Г.Ганзбург
О забытой поэтессе Елиcавете Кульман
Отношение к женскому литературному творчеству во все времена складывалось неоднозначно и приводило к поляризации мнений. Распространены две одинаково ложные позиции: первая состоит в отрицании ценности женского творчества, вторая — в отрицании различий между творчеством женским и мужским.
Самую четкую афористичную формулировку первой позиции дал в начале ХХ века литературный критик Аркадий Горнфельд: «Умных женщин много, творящие — миф».[1] Разумеется, после того как мир посетили и покинули Анна Ахматова и Марина Цветаева, такое мнение уже не требует теоретического оспаривания. Хотя на бытовом уровне подобную позицию все еще продолжают иногда высказывать (правда, с меньшим блеском, но что поделаешь!) и даже находятся люди, готовые с этим эмоционально спорить. Памятный всплеск спора на эту тему произошел, как известно, после появления статьи Юрия Кузнецова в «Книжном обозрении»[2], где он взялся отрицать ценность поэзии Ахматовой (хотя в этом случае спорить и сердиться было совсем не обязательно: даровитый поэт, как любимое дитя, безусловно, пользуется правом на подобного рода невинные чудачества). Споры о том, возможно ли проявление женщинами гениальности в творчестве, заканчивались бы, не начинаясь, если бы участники этих споров помнили о произведениях, дошедших из древности. Например, о том, что ценнейшую часть русского фольклора составляют так называемые протяжные песни, а большинство образцов этого жанра — песни женские. Мы не знаем имен их авторов, но понятно, что песни женского репертуара (протяжные, колыбельные, обрядовые, плачи и т.д.) — не могли же быть сочинены мужчинами...
Другая ложная точка зрения состоит в отрицании сколько-нибудь существенного типологического различия между творчеством женщин и мужчин. Спорить с этим распространенным заблуждением значительно сложнее: его поддерживает даже авторитет Цветаевой, которая, как известно, возражала против термина «поэтесса», настаивая на своем праве именоваться поэтом. Я намеренно использую по отношению к Елисавете Кульман слово «поэтесса», а не «поэт», признавая справедливость замечания Платона о различии женской и мужской интонации в поэзии: «Ведь Музы никогда не ошиблись бы настолько, чтобы словам мужчин придавать женский оттенок и напев [...]»[3]. Р.Шуман, посвящая музыку памяти Кульман, употребил немецкое слово Dichterin (поэтесса). Та истина, что женская поэзия — явление существенно иное, чем мужская, — становится очевидной, если вникнуть в рассуждение Н.Бердяева, который писал: «Я думаю, что не только человеческая плоть, но и человеческий дух имеет свой пол, что половой характер духовной индивидуальности, символизирующейся в плоти, существует не только в этом мире, но и в других мирах»[4]. Вероятно, интуитивное знание этой истины — причина тому, что издавна стали появляться труды, трактующие женское литературное творчество отдельно. Таковы и «Библиографический словарь русских писательниц» Н.Н.Голицына[5], и неопубликованная магистерская диссертация А.И.Белецкого «Эпизод из истории русского романтизма. Русские писательницы 1830 — 1860 гг.» (Харьков, 1919)[6], и некоторые другие работы, где женское творчество изучается как особая область художественного процесса.
В русле этой традиции возникла и книга петербургского исследователя Михаила Файнштейна «Писательницы пушкинской поры»[7]. Благородный смысл работы автора в том, что книга привлекает внимание современного читателя к неправедно забытым именам и произведениям. В каждой главе, посвящена ли она фигурам ныне почти никому не известным (Е.Кульман, А.Зражевская, Л.Ярцова, А.Готовцева, М.Лисицына) или же более популярным (З.ВолконскаяЕ.Растопчина) — автор книги наряду с печатными материалами, рассредоточенными в периодике прошлого столетия, опирается также на неопубликованные источники и вводит в научный и читательский оборот новые тексты и факты. Невозможно было бы в этих кратких заметках сказать обо всех сюжетах книги Файнштейна. Хочу сосредоточить внимание читателя лишь на главе, посвященной поэтессе Елисавете Кульман (1808-1825). Уверен, что к этой, пока еще «глухой» теме литературоведение и публицистика в будущем станут не раз возвращаться и упомянутая публикация Файнштейна — важная веха на трудном, более чем полуторавековом пути поэтессы к заслуженной широкой известности.
