. Это первое правило. Никаких имен и определений.
Только тогда Хозяин Белых Слонов бессилен.
Но по порядку.
Когда я понял, что никогда не исчезну, никогда не перестану существовать? Точная дата, время и место - двадцать восьмое ноября девяносто девятого года, два часа ночи, моя квартира. Когда мы с Ирой лежали, обнявшись, и когда она высказала ту самую мысль, с которой все это и началось. Она всегда мыслила нестандартно. И поступала тоже. В общем, это была...
Ира.
Черти сбежали из тихого омута, когда там появилась ты - их замучил комплекс неполноценности.
Кстати, Ира сейчас едет в этом автобусе. Вы можете увидеть ее на заднем сиденье, как раз возле неприметного человека в затемненных очках, который время от времени на нее поглядывает. Она в бордовом кожаном плаще, брючном костюме и еще у нее прическа под каре. Чеширская кошка. Забавно - едет, смотрит в окно и не знает, что я совсем рядом.
Привет, Ир! Ты совсем не изменилась, а я?
Разумеется, у нас ничего не могло быть. Ей тогда было двадцать восемь, мне девятнадцать. Девятнадцать наивных романтических лет, так она сказала. Это первая причина. Во-вторых, у нее был совсем неплохой муж. И в-третьих, я просто не в ее вкусе.
Все это я узнал после нашего первого поцелуя длиной не меньше, чем десять минут. Чертики, сбежавшие из тихого омута, прыгали в ее глазах, да еще как прыгали.
Но я опять рассказываю не с начала.
ЧАСТЬ 1(Слава)
1
Сначала я родился. И очень быстро получил статус паршивой овцы. Пока остальные дети в детском саду боролись, бегали и травмировали себя посредством падения на пол из различных мест и положений, юный идиот в уголке читал по слогам довольно толстые книги, которые с боем выносил из дома. Я научился читать в три с половиной года.
Слава, ты должен есть кашу, иначе никогда не вырастешь.
А я и не хочу вырасти. Мне и так хорошо.
У меня были совсем неплохие родители, даже, пожалуй, хорошие. Я имел возможность сравнивать, приходя домой к немногочисленным приятелям.
Родители в жизни не подняли на меня руки, чем я бессовестно и нагло пользовался. Я очень рано выбил себе право поздно возвращаться домой, у меня всегда были не бог весть какие большие, но все же свои карманные деньги. В общем, то время было очень даже счастливым. Единственное, что меня в детстве не устраивало, так это
Слава, надень шубу - простудишься.
Ну и пусть.
Сколько я себя помню, мне всегда, с самого детства, хотелось одного - свободы, независимости. Причем полной. Лет с пяти я чувствовал, что за мной следят. Дают сделать одно и не дают другое. Дергают меня за ниточки как куклу. И я упрямо стремился порвать ниточки, освободиться от этой воли, которая мне себя навязывала. Людей на земле шесть миллиардов. Это я прочитал в журнале, когда мне было шесть лет. Шесть миллиардов, и каждый стремится влиять на тебя, показать, что он значим, что он вообще существует. Каждый, начиная с родителей.
Слава, не читай так много - посадишь зрение.
Слава, не дерись!
Слава, не...
Я не говорю, что родительская опека не нужна в детстве, а родительский совет - в течение всей жизни. Просто, кажется, я получил этого больше, чем мог взять, возможно, "на правах" (читай - на бесправии) младшего. Другое дело - мой старший брат.
Да, мой старший брат - это всегда было совсем другое дело.
Я всегда был крупным, а он в двадцать четыре едва дотягивал до среднего роста.
Я был язвителен, циничен, ядовит, с детства получил прозвище Еж из-за своей колючести.
Он был очень дипломатичен, мог поладить с любым человеком, любого возраста и склада. Он всегда искал компромиссы в спорах, в отличие от меня. Наконец, он был добр. Добр, а вовсе не слабохарактерен, как могло показаться со стороны.
Когда мне было двенадцать, а ему, соответственно, восемнадцать, он отбил у толпы уличных дебилов котенка, в печальной участи которого никто не сомневался.
-- Бывают в жизни огорчения, -- сказал брат, разглядывая разбитые очки. -- Еж, ты не заметил, я там кому-нибудь нос разбил? Ты, знаешь, я без очков плоховато вижу...
Мы были очень близки, и я , никому никогда не открывающий сотой части души, с ним мог быть абсолютно откровенным. Что характерно, с течением времени наши отношения становились все лучше.
Но я отвлекся.
Начиная с восемнадцати лет брата всегда окружали девчонки, девушки и женщины. Не то, чтобы он был очень красивый, видный. Скорее, наоборот. Худенький очкарик. Правда, он всегда любил и умел со вкусом одеться, но дело, конечно, не в этом. Просто он был очень теплым человеком. Женщины чувствовали себя с ним уютно и защищенно.
У нас была одна комната на двоих, и таким образом, его гости и гостьи оказывались также и моими. Не у всех из них было железное терпение, а у меня был совсем не ангельский характер. Неожиданно для себя самого я мог выкинуть какую-нибудь штуку или неудачно сострить, из-за чего брату приходилось постоянно спасать положение.
Милое большеглазое создание жалуется на несправедливость мира вообще и на водителя, облившего ее грязью от ног и до плюс-минус бесконечности (девушка явно математик) в частности.
И именно тут я как бы случайно интересуюсь, через тире или без пишется "собаке - собачья смерть"?
Или:
-- Ольга! Какой классный шарф, сама связала? О, да ты, я вижу, на все руки... на все ноги... и на всю голову тоже...
Такие экспромты приходили мне в голову очень легко и большими дозами, а срывались с языка и того легче.
Брат понимал, что я делаю это не со зла, и никогда не выговаривал мне. Я же, в благодарность, старался пореже совать свой длинный нос в комнату.
Наверное, я и вправду был таким невыносимым подростком, каким меня характеризовали учителя. Но я ничего не мог с собой поделать, хотя, объективности ради, - не очень и старался.
Была у меня особенность, из-за которой у меня везде и всегда были проблемы. Нет, не так, - из-за которой у всех везде и всегда были проблемы со мной.
Слава, пожалуйста, я прошу тебя.
Эта подстройка, как говорят психологи, правильная. А вот другая.
Слава, почему ты не делаешь это, когда делают все? Ты что - особенный?
Ты должен приносить сменную обувь!
Ты опять без сменки? Ты же ее принес! Почему не переобулся?
Вы не сказали, что я должен ПЕРЕОБУВАТЬСЯ. Вы сказали, что я должен ее ПРИНОСИТЬ.
Дневник!
Мои бедные мама с папой. Какие только записи в моем дневнике им приходилось читать.
Дерзит. Дерется. Не умеет ладить с коллективом. Пришел без сменной обуви. Принес вместо сменной обуви домашние тапки. (Покажите мне закон, по которому тапки не могут являться сменной обувью. Что-что, а права свои я знал с ранних лет).
Словом, стоило Славе дать понять, что у него существуют перед кем-либо какие-то обязательства, что он ДОЛЖЕН, в него тут же вселялся легион, и, на моей памяти, Славиного упрямства не мог сломить никто.
Ты должен ходить в этом костюме.
Ты должен участвовать в самодеятельности, у тебя хороший слух. Ага, есть. Ты вообще имеешь представление о различии просто слуха и музыкального? Оно и видно.
Не спорь со мной!
Ты обязан делать это!
Ты должен...
Черта с два я был кому-то должен!
Я объявлял войну каждому, записавшему меня в должники, и, как правило, жестко войну выигрывал. Потому что, когда было нужно, я умел быть непробиваемым. Мне было наплевать на чье-то мнение обо мне, как наплевать на вашу злость относительно пропавшего счастливого билета.
Надеюсь, вы о нем не забыли?
Без дураков, я не считал себя сильным и самодостаточным человеком. Я просто был им.
Но момент, когда я встретил кое-кого посильнее, приближался семимильными шагами.
Историческое событие произошло в конце ноября девяносто восьмого года.
