Белая лошадь
Однажды я наблюдал конец света. Я имею в виду самый настоящий конец света—Апокалипсис. К счастью, это происходило не в нашем мире, а в какой-то далёкой запредельности, но условия жизни там ничем не отличаются от наших. В первую очередь я подразумеваю пресловутые законы физики. Любой исследователь Вселенной поддержит меня: существует великое множество миров, где привычные нам законы не действуют. В моём же случае мир, в котором развивались события, был подобен нашему. Вы спросите, откуда я знаю? Скажу честно, я затрудняюсь ответить. То, что я видел и пережил не является сном, галлюцинацией, горячечным бредом. Нет! Я помню всё прошедшее так отчётливо, будто случилось всё это вчера. Но при этом я твёрдо уверен—ничего подобного в моей жизни не случалось. Не было. Выходит, парадокс? Возможно. Но объяснимый парадокс. Но не хочу утомлять вас долгими рассуждениями и предположениями. Просто расскажу то, что видел, а где, когда—так ли это важно? Важен сам колорит той удивительной картины. Итак, попытайтесь представить…
Я—житель небольшой деревни. На улице стоит поздняя осень—замёрзшая слякоть, хмурое небо, пронизывающий ветер, дождь вперемешку со снегом. За полуразвалившимся забором растёт из земли огромная бревенчатая изба.—это и есть мой дом. Вернее, не только мой. Вообще, здесь живёт множество людей, благо, места всем хватает. В просторной горнице полумрак—на столе горит керосиновая лампа, которая слабо освещает центр помещения, а в углах расположилась густая шевелящаяся темнота. У печки суетится пожилая женщина в телогрейке—готовит пищу. В избе сильно накурено, человек двадцать постоянно смолят цигарки. Кто-то заходит, кто-то выходит—происходит постоянное броуновское движение. Человечьи голоса сливаются в гул, из которого лишь время от времени выбиваются отдельные фразы. Все постояльцы ужасно бледны, с кругами под глазами, и исхудавшие донельзя, словно призраки. Может быть, благодаря этому на их фоне выделяется удивительной красоты девушка в красном платье. Она, как бы отторгнутая общей массой, стоит немного в стороне, похожая на яркий красный на пожухлом осеннем поле…
Я же валяюсь в углу на узкой деревянной лавке, откуда-то я знаю, что там моё место. Я укрыт тяжёлой влажной фуфайкой, а глаза закрывает мохнатый козырёк рыжей ушанки. Во всём теле тяжесть и непонятное напряжение. Так, проснувшись на пять минут раньше назначенного срока, мы остаёмся лежать в постели, ожидая сигнала будильника, чтобы тот официально возвестил нам: «Пора вставать!» Отодвинув чуть-чуть шапку на затылок, я украдкой разглядываю красавицу в красном платье. «Как же она не мёрзнет?—Платье летнее, а в доме довольно холодно,»—такие мысли проносятся в голове.
Из общего шума голосов до меня долетает фраза, сказанная незнакомой женщиной: «Совсем плохо стало. Голод. Помните, в соседской деревне лошадь жеребёночка принесла? Так вот, сегодня умер жеребёночек этот. Ох, горе-то какое…» Я закрыл глаза—хотелось забыться, уснуть, оттянуть неминуемый момент вхождения в мир, полный проблем.
Чья-то рука требовательно трясла меня за плечо: «Вставай, вставай! Пора людей развозить!» Оказывается, я работаю водителем старого раздолбанного грузовика. Я вскакиваю, поправляю шапку. (Руки грязные—то ли в солидоле, то ли в масле). Выбегаю на улицу, сажусь за руль своей колымаги. В кузове полным-полно народу, в основном женщины. Закутанные в платки, они сжимают в руках грабли, лопаты, кто-то держит в руках лом. Стиснув зубы, я завожу машину, прогреваю, и, резко дёрнув, зигзагами иду между дощатых покосившихся заборов. Дорога расползлась от грязи, а на обочине раскиданы трупы людей и животных—но на них никто не обращает внимания.
Я поворачиваю за угол, заранее сбросив обороты—путь преграждает большая телега, тоже под завязку нагруженная пассажирами. Телега как-то нелепо развёрнута, и это выводит меня из себя. Я кричу: «В чём дело? Освободите проезд!»—и тут понимаю, что что-то не так. Люди, сидящие в телеге, не обратили на мой крик никакого внимания, их застывшие изумлённые взгляды направлены куда-то вперёд. Чувствуя приближение неведомой опасности, я поворачиваю голову влево. В телегу впряжена огромная белая лошадь, но ведёт она себя до неприличия странно. Лошадь сидит на земле, скрестив по-турецки задние ноги, вытянувшись вверх метра на три. Сквозь бледную истерзанную шкуру выпирают рёбра, и вообще, всем своим видом лошадь показывает большое несчастье. Почувствовав мой взгляд, кобыла направила в мою сторону свою вытянутую морду, и, разводя в сторону передними копытами, протяжно и обречённо сказала, обнажая жёлтые зубы: «Умерла моя доченька, умерла…»
Я превратился в гипсовое изваяние—до того трагично прозвучал трубный лошадиный голос. К горлу подступил комок, а потом всё померкло перед моими глазами. Такой вот загадочный случай. Честное слово.