За полтора века в литературе успел накопиться и устояться целый комплекс ошибочных представлений и произвольных толкований, касающихся биографии и творчества Кульман. Причина — незнание важнейших источников из-за их труднодоступности. М.Файнштейн, который хорошо знаком с материалами петербургских архивов, то и дело вынужден вступать в явную и скрытую полемику с некоторыми предшественниками, когда он дает корректное изложение фактов и высказывает мнения, согласующиеся с имеющимися документами.
Чтобы оценить концепцию, принятую М.Файнштейном, читателю необходимо хотя бы в общих чертах представлять ситуацию, сложившуюся в «кульмановедении». А ситуация в деле изучения творчества любого писателя определяется тем, насколько изучены 1) источники, 2) факты и 3) проблемы, с ним связанные. Начну по порядку.
Первое. Печатные источники включают два издания "Пиитических опытов" на русском языке (СПб., 1833, 1839), восемь изданий "Стихотворений" на немецком языке (первое: СПб., 1835, восьмое: Франкфурт-на-Майне, 1857), четыре издания "Пиитических опытов" на итальянском языке (СПб., 1839, Милан, 1845-1847), одно издание "Сказок" на русском языке (СПб., 1839). О гигантском рукописном наследии Кульман известно только то, что при жизни ее учителя и первого публикатора К.Гросгейнриха оно хранилось в Германии, а в России находились (за единичными исключениями) лишь копии. Поэтому приходится учитывать. что всё (или почти всё), что в наших архивохранилищах значится как автографы Е.Кульман, в действительности — копии, выполненные рукой К.Гросгейнриха. Не исключено, что оригиналы отыщутся в немецких архивах. Впрочем, и копии могут послужить материалом для текстологических исследований, поскольку на них виден ход редакторской правки. К сожалению, до сих пор текстологией произведений Кульман никто не занимался. Из имеющихся рукописей остаются неопубликованными письма Кульман к Гросгейнриху. В 1915 году Е.Лёве сообщал, что им осуществлен русский перевод этих писем и подготовка их к печати.[8] Однако, издание не состоялось и материалы Лёве разыскать не удается. Сами же письма Кульман на иностранных языках сохранились и находятся в ЦГАЛИ и РГБ.
Сведения о рукописных источниках, приведенные в книге М.Файнштейна (с.23-24) хотя и неполны, но важны для читателя, поскольку о судьбе рукописей Кульман здесь написано впервые после 1915 года.
Второй пункт, по которому определяется основательность изучения творчества любого писателя — фактология. Сюда входят три раздела: 1) биография, 2) издательская история и 3) история восприятия наследия писателя читающей публикой и пишущими людьми (поэтами, композиторами, учеными и т.д.).
Если говорить о биографии Кульман, то все публикации, выходившие после 1849 года, то есть после опубликования русского перевода книги К.Гросгейнриха "Елисавета Кульман и ее стихотворения" (в журнале "Библиотека для чтения", потом — отдельным изданием), — основаны на пересказе этой книги. Новых фактов никто после Гросгейнриха не описал (исключением является мемуарный фрагмент "За чайным столом", опубликованный А.Озеровым, где приведены правдоподобные сведения об отношении императора Александра I к Е.Кульман и о посещении ею германского посла)[9]. Таким образом, парадокс состоит в том, что большая часть публикаций, появившихся за полтора столетия, посвящены специально изложению биографии Кульман, однако новой биографической информации они как раз и не содержат. Но их значение в популяризации: каждый раз было привлечено внимание определенной группы читателей к личности Кульман. Таковы биографические работы М.Хмырова, Д.Мордовцева, М.Цебриковой, С.Макаровой, Е.Некрасовой, С.Пономарева, А.Мунт-Валуевой, В.Русакова, Н.Ашукина[10]. Для ныне живущего поколения читателей эту популяризаторскую роль выполнили биографические статьи В.Кабанова, В.Афанасьева, М.Файнштейна, В.Глоцера[11]. Все они в биографической части восходят к книге К.Гросгейнриха 1849 года. Можно ли надеяться на появление в печати новых биографический материалов? По-видимому, да: существуют по меньшей мере два источника, еще не публиковавшихся на русском языке. Первый — комментарии Гросгейнриха к расширенному немецкому изданию сочинений Кульман (1857 года). Второй — переписка Гросгейнриха с А.В.Никитенко (в настоящее время она готовится мною к печати). Кроме того, некоторые биографические данные уточнятся, если русский перевод книги Гросгейнриха будет заново сверен с оригиналом: во всяком случае поверхностный просмотр показывает, что там имеются существенные разночтения. Более гипотетична возможность отыскания в архивах каких-либо иных биографических материалов.