Я поступил на первый курс инженерного факультета, брат последний год учился на медицинском по специальности " терапевт". По-моему, он никогда не резал жаб, - он даже червяка раздавить не мог по этическим соображениям, - но, уж точно, учился делать что-то не менее полезное. Иначе это не был бы мой брат. Ему было тогда двадцать четыре года.
Однажды вечером он вошел в комнату с незнакомой мне девушкой, или женщиной - на ней не было сопроводительной надписи.
-- Здорово, Склифософский, - сказал я.
-- Привет, Еж, - сказал он. -- Ира, это Еж. Еж, это Ира...
2
Кстати, если уж вы едете в моем автобусе, переместите свое внимание в середину салона, на четвертое слева место от кабины. Нашли? Вот. Видите, там сидит человек лет сорока или около того? Это Саня. Он хромой, то есть, конечно, сейчас этого не видно, но если он встанет... В общем, неважно.
Саня -- любопытная фигура. Музыкант-любитель, одинок, родственников в городе нет, в данное время живет на пособие по безработице.
Очень часто его можно встретить на автобусных остановках. Он подходит к вам своей прихрамывающей походкой, заглядывает в глаза каким-то всезнающим и одновременно голодным взглядом и заводит с вами разговор. Даже если вы человек необщительный, разговор вы, неожиданно для себя, поддерживаете. А прообщавшись минуты три, с легкостью отдаете ему небольшую сумму денег -- рублей десять-двадцать. При этом он заверяет вас, что деньги обязательно вернет. Вы не очень-то в это верите, но на душе у вас легко. Помогли хорошему человеку, попавшему в затруднительное положение.
Городским нищим было бы полезно поучиться этому искусству.
-- Склиф, я пойду прогуляюсь, -- я направился из комнаты под скорбный вой моего легиона.
-- Разве ты не хочешь с нами посидеть? -- неожиданно задержал меня брат. -- Ты нам совсем не помешаешь, правда, Ир?
-- Правда, -- дружелюбно кивнув, подтвердила Ира.
Я насторожился. Брат хочет, чтобы я остался. Здесь было что-то не так. Разумеется, я был заинтригован и подсел к столу, где брат уже наливал Ире чай.
Невысокого роста, возраст -- не меньше двадцати пяти, выразительные серо-зеленые глаза, короткие каштановые волосы, нос с небольшой горбинкой. Явно не из тех, кто дает себя в обиду, это видно по взгляду.
Довольно неплохой выбор, Склиф.
Когда Ира заговорила, оказалось, что у нее негромкий, приятный и низкий голос, который гармонично дополнял ее внешний облик.
Насколько я помню, практически с первых же слов разговора я неожиданно почувствовал какое-то неудобство, дискомфорт внутри, однако не мог разобраться, в чем дело.
Я даже не мог выдать ни одной своей фирменной колкости. И вообще, мне хотелось выглядеть взрослым и серьезным. Просто не приходило на ум ее подколоть, и вовсе не из-за разницы в возрасте. Даже наоборот, знаете, как я снисходительно оценил ее через пятнадцать минут?
Девчонка.
Разговор перешел на медицинские темы, и я подумал, что, возможно, Ира -- будущая коллега брата.
Когда я высказался за аборты, Ира взглянула на меня с интересом.
-- Совершенно с тобой согласна. Незачем травмировать свою жизнь, если ты к этому не готов. Так что, когда случайно забеременеешь, подходи, у меня есть знакомый специалист.
Все это было сказано таким серьезным тоном, что я поперхнулся.
Брат посмотрел на меня с сочувствствующей улыбкой, как бы говоря "Я забыл предупредить, что об этот орех ты поломаешь зубы ".
Но я так не думал.
Значит, я забеременею? А я еще хотел быть добрым и пушистым! Ну держись...
Однако, держаться пришлось почему-то вовсе даже и не Ире. Причем держаться вплоть до того, как за ней захлопнулась дверь.
Я отгородился книгой от всего мира, но от брата мне отгородиться не удалось.
Я слышал, как он ходит по комнате, убирает со стола, передвигает стулья. Наконец, он закончил с уборкой, прошлепал в ванную, несколько минут там поплескался, вернулся в комнату и упал на свой скрипучий диван.
С минуту в комнате было тихо. А на шестьдесят первой секунде брат неожиданно расхохотался. У него был совсем особенный смех -- необидный и очень заразительный.
-- Где ты взял этот танк? -- не высовываясь из под книги, пробурчал я.
-- Танк? Интересное определение. Вообще-то у нее сейчас прозвище "Наша Марго". Намек на Тетчер. Но "танк" -- тоже ничего... Она невропатолог, я сейчас стажируюсь в их отделении.
-- У тебя с ней что-то крутится?
Кажется, брат секунду помедлил с ответом.
-- Нет, она замужем. Что, зацепила? Ревнуешь?
-- Щас! Тебе не кажется, что она для меня немножко слишком юна? И вообще, какая-то она... неадекватная.
-- Ты ей тоже понравился, -- брат улыбнулся. -- Иначе она бы не назвала тебя Кактусом.
-- Точно. И не облила бы из чайника. Благо, он был остывший.
-- О, никогда не бери Иру на "слабо". Это самоубийство.
-- Похоже, ты ей восхищаешься, -- с досадой заметил я.
-- Знаешь, наверно, она из тех людей, которых либо любишь, либо ненавидишь. Но ты ее, скорее всего, полюбишь.
-- Сомневаюсь, -- сказал я, откладывая книгу и нащупывая выключатель лампы. -- Давай спать.
Брат накрылся одеялом с головой и сказал что-то вроде "Вот увидишь, и месяца не пройдет", хотя, возможно, я не расслышал.
Через месяц моего брата не стало.
3
На этого старика в унтах и ватнике вы не могли не обратить внимание. Он вошел с задней двери и громко заговорил с кондуктором. Голос у него был надсадный и хриплый. Он говорил, что воевал с немцами, воевал с американцами, получил несколько ранений. Грозился убить Ельцина, развалившего великую страну, и его друзей американцев.
Когда пожилой интеллигент попытался ему возразить, тот агрессивно его оборвал. Говорил, что уверен в себе и всех заставит поверить ему. Показывал простреленную ногу и шрамы на теле.
Он не был еще дряхлым, и производил впечатление человека, побитого жизнью, но не сломленного.
Тогда, в девятнадцать, мне впервые пришла в голову эта мысль. Верил ли я тогда в существование бога, это вопрос спорный. Но мысль почему-то оформилась в таком виде.
Мы нелюбимые дети бога.
Как такое могло произойти? Как ты сам мог допустить это? Кажется, стоило задержать на минуту, попросить помочь с учебой. Ну хоть что нибудь сделать.
О том периоде в жизни мне бы не хотелось упоминать вообще, если бы он не положил начало дальнейшим событиям. Он был даже не черным, а каким-то абсолютно бесцветным.
Бывало, что брат не ночевал дома сутки, но когда он не вернулся на третий день, мы уже не могли спокойно сидеть. Позвонили друзьям, подругам, в милицию.
Обзвонили больницы.
Господи, помоги.
Потом морги.
Помню, как бежали с родителями полураздетые по снегу, как я говорил: "успокойтесь, это наверняка ошибка".
Помню, как маленький милиционер усадил родителей на стулья и буднично сказал: "А он умер".
Помню, как услышал крик "нет!" и как осознал, что это кричу я.
Черт возьми, он просто не мог умереть. Он был для этого слишком жизнерадостным, слишком теплым.
Мы неродные дети бога.
Брата нашли недалеко от остановки, тело еще не успело остыть. Следственная экспертиза сделала заключение: смерть наступила вследствие инфаркта миокарда.
Мне помнится, он говорил, что иногда чувствует неудобство с левой стороны груди, но тогда мысли о сердечной недостаточности никому не приходило.
Врачи воспринимаются нами как люди, обладающие сверхъестественным здоровьем - они ведь лечат других. И неважно, что мой брат не успел никого вылечить. Он стал бы самым лучшим врачом, я был уверен в этом.
Я очень любил его.
Мы дети бога от нелюбимой женщины.
Похороны и следующие пару месяцев я помню смутно. Приходили его друзья, подруги, разговаривали с родителями о нем. Кажется, один раз заходила Ира, я не уверен. Я был не в настроении общаться с кем-либо, а особенно с ней.
