Приподнявшись на локте, Фрол выглянул из полуотрытого окопа. Майское солнце второго года большой войны с неторопливостью судьбы всплывало из-за высотки, трупным запахом освещая расположение третьего взвода пятой роты триста шестьдесят восьмого стрелкового полка. Прилетела пуля, плюхнулась в суглинок, набросанный сбоку окопа. Фрол запоздало замер. Звук выстрела, прилетевший сильно позже, разрушил оцепенение и напомнил, что нужно продолжить копать окоп. Ладоням стало тепло, горячо, появились пузыри. Фрол надел трехпалые рукавицы, чтобы защитить ладони. Земляная работа продолжилась, чтобы чуть погодя споткнуться о неожиданно металлический стук.
«Камень. Наверное, большой», - мыльным пузырем всплыла мысль.
«Хватит копать», - следом за первой скользнула к поверхности сознания вторая.
Спрятаться в окопе можно было только от прямого выстрела, всем телом прижавшись к его дну. Услышав шлепок еще одной свинцовой гостьи, Фрол уронил голову на дно своего смешного окопа и замер.
«Пошевелюсь – убьют».
Полежал неподвижно.
Он представил, как лежит на спине, подвернув ноги под себя, и с неба на него опускается дряхлый ворон, садится на грудь, прицеливается в его открытый глаз, блестящий на его мертвом лице с застывшей гримасой мгновенной боли.
Что-то неуловимое доставляло беспокойство. Фрол попытался отвлечься от этой мысли, начал перебирать имеющиеся боеприпасы, достал из подсумка несколько снаряженных обойм, десяток патронов россыпью, вытащил из кармана и потрогал ананасные бока двух гранат, проверил хорошо ли зафиксированы их чеки и положил перед собой в нишу окопа, образовавшуюся нависшим дерном. Беспокойство не покидало его. Положил лицо на тыльную сторону ладони, прикрыл глаза. Возможно, он сегодня умрет, и будущее подало знак смерти. Ну и что он мог поделать, даже, зная, что умрет; броситься бежать, сделать самострел. Его могли поймать наши патрули и расстрелять. Он мог прострелить какой-нибудь важный орган, и помереть от ранения, или от заражения крови.
Что-то защекотало по его шее. Это муравей пробежал по своим муравьиным делам. Его путь лежал от нижней части его левого уха через затылок к правому, пробежавшись по ободку которого, муравей спрыгнул на землю и продолжил свой озабоченный путь к неведомой цели. И тут Фрол понял вдруг, что его беспокоило. Это был тот звук, который никак не мог быть звуком, издаваемым камнем. Это был звук металла, даже стали, стали хорошего качества, звук не дребезжащий, не жестяной, а именно металлический. Он взял саперную лопатку, и, распластавшись, чтобы не попасть под пули, начал расчищать дно, выкладывая грунт на передний край окопа. Вскоре чуть ближе к тому месту, где лежали его ноги, он обнаружил небольшой прямоугольный люк. Он ощупал крышку этого люка, но не обнаружил где его можно открыть. Да и открывался ли этот люк вообще. И что мог делать этот люк на таком удалении от населенного пункта, что за тайну скрывал он. Нащупав пальцем небольшое округлое углубление, он осторожно надавил на него, и тут же люк бесшумно отъехал в сторону, открыв сухое теплое помещение, равномерно освещенное ровным мягким светом. Фрол бесшумно ахнул.
В следующее мгновение что-то большое и теплое охватило его, окутав ослепительным мраком. Он потерял сознание…
…очнулся от яркого света, бившего прямо в глаза, ослепленный и оглушенный. Попытался шевельнуть руками или ногами, но это ему не удалось. «Наверное, связан», - подумал он, и стал вращать глазами, пытаясь за слепящим светом разглядеть что-нибудь такое, что позволило бы определить, где он находился. Но глаза видели только свет. Он прикрыл глаза, попытался услышать свое дыхание, но к своему удивлению, не услышал, как не услышал и своего сердцебиения. Попытался закрыть глаза, но не почувствовал смыкания век, и ослепительный свет не исчез, не уступил место темноте. Но чувствовал себя удобно, если не считать слепящего света, который со временем стал смягчаться, потеряв свое режущее действие, как будто зрение адаптировалось к ослепительности. Однако, ему так и не удалось разглядеть ничего. Он не увидел ни потолка, ни стен, ни других каких-нибудь признаков помещения и поймал себя на мысли, что это его совсем не беспокоит. Не было ни тревоги, ни усталости, ни страха.
Первое, что он почувствовал, был фиолетовый запах карболки. Потом фонарь в операционной погас, оставив в глазах слепоту. Последовавшая череда процедур, уколов и перевязок сделала свое дело. Потом были бои, оборона, наступление, колючий ежик противопехотной мины. Он был рад, что осталась хотя бы правая нога.