Последняя впечатляющая группа сведений, которая может послужить естественным дополнением к биографии Кульман, — хроника посмертных событий, связанных с судьбой ее захоронения. М.Файнштейн отмечает итог этих событий в единственной фразе: "Захоронение не сохранилось" (с.18), после чего указывает местоположение надгробия. Автор весьма точен в словоупотреблении: именно надгробия, а не могилы, поскольку неизвестно, как обошлись с могилой Кульман те люди, которые в 30-е годы готовили к уничтожению Смоленское кладбище в Ленинграде. Никто не знает, был ли перенесен ее прах или брошен на старом месте. Известно лишь, что скульптурное надгробие Кульман работы Александра Трескорни перемещено в Александро-Невскую лавру и ныне находится там в очень плохом состоянии: мрамор оплыл и скульптура, по-видимому, не может быть восстановлена (это результат утраты защитной крышки). Зато новое место выбрано с почетом: вблизи могилы Ф.М.Достоевского... О том, что и как происходило с могилой Кульман в 30-е годы ХХ века, прямых свидетельств нет, но косвенно можно составить некоторое представление об этом по шокирующим воспоминаниям Д.Е.Максимова о перезахоронении А.Блока с того же злополучного Смоленского кладбища[12]. В свое время К.Гросгейнрих подробно сообщал в письме к Никитенко о предыстории памятника, о сборе денег, начавшемся с того, что лекарь, посещавший умиравшую Кульман, отказался от гонорара, желая участвовать этим в сооружении памятника на ее могиле. «Что касается до построения сего памятника, — писал Гросгейнрих, — то я это на себя взял, и построил его так, что надеюсь, что простоит несколько столетий, ежели никто его не тронет насильственною рукою».[13]
Наконец, изучение биографии писателя — это не только дело разыскания фактов, но и правильного их истолкования. В биографии Кульман существует одна «больная» тема, издавна трактуемая многими авторами неадекватно: она касается истинной роли Гросгейнриха в воспитании поэтессы. Вопрос этот в литературе основательно замутнен. Менялись воззрения на педагогику и авторы, выступая с позиций своего времени и высказывая ходячие догмы, много погрешили перед памятью Гросгейнриха (и перед истиной). Началось с рецензии А.В.Дружинина, мягко упрекнувшего воспитателей Кульман в невольной педагогической ошибке, состоявшей в якобы чересчур быстром, губительно раннем движении ученицы к вершинам книжной учености[14]. Такие же упреки в 1861 г. повторил М.Д.Хмыров. (Ответом могли бы послужить слова Р.Шумана: «Кто бы вздумал снова сворачивать только что распустившийся бутон»[15].) По насмешливому свидетельству Н.А.Добролюбова известно, что в лекциях по истории литературы профессора С.И.Лебедева в 1853-54 гг. при упоминании о Кульман утверждалось, будто ее природу излишне насиловали воспитатели.[16] Е.С.Некрасова в статье 1886 года писала о Гросгейнрихе так: "Бедность, отсутствие таланта, наконец, самая профессия педагога, которая больше, чем какая-либо другая стирает с человека его собственные индивидуальные особенности, наслояет нечто шаблонное [...], развили в нем [...] боязнь чего бы то ни было нового, привязанность к давно всеми принятому в обычай. И беда гению или таланту попасть в подобные руки. [...] Это был [...] тип педагога [...] самый опасный для всего оригинального, в чем проявляется настоящий талант. [...] Вся самобытность, оригинальность — все убито в некогда чудной, необычайной девочке этой заботливостью."[17] Нельзя не увидеть в этом высказывании проявления бытовавших тогда в обществе предрассудков, касающихся художественного образования: упреки Некрасовой Гросгейнриху сродни, например, известным нападкам М.А.Балакирева и его единомышленников на братьев Антона и Николая Рубинштейнов, затеявших профессиональное обучение композиторов и открывших в России первые консерватории...