Мы встретились только через несколько месяцев.
Дело в том, что я, вопреки советам родителей, взял академический отпуск. Я просто не мог тогда думать об интегралах и логарифмах, они были мне глубоко безразличны. Говорят, профессию нужно выбирать так же тщательно, как жену. Так вот, я поймал себя на подлой мысли сбежать от невесты до свадьбы.
Черт с ним, с кольцом.
Я нашел себе другую пассию.
Видимо, я подсознательно готовился к большой перемене в жизни, которая наступила через три года. Я не думал ни о чем конкретном, и думал обо всем сразу. Я бродил по окрестностям нашего городка, как бы что-то разыскивая, сам не зная, что именно.
И вскоре нашел.
Это была старая недостроенная пожарка, на которую окончательно махнули рукой власти. Говорили, что она стоит на опасном месте и якобы машинам будет неудобно выезжать тушить пожары.
Зато она стояла на отшибе, на самом высоком месте между городком и поселком, и вид с нее был совершенно потрясающий.
Я влюбился в эту пожарку с первого взгляда и стал приходить на свидание каждый вечер. На самом верху у меня было любимое место - недостроенный кирпичный закуток образовывал нечто вроде кресла, добраться до которого можно было только пройдя метров шесть по узкому и щербатому верху стены, на высоте не меньше двадцати метров от земли.
Возможно, если бы мой брат был жив, я бы побоялся высоты. Людей в радиусе километра не было, и, если, сорвавшись вниз, я бы чудом избежал смерти, то неотложку бы мне все равно никто не вызвал. Но, странное дело, балансируя на самом узком месте стены, я ощущал, что мы с братом снова вместе.
Я всего лишь в одном неверном шаге от тебя.
Это было как наркотик.
Словом, ежедневно я с риском для жизни добирался до кресла, устраивался там, свесив ноги, любовался открывающейся панорамой и валял дурака. (Кстати, кажется, именно тогда мне впервые пришла мысль о Хозяине Белых Слонов). В гости ко мне наведывались только птицы -- воробьи, синицы и особенно вороны. Поэтому, когда однажды я услышал в нескольких метрах от себя человеческий голос, я чуть не свалился вниз от неожиданности.
-- Ты же понимаешь, как это глупо? Твой брат бы тебя не одобрил, -- сказала ты, стоя в нескольких метрах от меня.
И тут у тебя из под ног посыпался щебень.
4
Заместитель Кашпировского. Он прошел через весь автобус, протянул тебе руку и так представился. Что ж, заместитель так заместитель, Кашпировского так Кашпировского. Очень приятно. Точнее, очень любопытно. Несмотря на морозец, на нем были майка и видавшие Ленина спортивные штаны. Вы по какой части заместитель?
По водной. Заряжаю хорошим настроением склянки, банки и целые тазики.
Тогда, может быть, вы заместитель Чумака?
Нет, именно Кашпировского. А еще по совместительству спортсмен, плотник, художник и резчик по дереву.
Было в нем что-то, было. От него так и пышело энергией - светлой, радостной, заводной.
Ну и что, что некоторые смотрят на тебя как на дурака. Зато тебе хорошо и весело жить на земле. Не все ли равно, кого замещать, Кашпировского или Чумака. Все хорошие люди.
Нервно посмеиваясь, добрались до Ириного дома. Она жила близко к окраине. Взошли на четвертый этаж, открыли дверь, вошли. В доме никого не было.
-- С мужем рамсы, -- коротко объявила Ира. Стремительно подошла к шкафчику, достала поллитровую бутылку коньяка, плеснула в рюмки и вручила мне одну. -- Между прочим, ты знаешь, что в соответствии с древнеяпонской философией, если я спасла тебе жизнь, то теперь я за тебя в ответе? Только попробуй еще раз полезть на эту пожарку!
-- Во-первых, не с древнеяпонской, а с древнекитайской.
-- О! Это радикально меняет дело.
-- Во-вторых, одна мама у меня уже есть.
-- Если ты будешь так себя вести и дальше, то очень скоро не будет. Нервные клетки не восстанавливаются, как ты знаешь.
-- Вот и побереги свои, -- я почувствовал, что начинаю раздражаться. Слава, ты не должен... -- Когда под тобой начала рушиться стена, ты потеряла как минимум две трети из них.
-- Хамло. Вот и спасай таких. Между прочим, я килограммов на пять легче тебя, и поэтому разрушить стену я не могу. Просто один кирпич сгнил от времени.
-- Сгнил! Кирпич! О, великий и могучий...
-- Да вот, представь себе, сгнил.
-- И я уже сто раз говорил тебе, что не собирался прыгать, и не надо было меня спасать!
-- Да уж конечно, если бы я тогда знала, что это ты, то спокойно прошла бы мимо. Просто, когда в отличном настроении возвращаешься в город от подруги и видишь, как наверху болтаются чьи-то ноги, то думаешь - а вдруг там какой-нибудь хороший человек.
-- Вот черт, досадная ошибка, правда?
Я оскорбленно замолчал, хотя прекрасно понял, что она меня нарочно поддевает.
-- Ладно, Слава, не дуйся. Слышишь? А то я ткну в тебя иголкой и ты лопнешь.
Я принялся с увлечением заплетать в косичку бахрому от скатерти.
-- Знаешь, на самом деле я тебя понимаю. -- Ира налила в рюмки еще коньяка. -- Просто, если я в жизни чего-то и боюсь, так это высоты. Вот такая у меня фобия.
Я удивился.
-- Зачем тогда полезла?
-- Ну я же не могу идти на поводу у всех своих страхов. Я же Марго, -- она хохотнула. -- Есть у меня такое погоняло...
-- Я в курсе.
-- Правда? Тогда за то, чтобы Железная Леди никогда не заржавела!
Мы чокнулись.
Не вздумай зазнаваться, но в тот вечер мне показалось, что ты - самый интересный и оригинальный человек, которого я встречал в жизни. Когда я пришел домой, слегка пошатываясь от выпитого коньяка (мы добили бутылку), я попытался подобрать тебе определение, и единственное, что пришло мне на ум, это
ЧуднАя.
Тебя было практически невозможно вывести из себя или задеть безнаказанно. Ты не пасовала перед моими остротами, зато я частенько уходил в глухую защиту под градом твоих уколов. Конечно, ты была на девять лет старше, опытнее и умнее и это не могло не сказываться в общении. Но я чувствовал себя с тобой абсолютно на равных, очень легко и комфортно, как ни с кем другим.
Ты бесспорно была яркой личностью.
Впрочем, почему была? Не сомневаюсь, ты и сейчас такая.
5
Я стал заходить к Ире раз в неделю. Потом два раза в неделю. Потом я стал чувствовать дискомфорт, если не видел ее хотя бы день. Она заменила мне брата, пожарку, родителей, друзей и подруг. Особенно подруг, которые на ее фоне смотрелись абсолютно никакими, пресными и глупенькими. Как восьмибитные приставки рядом с персональным компьютером.
Во мне снова проснулся интерес к жизни, ушедший со смертью брата. Я стал более активным, у меня нашлась целая куча дел, которые, впрочем, кровь из носу, я старался сделать до вечера.
Потому что вечер был наш.
Мы сидели у Иры дома, пили чай, играли в карты (она обожала покер), разговаривали обо всем. С особенным интересом она любила слушать мои "лав-стори", причем всегда давала дельные советы, ценность которых я ощущал очень быстро.
Мы быстро дали друг другу прозвища. Она называла меня то Еж, то Уж, то Иж, то Аж, в зависимости от настроения. Я же придумал Чеширскую Кошку.
-- Ладно, кошка -- это понятно. А почему Чеширская?
-- Так, ассоциации... В "Алисе" Кэролла был Чеширский Кот, который тоже загадочно улыбался.
В твоей улыбке, правда, было что-то необычное. В улыбке и в глазах. Одновременно вопрос, ответ и что-то еще. Если бы я умел рисовать, обязательно попытался бы уловить это "что-то".
-- Ну что ж, Чеширская, так Чеширская. Так меня еще никто не называл, но мне нравится.
-- Еще бы...