Фрол сидел, согнувшись на садовой скамейке и точил топор. Урожай яблок склонял ветки яблонь к земле, и он решил подпереть их колышками. Яблонь было много, и колышков нужно было много. Вдруг он остановился и прислушался. По сколоченному садовому столу, тяжело топая, прошел муравей, он тащил часть листа яблони, уцепившись за черешок, огромной для его маленького муравьиного тела плиты. Муравей пересек поверхность стола, прошелся по вертикальной стороне доски, и направился к левой ножке стола. Почему его маршрут пролег именно через стол? Он заблудился? Не мог же маршрут пролегать по такой изломанной траектории. Или, муравей просто сорвался с ветки, упал и, ударившись головой и спиной, потерял направление. Однако, не бросил свою ношу; и, придя в себя, продолжил свой путь, не думая, что секунду назад он был на волосок от смерти, также, как был на миг от смерти, когда тяжелое полусозревшее яблоко, подточенное червями гулко ударилось о доску стола, в нескольких сантиметрах от муравья, прокатилось в его сторону, гулко заслоняя пробивающийся сквозь ветки яблонь солнечный свет. Эта связь событий и вероятность трагического для муравья исхода была доступна только ему, человеку, наблюдавшему за движением насекомого. Самому насекомому, это сплетение событий было неведомо, и он только приостановился немного, в момент, когда яблоко ударилось о стол. И потом деловито продолжил свои тяжелые шаги.
Летний день яблочным ароматом напомнил Фролу, когда его, сорокавосьмилетнего крестьянина, мобилизовали. Он уже не надеялся послужить Родине. Но обиды за то, что она не нуждалась в нем, как в своем защитнике не было. Он достаточно послужил ей, и в гражданскую, и в годы мирного построения социализма. Но и он получил этот казенный листок, уведомляющий, что, наконец, и его кровь понадобилась Родине. Это значило, что более молодая кровь уже была выпита, а жажда все мучила вождей, великих гуманистов; они пили и пили ее, и все им было мало. И где уж у них там сосало от кровавого голода, под ложечкой или еще где, но они подобно змеям Горынычам поселившимся по соседству с людьми, все требовали и требовали новых жертв. Отличались они от змеев; жили не под стенами замков, а в самой гуще людей, в самом центре вращающегося вокруг них кровавого водоворота, и не удовлетворялись несколькими девушками в год, а брали всех подряд, и девушек, и юношей, и женщин, и мужчин, и с кровью первой группы, и с кровью четвертой.
Когда и до него дошла очередь, и он принял это с равнодушием. Все было уже пережито много раз, от энтузиазма до ужаса бессмысленной смерти. Все переживания были позади. Детей у них с женой не было. Не сподобил как-то господь. И это было уже так далеко, как будто было прочитано в газете, без эмоций, без сожаления, без радости и огорчения.
Жена сложила необходимые вещи в мешок, положила провизии на первое время, рассчитывая по всей вероятности, что это первое время продлится никак не меньше месяца. В военкомате его определили в пехоту, и отправили на двухнедельную подготовку, включающую строевую, стрелковую и окопную дисциплины. Там за ним закрепили винтовку, дали за нее расписаться. Курс подготовки закончился, не успев начаться, так быстро мелькали дни, не имевшие свободного времени, с утра до вечера потраченные на получение навыков выживать самому и лишать жизни людей с другой стороны линии фронта. По вечерам курсантам показывали документальные фильмы с изображениями жестокостей противника. После просмотра множества трупов, повешенных, расстрелянных, курсанты тащили ноги до казармы и валились с ног на нары, чтобы через мгновение услышать сигнал побудки. Это закончилось, так же, как и все заканчивалось в жизни.
Он вспомнил, как оказался в небольшой ольховой рощице на подступах к высотке, которую нужно было защищать. На высотке расположилось другое подразделение, а их роту положили у ее подножья, из каких-то соображений какого-то полководца, решившего поставить предварительный заслон, рвущемуся на высотку врагу. Может быть, его соблазнило на эту воинскую хитрость удобное расположение рощицы…
В кроне яблони ящерицей скользнул легкий шум.
«Яблоко сорвалось», - не огорчился Фрол.
«Тяжелое яблоко», - почувствовал он момент удара сочного зеленого плода по макушке, и одновременно со звуком металла пробивающего металл каски ушел в небытие из своего так и не отрытого окопа у опушки розоватой ольховой рощицы, чтобы предстать перед небесной комиссией с пробитой макушкой и раздробленной той же пулей нижней челюстью…