Но времена романтического отрицания профессионализма в искусстве прошли, а предрассудки относительно деятельности Гросгейнриха — остались. В 1932 году С.Н.Дурылин гневно обличает: «Русские стихи Кульман — это не право ее на звание "классика", а право ее учителя на позорное звание педанта — губителя дарований [...]: от русских ее стихов пахнет затхлым запахом "Беседы любителей русского слова."»[18]
Экономия места вынуждает меня оставить до другого случая аргументацию против этих абсурдных попреков, тем более что они не имеют никакого иного основания и никакого иного содержания, кроме неблагодарности. Но не могу не процитировать (для контраста тона) лишь одну фразу, записанную Гросгейнрихом вскоре после того, как ему удалось, исполняя волю своей умершей ученицы, издать ее сочинения: «Друг незабвенный, теперь легче на тебе земля!»[19].
В книге М.Файнштейна о Гросгейнрихе говорится объективно и уважительно, однако, специальный развернутый анализ его деятельности и мотивированное снятие надуманных обвинений — всё еще дело будущего. Сюжет этот не безразличен для истории литературы еще и потому, что он, как установлено академиком А.И.Белецким[20], повлиял на содержание повести Елены Ган (матери Е.Блаватской) «Напрасный дар», а через нее — на содержание «Фауста» И.С.Тургенева...
Что касается издательской истории сочинений Е.Кульман, то эта тема впервые нашла отражение в книге В.Коломинова и М.Файнштейна «Храм муз словесных»[21]. Более полное изложение издательской истории и публикация связанных с нею документов содержится в моей статье в журнале «Русская литература»[22].
Наиболее же перспективный раздел фактологических исследований, касающихся Е.Кульман, — история восприятия, поскольку публикация ее сочинений, осуществленная в свое время Гросгейнрихом, — это культурное событие, имевшее многочисленные последствия в интеллектуальной жизни России и других стран. Имеется множество разрозненных данных о реакции читателей на сочинения Кульман и о действии, оказанном ее сочинениями на других авторов. Уже в самых ранних статьях о Кульман А.Никитенко и К.Гросгейнрих приводили первые сведения на эту тему (об отзывах Гете, Жан-Поля, Фосса и других авторитетов). У всех последующих авторов статей о Кульман в основном повторены сведения Гросгейнриха, но сами эти авторы, если взглянуть аналитически на то, что ими высказано, образуют непрерывный ряд персонажей, реакция которых на творчество Кульман интересна и сама по себе и как отражение эстетических взглядов общества в разные периоды. Важно было бы собрать все имеющиеся источники (в том числе неопубликованные) и выявить полную картину распространения творчества Кульман и всю совокупность бытовавших мнений о ней. Новые данные об этом введены в оборот в книге "Писательницы пушкинской поры". Немалая заслуга М.Файнштейна в том, что он, говоря о восприятии творчества Кульман, впервые в филологической литературе обратил внимание на беспрецедентный факт: поэзия Кульман вдохновила одного из крупнейших композиторов мира — Роберта Шумана на создание музыкальных сочинений. Действительно, мало кому известно, что Шуманв 1851 году (то есть в последний период творчества) сочинил на стихи Кульман два вокальных цикла.[23] Благодаря этим шумановским опусам петербургская поэтесса вошла в историю мировой культуры. Хотя названные сочинения Шумана не относятся к числу самых известных его работ (о причинах этого — особый разговор), их появление повлекло ряд попыток переводить немецкоязычные стихотворения Кульман на русский язык для пения. В этом деле участвовали (в разное время) Н.Н.Доломанова, В.П.Коломийцов, С.А.Адрианов, М.В.Притвиц, Н.Г.Райский, М.В.Комарицкий и автор этих строк. Отсутствие же новых значительных музыкальных интерпретаций стихов Кульман в послешумановский период удивляет. Думаю, что композиторы первой величины не обращаются к наследию поэтессы только потому, что не знают о его существовании.[24] Пользуясь выражением Шумана, которым он определил степень невостребованности своих произведений, я могу сказать о стихах Кульман, что «они существуют и ищут людей, подобно Диогену»[25]. Чтобы такое положение изменить, одних популяризаторских статей мало, нужны переиздания самих сочинений Кульман (прежде всего в составе «влиятельных» издательских серий «Литературные памятники» и «Библиотека поэта»).