Иногда мы гуляли, а иногда, поздно, часов в десять-одиннадцать вечера, садились в автобус и ехали до конечной и обратно. Мы всегда садились на заднее сиденье и смотрели в заднее стекло. Тогда она впервые обратила мое внимание на горизонт, ну, на то, как он себя ведет.
-- Ты когда-нибудь обращал внимание, что когда мы удаляемся от горизонта, он все время как будто нас нагоняет, причем очень быстро? Вот, видишь? Он как прошлое. Кажется, оставил его далеко позади, а оно раз, и нагонит тебя...
Я кивнул. Я не представлял, что прошлое от нас буквально в двух шагах и вот-вот нанесет мне удар.
Однажды, когда я пришел к Ирине вечером, мне открыл дверь невысокий усатый человек. Он был в футболке и спортивных штанах, в общем, выглядел вполне неофициально. Заметив, что я как будто не собираюсь ничего говорить в ближайшие лет двести, он взял инициативу в свои руки.
-- Вам кого, юноша? -- его голос был спокойным и уверенным.
-- А... Иру можно?
Он крикнул вглубь квартиры: "Ир, это к тебе", и ушел в комнату.
Ира вышла. Увидев меня, она улыбнулась.
-- Привет! Зайдешь?
-- Нет, наверное. Лучше, как-нибудь в другой раз.
-- Хорошо, если хочешь, заходи завтра в это же время.
-- А... мы сможем поговорить тет на тет?
-- Да, конечно. Ну ладно, пока!
Дверь закрылась.
Любил ли я тебя тогда? Впервые четко я задал себе этот вопрос именно в тот вечер, когда шел от тебя, сдувая с носа надоедливые щекотные снежинки. Никакого желания возвращаться домой я не ощущал, так же, как и желания видеть кого-либо из друзей. (Мне не хотелось слышать слова ободрения. Наверное, любой человек иногда предпочтет вдоволь, по полной, настрадаться от любви, чем получить кислую микстурку утешения.) Я шел, куда глаза глядят, чем дальше, тем лучше. В моей голове звучали два голоса -- один принадлежал напуганному четырехлетнему ребенку, потерявшему мать в магазине, другой -- хорохорящемуся философу-цинику, которому, на самом деле, было едва ли не страшнее.
Почему я так болезненно воспринял появление в твоем доме другого мужчины? Кто ты для меня? Друг, подруга, возможная будущая жена, любовница, последняя тоненькая нить, ведущая к брату? Что мне от тебя нужно? Что я сам могу тебе предложить взамен?
Такие вопросы я задавал себе и не мог на них ясно ответить.
С одной стороны, когда ты смотрела на меня своим особенным взглядом, в котором всегда было что-то еще, кроме вопроса или ответа, я чувствовал, что ради тебя могу сделать все, что угодно. Свернуть горы, стать террористом или наоборот, взорвать к черту всех террористов, объехать земной шар на трехколесном велосипеде или побрить наголо нашего директора, тетку строгую и мстительную.
Невозможно сделать все это ради кого-то, будучи абсолютно равнодушным к этому "кому-то", верно?
С другой стороны, хотя порой мне и приходили в голову мысли о том, какие тайны скрывает короткий халатик Иры, который ей очень шел, но, предложи она мне это узнать, я не был уверен в своей реакции. К тому времени я уже не был девственником, но, черт, мне было девятнадцать, а ей двадцать восемь, и она была для меня тем, что я называл "совсем другое дело". Мой напускной цинизм таскал за собой длинную романтическую шпагу. Понимаете, это была не какая-нибудь моя одноклассница, одногруппница, это была...
Ира.
Просто Ира.
И лучше этой Иры никого в моей жизни не было. Я был уверен в этом.
Глубокой ночью, окончательно свернув мозги набекрень, я наконец почувствовал, что мои мысли начинают путаться, а сам я медленно проваливаюсь сквозь свою постель и лечу куда-то вниз, в завтрашний день. Скорее бы завтрашний день.
Несмотря на снегопад, за окном противно и надоедливо скрипели качели.
-- Итак, Карлсон вернулся, -- с мрачной улыбкой сказал я.
-- Как будто, -- она улыбнулась. -- Кстати, небольшая корректировка. Не Карлсон, а мой муж.
-- Извини, не хотел тебя задеть.
-- Ничего, ты же знаешь, что это непросто.
Помолчали. Разлили коньяк по рюмкам. Как тогда, в первый раз, подумал я.
-- У тебя в связи с этим какая-то проблема? Смелее!
-- Ну, я просто очень привык к нашим встречам. Даже не знаю, чем теперь заполнять вечера.
-- А, так я для тебя -- набивочный материал? Как перья для подушки?
Я кисло улыбнулся и выдавил, что именно так.
-- Я не сказала, что запрещаю тебе приходить.
Я залпом проглотил рюмку и покачал головой.
-- Это будет уже не то.
От коньяка на губах был привкус горечи.
-- Почему?
Ее наивность была настолько наигранной, что я разозлился.
-- Почему? Потому что я люблю тебя, потому что я обожаю тебя. Потому что в тебе сейчас вся моя жизнь. Объяснение устраивает?
В глазах предательски помутнело. Я обхватил голову руками и постарался взять себя в руки.
-- Вполне.
Каким, должно быть, торжеством блеснули твои глаза. Тщеславие присуще абсолютно всем, и принцам, и нищим.
Ира разлила остаток коньяка и поставила бутылку за диван. Легонько покачивала рюмку в руке, осторожно, чтобы не расплескать. Молчание было тяжелым.
-- Ну вот, я все сказал, это что-то меняет? Ты и так все знала, верно?
-- Верно, -- кивнула она, не глядя на меня.
-- Тогда дальнейший разговор абсолютно не нужен и бессмыслен. Не хочется говорить затертых и высокопарных вещей, -- сказал я затертую высокопарную вещь.
-- Слав.
-- Что?
-- Если не хочешь сказать пошлость, лучше вообще ничего не говори.
-- Молчать еще глупее.
-- Тогда просто поцелуй меня...
Потом было то, о чем я уже обмолвился в начале повествования. Три причины -- муж, возраст, вкус. И ее улыбка -- совсем не сочувствующая, а торжествующая очередную победу. А может, это я потом надумал, не знаю.
В фильмах и романах главный герой, получив сердечную рану, сурово стискивает зубы, с достоинством уходит и меняет свою жизнь коренным образом. В самых надуманных и дурацких фильмах и романах.
Я проревел полночи, а на следующей неделе укатил в Красноярск поступать на филфак. Дома меня уже ничто не держало.
ЧАСТЬ 2 (Скрэммер)
1
Вы часто попадаете на Тропу Белых Слонов? Если представить жизнь как реку, в которой мы плещемся в свое удовольствие, беззаботно плывем по течению, не думая о завтрашнем дне, то рядом с этой рекой обязательно проходит Тропа Белых Слонов. И рано или поздно нас на нее выбрасывает. Тысячи и тысячи белых слонов бегут быстро и деловито, сотрясая землю и поднимая облака пыли, и им нет никакого дела до того, что за букашка оказалась у них под ногами.
Тропа очень широкая, а слоны выглядят большими и грозными, поэтому добраться до родной реки очень трудно. Ты начинаешь в панике метаться под огромными ногами, и обычно это уводит тебя вообще в другую сторону. Слоны толкают тебя, теснят и грозят раздавить, даже не заметив. Ты весь в синяках и ссадинах, ты устал, вымотался и готов уже свалиться с ног, когда неожиданно чувствуешь на себе взгляд.
"Кто-то сильный и большой наблюдает за тобой". Смотрит, как ты барахтаешься, борешься за жизнь. И молчит. А может, даже презрительно улыбается.
И вдруг, совершенно неожиданно, случайно, ты снова оказываешься в реке. Ты чувствуешь, что все хорошо, что ты снова в порядке. До следующего раза.
Этот образ впервые пришел мне на пожарке. Я как будто получил откровение.
С тех пор для меня всегда было жизненно важно, чтобы Тот, Который Смотрит (Хозяин Белых Слонов?) не смог улыбнуться презрительно.
Где я жил следующие три года? Что делал?
Как я и ожидал, мне без особого труда удалось поступить на филологический факультет одного красноярского университета. Я говорю одного, потому что потом были второй и третий. Дело в том, что через полгода мне показалось не ахти каким качество преподавания, а еще я обнаружил, что ему решительно наплевать, как оценили Белинский и Некрасов "Белые Ночи" Достоевского. Главное, что мне не понравилась "надутость" "Белых Ночей", а в "Униженных и оскорбленных" я усмотрел намек на явную склонность Михаила Федоровича к педофилии и даже привел доказательства.
За подобные замечательные догадки, высказываемые неизменно громко и безапелляционным тоном, профессора и доценты тихо ненавидели Славу и должно быть, перекрестились обеими руками, когда диссидент изъявил желание ступить на благородную стезю историка.
На историческом Слава тоже долго не задержался ввиду нелюбви с первого взгляда между ним и Ромой Бубенцовым, который сдуру решил сделать новичку вступительную "прописку". И поскольку я был здоровым парнем, а Ромин папа был завкафедры, мы мудро решили, что Роме абсолютно нет нужды больше пересекаться со мной, а мне, в свою очередь, совсем не светит карьера историка под началом у Роминого папы.
В общем, снова был развод и девичья фамилия.
По сути, продолжалось то, что началось с самого моего детства. Я протестовал против всего, что пыталось сломать, подчинить меня, сделать кем-то другим.
Против власти Хозяина Белых Слонов.
Я пинался, брыкался и царапался как только мог. А мог я неслабо.
От родителей я получал небольшие деньги, которых едва хватало на существование, поэтому мне пришлось искать подработку. Найти ее с моим характером было нелегко, за семь месяцев я сменил более десятка мест -- монтировщик сцены в театре, рабочий, сторож, репетитор русского и литературы, грузчик, оператор на радиостанции, -- только некоторые из них.
Я был верстальщиком в газете, когда главный редактор заметил мою начитанность и предложил попробовать силы в журналистике. Получилось. Я устроился корреспондентом, а уже через полгода меня отправили за счет газеты получать журналистское образование.
На журфаке мне нравилось. Там царила более непринужденная атмосфера и там я не был белой вороной. Точнее, на моем потоке каждый второй был белой вороной, это никого не удивляло и не напрягало. Об Ире я теперь вспоминал редко, но если на меня находили воспоминания, меня целый день невозможно было растормошить.
Надо признать, рана от ее кошачьих коготков зарастала медленно. Очень медленно.
В остальном же мои дела шли совсем неплохо. У меня появились друзья, подруги, интересная работа, и, казалось, я нашел наконец-то свое место в жизни. Но...
Меня ни разу в жизни не называли пай-мальчиком.
Потому что я действительно никогда не был пай-мальчиком.
Я учился уже третий год, когда с журфака меня попросили за организацию подпольного молодежно-политического кружка "Лысый одуванчик". "Лысый одуванчик" протестовал против движения скинхедов. (А я не говорил, что носом и смуглой кожей похожу на кавказца?) Наш протест заключался в том, что мы ловили скинов и били их. Скины, в свою очередь, в долгу не оставались -- они ловили и били нас. В общем, все шло путем, пока нашему абсолютно лысому ректору не пришла абсурдная мысль, что Слава и "иже с ним были" представляют угрозу абсолютно для всего российского населения, не имеющего на голове волосяного покрова.
Конечно, его ведь никогда не избивали лысые полудурки. Хотя шанс получить этот бесценный опыт у него еще может появиться.
Словом, я снова остался не у дел. В сто первый китайский раз.
Но, наверное, правда, что нет худа без добра.
В миллионном городе моя судьба вновь пересеклась с Ириной.
Вопрос, что было худом, а что добром, не так уж важен.
2
Ты стояла на остановке возле университета, в этом самом плаще, который на тебе сейчас. Я вышел на улицу, раздраженный тупостью ректора, ни за какие блага не желавшего восстанавливать "криминальную личность", как он меня назвал. Солнце с боем прорывалось сквозь низкие тучи, было начало марта.
Не знаю, как я вообще обратил на тебя внимание. Народу на остановке было довольно много, но узнал тебя я сразу. Должно быть, в воздухе витала слишком большая концентрация твоих флюидов.
Но что было делать дальше? У меня даже мелькнула мысль пройти мимо, просто потерять тебя из виду, избегнуть соблазна. Однако когда я увидел, как ты садишься в автобус, я уже не думал, а входил в заднюю дверь. Сердце бешено колотилось, ладони вспотели, а в коленях чувствовалась слабость.
Какой диагноз, доктор?
Ты стояла спиной ко мне, а я почему-то со страхом думал -- вдруг ты обернешься и увидишь меня. Все мысли о восстановлении на учебу исчезли, и вообще в голове было пусто. Я просто видел тебя и не мог не идти за тобой. Это было как наваждение.
Мы проехали минут двадцать, потом ты вышла и я вышел следом. Это оказался район мединститута. Невдалеке высились девятиэтажные громады вузовских общежитий. Ты пошла дворами, я на некотором расстоянии за тобой. Не знаю почему, но меня охватила какая-то детская робость. Я боялся окликнуть тебя, просто подойти и заговорить, обнаружить свое присутствие. Я решил, что прослежу, куда ты пойдешь, а потом... видно будет.
Дворами мы подошли к одному из серых общежитий. До первого подъезда уже оставалось совсем немного, когда ты резко обернулась. Несколько секунд мы вглядывались друг в друга.
-- Слава?.. Ты, что ли? Господи, я думала, у меня в спине дырка будет! Разве можно так сверлить глазами, а?
В твоем голосе звучали радость и удивление.
3
Оказалось, что Ира приехала на курсы повышения квалификации. Пройдя курсы, она получит первую категорию и повысит свою зарплату, а это ей совсем не повредит.
Я предложил зайти ко мне, раз уж мы недалеко от моей квартиры. (Квартиру я снимал у знакомого по дешевке, в обмен на обещание сделать ремонт). Она взглянула на часы и согласилась.
Прошли в комнату. Ира оценивающе оглядела шесть слоев содранных обоев. Облагораживать жилье дальше у меня не хватило ни времени, ни желания.
-- И чем ты теперь занимаешься?
-- Так, всем помаленьку... Пытаюсь восстановиться на учебу, но эта скотина ректор не поддается. А еще работаю в газетах. В общем, на хлеб хватает...
-- Еж -- журналист! -- Ира хлопнула в ладоши и рассмеялась.
-- Да, знаю, это звучит гордо.
-- Ой, слушай, у тебя дома есть твои статьи? Покажи, а?
Я достал из стола пухлую папку и передал Ире. Она разложила папку на тахте и стала просматривать статьи, откладывая в сторону те, названия которых ее заинтересовали. Я вышел в магазин купить что-нибудь к чаю, а когда вернулся, то меня встретил Ирин озадаченный взгляд.
-- То, о чем ты пишешь, это все... так реально. Ты что, сам был участником всего этого?
-- Ты о чем?
-- Ночевка возле кладбища, потом этот дневник выздоравливающего наркомана... Описано все как-то слишком правдоподобно. Я просто вспомнила тот случай с пожаркой, и подумала, что ты вполне можешь...
-- Тебе чай, кофе?
-- Чай, спасибо. Подумала, что...
-- С сахаром?
-- Пять ложек не размешивая! Не перебивай меня, такой же невоспитанный, как и был!
-- Не знаю, как насчет невоспитанности, а вот говорить за столом о работе вредно для усваимости, ты это наверняка знаешь.
-- Для усваяемости. Журналист...
-- Тем более. Ты сколько в городе пробудешь?
Оказалось, что Ира приехала на две недели. Что утром, днем, вечером и даже ночью она учится. Кстати, (спасибо за чай) сейчас ей тоже пора -- на пять назначен семинар.
-- Похоже, ты только что использовала меня как набивочный материал для подушки, -- сказал я, подавая ей плащ.
-- Ого, так я живой классик! Меня цитирует Известный Журналист!
Я взял с нее слово зайти как-нибудь. Она пообещала, с шутливой серьезностью пожимая мне руку.