Завершая разговор о фактологических штудиях, хочу перечислить те вопросы кульмановедения, которые пока остаются невыясненными. Это вопрос о реакции В.А.Жуковского и А.Ф.Воейкова на сочинения Кульман (упоминания об этом есть, но документы не разысканы) и вопрос о материалах, которыми располагали поэты кружка Станкевича (о чем имеется упоминание в письме Н.В.Станкевича к М.А.Бакунину от 2 ноября 1835 г.)[26] Поскольку книга М.Файнштейна, о которой идет речь, в основном посвящена изложению биографических фактов, мои заметки также ограничиваются фактологическими вопросами. Но где заканчивается фактология, там проблематика только начинается. Будем ожидать появления серьезных публикаций, посвященных проблематике творчества Е.Кульман: это богатая и неизведанная область в истории литературы.
[1] РНБ, ф.211, ед.хр.163, л.7об.
[2] См.: Ю.Кузнецов. Мир мой неуютный //Книжное обозрение.-1987.-№40 и отклики в последующих номерах газеты.
[3] Цит. по: Лосев А.Ф. История античной эстетики. [Т. III.] Высокая классика. - М.: Искусство, 1974.- С. 155.
[4] Н.А.Бердяев. Эрос и личность.-М.: Прометей, 1989.-С.16.
[5] Голицин Н.Н. Библиографический словарь русских писательниц. - СПб., 1889.
[6] РО ИРЛИ, ф. РI, оп.2, №44. Объективность требует привести здесь также и хронологически более позднее высказывание на эту тему академика А.И.Белецкого, который в письме к М.О.Габель признается: «Помню, как я писал о женщинал-писательницах. Писал-писал, убедился попутно в ложности основной идеи (насчет «специфики» женского творчества)». (ХГПБК.- Архив Габель.- К4 82/259.-Л. 15 об.)
[7] Л.: Наука, 1989.
[8]См.: Лёве Е. Первая в России неофилологичка //Записки Неофилологического общества при Императорском Петроградском университете.-Вып.8.-ПГ.,1915.-С.211-257.
[9]См.: Озеров А.П. За чайным столом. (Воспоминания об императоре Александре I.) //Русская старина.-1893.-№6.-С.512, 517-518.
[10]См.: Хмыров М. Русския писательницы прошлого времени: Анна Бунина, Мария Поспелова и Елисавета Кульман //Разсвет.- СПБ.- 1861.-Т.XII.-№12.-С213- 228, 257-274; Цебрикова М. Русские женщины писательницы //Неделя.-1876.-№13-14.- С.433-434; Макарова С.М. Лиза Кульман. Рассказ //Задушевное слово. Чтение для детей старшего возраста.-1884.-Т.9.-№23.-С.494-496; Некрасова Е.С. Елизавета Кульман //Исторический вестник.-1886.-Т.XXVI.- №12; Пономарев С.И. Наши писательницы.- СПб., 1891.-С.8, 15, 17, 40; Мунт-Валуева А.П. Не от мира сего. Из жизни Е.Кульман. СПб., 1892, 1896, 3-е изд.: Екатеринослав, 1903; Русаков В. Русская Коринна //Знаменитыя русския девушки. Биографические очерки Виктора Русакова.- СПб.-М., 1909.-С.49-55; Ашукин Н.С. Чудесный ребенок: (Елизавета Кульман) //Мир женщины.-1914.- №10.-С.6-7.