4
Помню, в детстве, когда папа пообещал купить нам с братом компьютер, мы часто говорили друг другу "Да наверняка не купит. Или денег не хватит или еще что. Вот увидишь". Это было в своем роде заклинанием духов -- мы старались "как бы" не верить в хороший исход, чтобы не привлечь нечто враждебное, противящееся выполнению наших желаний. (Хозяина Белых Слонов? Бога?) Кстати, такое шаманство обычно действовало.
Может, именно из этих соображений я не слишком поверил Ириному обещанию.
Поэтому, когда на следующий день, точнее, в следующий вечер, я увидел Иру на пороге, то слегка растерялся.
-- Что, даже войти не пригласишь? -- ворчливо сказала она.
Вручив мне плащ, она прошла в комнату.
Казалось, сначала она была не в настроении, однако уже через полчаса напряжение полностью прошло. Мы сидели на тахте, пили коньяк и разговаривали обо всем на свете.
Даже удивительно, что вначале я боялся к тебе подойти, что я собирался пройти мимо и потерять тебя из виду. У меня возникло ощущение, что я вновь встретил свою когда-то потерянную половинку, часть меня. По-моему, тебе было со мною гораздо интереснее, чем раньше. Все чаще я ловил твой взгляд, в котором, как и раньше, было что-то еще, кроме вопроса или ответа.
-- И ты собираешься серьезно заниматься журналистикой?
-- Не знаю. Но пока что я не вижу, где я мог бы себя лучше проявить.
-- Мне кажется, у тебя есть талант. Все так живо, по крайней мере то, что я вчера прочитала. Кстати, а где ты берешь сюжеты?
-- А ключ от квартиры вам не надо? -- я улыбнулся.
-- А, профессиональная тайна?
-- Да нет, на самом деле... Просто мне многое интересно. Особенно человек, его возможности, на что он способен.
-- Ты близко знал наркоманов? -- Ира внимательно посмотрела мне в глаза.
-- Достаточно. Даже очень. А что?
-- Можно, я тебя попрошу?
-- Попробуй.
-- Закатай рукав. Левый.
Я сделал недоуменное лицо и выполнил просьбу. По-моему, она вздохнула с облегчением.
Я улыбнулся. И перевел разговор в другое русло.
Было два часа ночи, когда я проводил Иру до подъезда общежития.
-- Тебя точно пустят?
-- Я надеюсь. Кстати, до комнаты провожать не нужно.
-- Да? Ну, тогда... пока?
-- Слав, как ты сегодня неоригинален. В прошлый раз ты меня хотя бы процитировал…
Потом дверь закрылась и я пошел домой.
Вот и все. Помнится, именно в тот момент у меня исчезло то ощущение трагичности любви вообще, которое было у меня все эти годы.
Может, я действительно повзрослел, может, еще почему-то, но сознание того, что я минуту назад как ни в чем не бывало поцеловал женщину своей мечты, не вызвала в моей душе каких-то бурных эмоций.
Я как бы освободился от петли, которая мешала мне дышать свободно все это время.
Возможно, потасовки со скинами, ночевки на кладбищах, борьба с наркотиками, чуть не сломавшими меня, притупляют чувствительность, не знаю.
Но знаю, что я снова хотел видеть Ирину каждый день.
4
Этот человек тоже успел примелькаться в автобусе. Длинный сухопарый старик в заношенной ушанке. Разговаривает он громко и со всеми сразу. Кто-то отворачивается, а кто-то ничего, слушает, даже вступает в разговор. Старик, видно, до сих пор очень любит свою жену. Потому что то и дело в разговоре вставляет "А вот мы с женой" или "А моя жена".
Завидное постоянство, правда?
Если бы не одно "но". Его жена уже второй год как в могиле. Но для старика она продолжает жить. В голове, в сердце, неважно где.
Для него она живее, чем вы все, стоящие рядом, из плоти и крови, дышащие и разговаривающие.
Кто знает, может, мы вовсе не живем? Может, мы существуем только в чьей-то голове, в чьем-то сердце?
Наверное, не так уж важно, где. Главное, что живем.
Мы снова стали видеться каждый день. Это произошло спонтанно, как будто иначе и быть не могло. Большой город дает много возможностей для времяпрепровождения, -- театры, ночные клубы, киношки, наконец. Однако большую часть времени мы находились у меня.
Когда я впервые рассказал тебе о Хозяине Белых Слонов? Кажется, через неделю или около того. Было уже темно, часов десять-одиннадцать вечера, мы не включали свет. Мы лежали на тахте, смотрели в потолок и разговаривали.
-- Знаешь, что меня удивляет? -- сказал я.
-- Что?
-- Понимаешь, я ведь точно такой же, какой был ТОГДА. Ничуть не изменился, даже внешне. А сейчас...
-- ...Взрослая тетка, которая отвергла тебя, лезет с поцелуями, да?
-- Ну, в общем, да.
-- Как тебе сказать, -- Ира перекатилась со спины на живот, удобно пристроила голову на руках и взглянула мне в глаза, -- во-первых, мне понравился и наш самый первый поцелуй у меня дома. Ну, не задирай нос! Во-вторых, ты безусловно очень изменился...
-- Да, я знаю. Сломанный три раза нос и два ребра здорово меняют внешность.
-- Ну, зачем так. Я говорю не о внешности, а о другом -- повадки, тон голоса. Глаза, наконец. Ты стал совершенно по-другому смотреть. Гораздо увереннее, взрослее. Вот.
Она кивнула, как бы подтверждая свои слова, и улыбнулась.
-- Между прочим, бог любит троицу. Что в-третьих?
-- В третьих... В общем, ты был дурак и совершенно не понимал женской психологии. Понимаешь, когда женщина говорит тебе "нет", это не всегда означает "нет".
-- Теперь уже понимаю.
-- И слава богу, пора бы уж.
Я усмехнулся.
-- "Слава -- богу"? Не думаю, что я так уж нужен богу. В принципе, как и мы все.
-- О, пошла философия. А мне как назло негде конспектировать мудрые мысли.
-- Между прочим, я серьезно. Я даже сейчас над...
Я замолчал.
-- Что ты хотел сказать? -- спросила Ира через полминуты.
-- Что? А... Я говорю, что сейчас как раз работаю над...
Я снова вынужденно замолчал. Хотя слово "вынужденно" неуместно, когда тебе хорошо.
-- Э, нет, так не пойдет, -- сказала Ира еще через полминуты. -- Сказал А, говори и Б. Над чем ты там работаешь-то?
-- Над большой статьей.
-- Это я и сама поняла. А о чем будет статья?
-- Ты удивишься. О Хозяине Белых Слонов.
-- Ого! А кто это?
-- А, неважно. Долго объяснять. Для меня сейчас есть вещи поважнее...
-- Интересно, какие это ве...
3
Я готов спорить с вами на все свои счастливые билеты, что этот "молодой с прозеленью" так и не наберется смелости подойти к девушке в симпатичной кепке. Поэтому она выйдет на своей остановке, поскользнется на гололеде и попадет под машину, а может, к ней подойдет познакомиться какой-то другой парень. Закрутит с ней романчик, потом бросит, а может, женится и будут они себе долго и счастливо... И все потому, что ты не набрался смелости завязать разговор.
Сколько значат в нашей судьбе, казалось бы, абсолютно посторонние, чужие люди? И есть ли они вообще, в принципе, чужие и посторонние?
Кстати, интересно, сколько бы вы дали лет этому неприметному человеку, который исподтишка, сквозь затемненные очки, поглядывает на Иру. Наверняка она считает его чужим, никак не связанным с ее жизнью. Но это, возможно, до поры, до времени.
Я оперся руками о подоконник и стал смотреть на улицу. Сыпал мелкий снежок, ложась переливающимся уютным валиком на нижнюю часть окна. Невидимый отсюда фонарь освещал часть пустынного двора, брусья, качели -- нехитрые спутники детства.
Тахта тихонько скрипнула. Через несколько секунд я почувствовал, как меня обнимают ирины руки.
-- Не спится?
-- Вроде как.
-- Все думаешь о Хозяине Белых слонов?
Я улыбнулся.
-- Как ты догадалась? Запомнила же...
-- Ну, скажем, я не в первый раз читаю твои мысли. (Это было правдой. Бывало, что мы одновременно заговаривали об одном и том же, причем в одинаковых фразах). А во-вторых, я же вижу, что с тобой что-то творится.