[11]1См.: Кабанов В.Т. Жизнь, легендой не ставшая //Альманах библиофила.-Вып.17.-М.:Книга, 1985.-С.142-150; Афанасьев В.В. Сказка о Золушке (Елизавета Борисовна Кульман. 1808-1825) //Афанасьев Викт. Вас. Свободной музы приношенье: Лит. портреты. Статьи.- М.: Современник, 1988.- С.250-269; В.Глоцер. Кульман Елизавета Борисовна //Русские писатели 1800-1917: биографический словарь.-Т.3.-М.: Большая Российская энциклопедия, 1994.-C.224-226.
[12]См.: Д.Максимов. Memoria: о перенесении праха Ал. Блока //Литературное обозрение.-1987.-№5.-С.65-66.
[13]РО ИРЛИ, 19764/СХХХб2, л.11.
[14]Дружинин А.В. Письма иногороднего подписчика о русской журналистике //Дружинин А.В. Собр. соч.- Т.6.- СПб.,1865.-С.132-137.
[15] Шуман Р. О музыке и музыкантах: Собрание статей. Т.I. - М., 1975. - С. 115.
[16]Добролюбов Н.А. [Заметки и размышления по поводу лекций Степана Исидоровича Лебедева] //Шестидесятые годы. /Литературный архив.-Т.2.- М.-Л., 1940.-С.104.
[17]Некрасова Е.С. Елизавета Кульман //Исторический вестник.-1886.-Т.XXVI.- №12.-С.557-558.
[18]Дурылин С.Н. Русские писатели у Гете в Веймаре //Литературное наследство.-1932.-Т.4-6.-С.283.
[19]К.Гросгейнрих. Письмо к А.В.Никитенко.-РО ИРЛИ, 19764/СХХХVб2.-Л.15.
[20]См.: Белецкий А.И. Тургенев и русские писательницы 30-60-х гг. //Творческий путь Тургенева: Сб. ст.-Пг.1923.
[21] Л.: Наука, 1986.-С.94-95.
[22] Ганзбург Г.И. К истории издания и восприятия сочинений Елизаветы Кульман //Русская литература.-1990.-№1.-С.148-155. См. наст. изд.-С.13-26.
[23]Schumann R. Sieben Lieder von Elisabeth Kulmann zur Erinnerung an die Dichterin fur eine Singstimme mit Begleitung des Pianoforte componirt von Rob. Schumann. Op.104.- Leipzig.: Fr.Kistner, [1851]; Издание с русскими переводами: Шуман Р. «Семь песен [Eлизаветы Кульман. На память о поэтессе.]»: Для голоса с фортепиано. Ор.104. /Пер. с нем. М.Комарицкого //Шуман Р. Собрание вокальных сочинений. Т.5.- М.: Музыка, 1969.-С.55-68; Шуман Р. [Девичьи песни Елизаветы Кульман: Для двух сопрано (или сопрано и альта) с фортепиано] /Пер. с нем. В.Хорват //Там же.- Т.6.- М.: Музыка, 1972.-С.102-109.См. об этом: Penzhorn S. Analitische Betrachtungen zu Schumanns «Mдdchen-Lieder» Op.103.- //Schumann-Tage des Bezirkes Karl-Marx-Stadt, 1982. 7. Wissenschaftliche Arbeitstadung zu Fragen der Schumann-Forschung.-S.66-71; Ганзбург Г.И. Либреттология и специальные аспекты изучения вокальных произведений Ф.Шуберта и Р.Шумана //Шуберт и шубертианство: Сборник материалов научного музыковедческого симпозиума. - Харьков, 1994.-С.88.
[24] Музыку на стихи Е. Кульман после Шумана публиковали Карл Рейнеке (1853, 1859), Эмиль Эрисман (1876), Эрнст Йонас (1878), Отто Фишер (1882), Отто Дорн (1887), Карл Крюгер (1887), В.Зиновьев (1904), Кэрри Эм (1907), Мориц Фогель (1907), Эмиль Кройц (ок. 1915), Макс Ледерер (1922).
[25] Шуман Р. О музыке и музыкантах : Собрание статей. Т. I. - М., 1975. - С. 185.
[26] См.: Переписка Николая Владимировича Станкевича. 1830-1840.- М., 1914.-С.577.