-- Знаешь...
-- Знаю. Ты хочешь сказать, что бог любит троицу. Тогда вот тебе и в-третьих. Само сочетание "Хозяин Белых Слонов" очень запоминающееся. Можешь так и назвать свою статью. Кстати, ты мне так и не сказал, о чем она будет.
Я повернулся и обнял Иру. На меня с интересом смотрели глаза чеширской кошки.
-- Ну, понимаешь, если представить нашу благополучную, счастливую жизнь в виде реки, то рядом проходит тропа больших белых слонов...
Ира слушала меня внимательно. Когда я закончил объяснение, она сказала:
-- Да, это интересно. Значит, ты все воюешь, все борешься со своими ветряными мельницами.
-- Смеешься?
-- Абсолютно нет. У каждого свои ветряные мельницы, которые практически всегда реальнее, чем действительность. Это как со счастливыми билетами... -- она улыбнулась.
-- С какими билетами?
-- В детстве мы с сестрой придумали, что на самом деле люди неправильно пользуются счастливыми билетами. На самом деле, для того, чтобы твое заветное желание исполнилось, нужно собрать ВСЕ комбинации счастливых билетов. Представляешь, сколько их существует? Причем, бросать это дело почему-то нельзя, пока не закончишь. Мы открыли этот "секрет" подругам и решили собирать билеты вместе, а желание загадать одно на всех.
-- Ну и как?
-- Никак, скоро забросили это занятие. Собрать все комбинации -- это ведь тысячи билетов. В общем, абсолютно нереально. Хотя, доверши мы дело до конца, твой Хозяин Слонов просто обязан бы был выполнить наше желание. За такую-то работу! Кстати, Хозяин Белых Слонов -- это ведь Бог?
Я пожал плечами.
-- Я сам не знаю точно. Может быть, это рок, судьба, может, часть Бога -- понимаешь, которая стремится доказать тебе, какой ты на самом деле муравей, ничтожество. Ну, как некоторые родители.
-- Ага. То есть, получается, ничто человеческое богу не чуждо?
Посмеялись.
-- Зря смеешься. Между прочим, судя по Библии, Бог был гневлив и отходчив, добр и зол, у него иногда бывало плохое настроение. Вспомни башню, потоп.
-- Да ты софист. Ладно... Тебе не кажется, что пора бы уже проводить даму до дома, а?
4
А потом наступило двадцать восьмое ноября. На завтра было назначено торжественное отбытие Ирины домой, и мы решили устроить в этот день маленький праздник. Мы выбрались в театр, потом долго сидели в кафе. Почему-то вспоминается табличка "У нас не курят" и роскошный дед Мороз, который забавно раскачивался из стороны в сторону в такт негромкой музыке. Ко мне вернулись около двенадцати ночи.
-- Можно, я в свою очередь задам тебе вопрос? -- сказала Ира.
-- Конечно.
-- Кто я сейчас для тебя? Наверняка твои чувства за то время, пока мы не виделись, изменились.
-- Кто ты для меня? Ты -- сказка в моей жизни-и-и! -- фальшиво прохрипел я и обнял ее.
-- А если серьезно?
-- Серьезно, не знаю, не задумывался. Хотя, знаешь, есть одна особенность. Когда я, например, тебя целую, у меня такое впечатление, что я целую, скажем, свою руку. То есть ты как будто часть меня.
-- Ты не забыл, что перед тобой невропатолог? Когда буду писать диссертацию, обязательно опишу твой случай.
-- На самом деле, чувство очень хорошее, теплое.
-- Ладно, верю.
-- Знаешь, сейчас скажу тебе даже больше, чем надо. В моей жизни был один единственный человек, с которым я чувствовал себя одним целым. Потом он ушел, и вместе с ним умерла часть меня. А теперь, когда ты рядом, эта часть оживает. И он опять вместе со мной.
Мы помолчали. Было темно и тихо. Потом я сказал:
-- Знаешь, я почему-то никогда не спрашивал тебя об одной вещи...
-- Знаю. Это потому, что ЭТО для тебя нечто нерушимое, если ЭТО рухнет, то ты можешь полностью потерять себя. Потому я никогда не затрагиваю определенные темы.
-- Мы ведь даже не знаем, об одном и том же мы говорим или нет. -- Я как-то нервно рассмеялся. Думаю, этот миг и был переломным. Даже если бы ты в тот раз обманула меня, ничего уже нельзя было изменить.
-- Нет, знаем. Но я не уверена, что ты бы хотел знать больше.
-- Ты не можешь решить за меня. Если ты мне не скажешь...
-- То что тогда?
-- Не знаю, что тогда. Правда, не знаю.
Ты опустила голову и вздохнула. Потом взяла меня за руку. Потом отпустила ее.
Наконец, ты взглянула мне в глаза и четко произнесла:
-- Да, мы с твоим братом были любовниками.
Хозяин Белых Слонов взял еще одно очко.
Как бы отреагировали верующие христиане, если бы им привели убедительнейшие доказательства того, что нога Сына Божьего никогда не ступала на землю? Если бы они увидели своими глазами, что никто два тысячелетья назад не ходил по воде, не воскрешал мертвых, не кормил голодных пятью хлебами? Что тогда?
Сейчас, со временем, все воспринимается гораздо проще. Все мы люди, все мы живем свою жизнь как хотим и как можем, все мы свободны. Но в ту ночь я пережил настоящее потрясение.
Почему ты не сказал мне правду, когда я спросил тебя? Мы ведь всецело доверяли друг другу, мы ведь были одним целым. Если бы я все знал, быть может, всего этого не было бы, и вся моя жизнь пошла бы по другому, завела бы меня в другой переулок, заворот. Кажется, после Ириных слов я потерял тебя во второй раз. (Интересно, когда ты теряешь уже потерянное, это потеря?) И в первый раз, не Ира ли была виной, пусть косвенно? Не от нее ли ты шел, тогда, ночью, когда твое сердце не захотело идти с тобой вместе? Сейчас это не узнать. Да и стоит ли...
Из тишины выплыл Ирин голос.
-- Мне на самом деле очень не хотелось затрагивать эту тему. Я знаю, кем он был для тебя... Хотя, может, и к лучшему, что ты теперь знаешь.
-- Ты... понимаешь, что теперь все не может быть... как раньше? -- я с трудом подбирал слова. Мне как будто вкололи транквилизатор.
Она кивнула.
-- Хочешь, чтобы я ушла, оставила тебя одного?
Я подумал.
-- Нет, не хочу. Давай просто полежим и помолчим.
Прошло полчаса, может, больше. В голове была пустота. При этом ум вяло фиксировал изменения, происходящие вокруг. Вот снег летит в окно, белый, пушистый, может, он даже теплый. Вот тикают часы. Очень громко, оглушительно. Вот Ирина рука гладит мою руку. Вот Ирина рука гладит меня по голове, проводит по щекам, и им становится прохладно, потому что они влажные. Два раза из-за одной женщины, это уже слишком.
Мне становится смешно, мои губы растягиваются в улыбку. Ира тихо спрашивает, почему я улыбаюсь, я объясняю. Она прижимает мою голову к своей груди, и что-то шепчет мне на ухо. Не помню что, но вряд ли в жизни я слышал что-то лучше. Я закрываю глаза...
Не могу сказать, приснилось ли мне или она правда произнесла эту, на первый взгляд, совершенно обычную фразу. Совершенно обычную, если бы рядом не было меня.
-- Интересно, это когда-нибудь кончится?
Я попал как бы в другое, смежное измерение. И вам оно сейчас тоже будет доступно.
Только вдумайтесь - наш мир материален, а потому вы в любой момент можете потерять все.
Кроме того, чего у вас нет.
-- Интересно, это когда-нибудь кончится?
У вас можно отнять все, кроме того, чего вы не имеете.
-- Это когда-нибудь кончится?
Все может закончиться. Кроме того, что не начиналось.
И даже Хозяин Белых Слонов, при своем всемогуществе, не в силах это изменить. ЭТО ему неподвластно.
-- Это кончится?
У всего, что существует, есть свои определения, характеристики. Земля круглая. Воздух свежий, прозрачный, или наоборот, загрязненный. У всех есть имена, на всем есть ярлыки, и штампы, и названия.
В наших с Ирой отношениях в ту ночь ничего этого не было. О них ничего определенного нельзя было сказать.
-- Это?
И действительно, в тот миг я не чувствовал к ней любви, вернее сказать, было что-то даже большее, чем любовь, поглотившее эту любовь, но я не знаю, как выразить это чувство. Была ли романтика? Пожалуй, только то, что от нее осталось. В приземленную, практическую стадию наши отношения не перешли. Чувственность? Кажется, тогда ее практически не было. Еще? Уже? Я не знаю, я же говорю, что не могу подобрать определения тому, что возникло между нами двадцать восьмого ноября. Что-то только что закончилось, но ничего на смену еще не пришло.
Ничто. Великая пустота, если употребить понятие дзэн.
Думаю, ты это понимала. Ты не могла этого не понимать, верно? Ты как бы приоткрыла мне глаза и дала возможность выбора, иначе бы не смотрела так. Какие чувства ты испытывала, когда осознала, что мы немного другие, чем думали о себе, что мы изменили - не друг другу, а друг друга?
-- Позвони мне завтра. Или на неделе. Завтра я буду уже дома. Буду ждать. Обязательно позвони, слышишь? -- Я обнаружил себя стоящим возле нее у входа в ее подъезд. Пробрасывал мокрый мелкий снежок, ложился на землю, превращался в мутные лужицы и хлюпал под промокающими ногами. Это в конце ноября! Ни козырька, ни лампочки над подъездом не было. Было очень тихо - на часах половина третьего.
Я кивнул. Да. Обязательно. Однако когда дверь подъезда за ней закрылась и я пошел домой, мои мысли уже вертелись совсем в другом направлении.
Да. Завтра. Или на неделе.
Потом я заснул.
ЧТО-ТО ВРОДЕ ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Осталось досказать не так уж много.
Я не позвонил Ире на следующий день, не позвонил на следующей неделе. Больше мы никогда не виделись, не перезванивались и не разговаривали.
Что произошло?
Я снова начал играть в эту игру. Я придумал ее, когда учился на втором курсе журфака. Когда редактор газеты, в которой я сотрудничал, поручил мне написать большой материал о наркоманах, долгое время у меня ничего не получалось, не было ключа. Я бился так и этак, мне уже было наплевать на то, что газете нужен этот материал в ближайшее время, но было обидно признавать, что я не в силах его написать так, как мне хотелось. И так как с головой у Славы было не все в порядке с детства, он подсел на «черняшку», а потом попытался с нее слезть. Этот эксперимент чуть не стоил мне жизни, но в итоге появился мой лучший материал - «Дневник наркомана». А кроме того, я уверовал в свое почти всемогущество.
В этот раз игра обещала быть куда интереснее.
Как призывник скрывается от военрука, так и я задумал скрыться от своей судьбы.
В одну ночь я лишился обоих дорогих мне людей. Это была обратная сторона свободы, к которой я так стремился. Пожалуй, изощренностью Хозяина Белых Слонов можно было только восхититься. Хочешь свободы от всего - пожалуйста.
На каждое действие есть противодействие. А на бездействие?
Конечно, я прекрасно осознавал, что это лишь игра. Но я не мог отказать себе в удовольствии сыграть в нее. Это было как минимум интересно.
В общем, я исчез, растворился. Я стал Скрэммером - потому что никто не знает, кто или что это такое, в том числе и я. Просто в этом сочетании букв была какая-то потерянность, что меня вполне устраивало.
Не думать, не чувствовать, не быть. Только тогда ОН бессилен.
Разумеется, все произошло не сразу. Но я постепенно, с упорством подвижника, шел к своей цели. Я верил в это.
Чем больше людей знает о тебе, тем больше ты есть. Я понимал это. Поэтому я пропал для всех друзей и знакомых.
Сначала я хотел написать большой материал об этом, но потом такая мысль отпала. Это была игра ради самой игры.
Я понимаю, что сумасшедшие не осознают своей ненормальности, но все же я не сумасшедший. Я могу логично и адекватно ответить на любой ваш вопрос. Да и, кроме того, не называет же никто сумасшедшими тех, кто постригся в монастырь, отдался служению. Мой случай в своем роде тоже был из этой серии, с той лишь разницей, что это было неслужение, служение себе самому. Я просто хотел быть максимально свободным и независимым от судьбы. Вот и все.
Однако, наверно, нельзя сказать, что я абсолютно нормален. На удивление легко я отказался от цивилизации, свел до минимума общение с людьми. Видимо, у меня была к этому предрасположенность с рождения.
Я не мог отказаться от одной вещи - от денег. Правда, мне требовался минимум - на еду и одежду, но это была проблема, которую нужно было как-то решать. Я был чернорабочим, сторожем, работал на небольших частных предприятиях, выпускающих продукты питания, и был еще черт знает кем.
Если бы вы видели, как и из чего в частных фирмах делают пельмени, вы бы никогда больше не купили ни одной упаковки. Если бы вы знали, как печется хлеб, вы бы никогда не стали его есть.
Мы живем, потому что не знаем, что ходим по самому краю жизни. (Твоя мысль, заметила?)
Вы могли видеть силуэт человека, разгуливающего по самому краю крыши девятиэтажного дома по вечерам.
Когда обломок взорвавшегося дома пробороздил полосу прямо около ног прохожего в неприметной одежде, тот только улыбнулся. Все то, что угрожало всем людям, не могло причинить мне вреда. Тогда я почти поверил в это. Потому что я был вне всего вашего мира. Потому что я НЕ БЫЛ. Ребенок, играя в игру, ЖИВЕТ эту игру. Я был ребенком.
Может быть, в это трудно поверить, но все три года моего небытия я был счастлив, как никогда.
Я чувствовал себя учеником, сбежавшим с уроков и улетающим на Марс. И даже еще лучше. Я плыл по течению своей реки и совсем не думал о будущем.
Мне нужно было раствориться полностью, максимально. Я перестал смотреться в зеркало, чтобы не отождествлять себя с отражением. Я перестал ходить на работу.
Не знаю, сколько прошло времени. Знаю только, что однажды я обнаружил в своей комнате тело человека. Оно лежало на моей кровати как у себя дома и абсолютно не собиралось никуда уходить. Одновременно я открыл в себе способность проходить сквозь стены и перемещаться в любое место.
Вы не забыли, что едете в старом желтом автобусе? Заснули, задумались? Просыпайтесь. Конечная.
Все с неохотой поднимаются с теплых сидений и выходят на январский холод. И Ира, и этот странный человек без возраста, который на нее так пялится. Признайтесь, у вас ведь мелькала мысль, что он -- это я? Нет, на самом деле это Георгий Максимыч. Он разведен, имеет двоих взрослых детей, неплохую работу, трехкомнатную квартиру. И в жизни ему не хватает только женщины . Возможно, выйдя из автобуса, он попытается заговорить с Ирой.
Пока, Ир. Счастливо. Был рад увидеться.
Кто я сейчас? Призрак? Не знаю, я никогда не видел призраков. Людей я видел много. Все они ездят в моем автобусе. Я знаю, как их зовут, кто их дети, жены, любовницы. Знаю, на какой остановке войдет и выйдет каждый из них. Я все знаю.
Бог тоже все видит и все про всех знает, но помочь никому не хочет. Или не может. Эй, может я -- бог?
ЭТО никогда нельзя бросать, если вы уже начали.
На сегодня у меня совсем неплохой улов. Восемь "счастливчиков". Правда, остаются еще несколько тысяч. Но мне ведь некуда особенно торопиться.
Тысячи и тысячи счастливых билетиков однажды дождутся своего часа. Я громко назову свое желание, и тогда я снова услышу гул, топот многочисленных ног. И тогда я снова увижу тысячи и тысячи белых слонов, бегущих прямо на меня. Но я уже не буду бояться их. Я побегу им навстречу. Мне будет легко и радостно бежать вперед. И тогда Тот, Который Смотрит, не сможет улыбнуться презрительно.
Е.ЭДИН
27.11.2003