Я посмотрел в зеркало и сказал:
- Ну, и куда я в таком виде пойду?
Она хихикнула, мелькнула у меня за спиной и ничего не сказала. Потом еще раз мелькнула.
Я подумал: «Туда-сюда. Странно».
Но потом додумал: «Всему есть свое объяснение. Женщины должны мелькать».
- Ты скоро?
Она прошуршала в своем шелке у меня за спиной еще раз. Шик-шик, шик-шик. Красная, как фестиваль эстрадной песни в Сопоте.
- Куда я пойду? Там же генерал будет. Смотри, что ты сделала.
Она скользнула между мной и зеркалом.
- Где? Ну, покажи. Вот здесь, что ли? Да ерунда.
Потерла пальцем.
- Хочешь, пудрой присыпем?
На эту тему лет десять назад всю контору повезли на стрельбы. Председатель на совещании сказал: «Что-то оперативники у нас давно не стреляли».
А половина офицеров уже с мамонами, как сундуки. На огневой удобно только в положении «сидя».
Как груднички в кроватке. И ножки раскинули, чтоб потверже сидеть.
Потому что, если «лежа», то получаются качели. При беглом огне даже в слона не попадешь. Сильно раскачивает через пузо.
Шутка.
Но мне ничего. Два раза в неделю спортзал, и по выходным – бассейн. Даже в сорок переплывал его туда-сюда десять раз. И сейчас, если надо, переплыву. То есть, в порядке. Без складок над брюками обошлись.
Потому, кстати, она и мелькает. Так бы мелькала где-нибудь в другом месте.
Я тогда взял пулемет. Молодежь стреляла из полуавтоматического, а я говорю: «Дайте-ка мне вон ту дуру». Чтобы знали, кто в доме хозяин.
И снял рубашку.
Не то, что выпендриваться хотел. Типа Рэмбо, весь из себя. Просто жарко было. Июль.
Когда приехал домой, жена сказала: «Откуда у тебя засосы?»
Я говорю: «Это не засосы, а синяки».
Она говорит: «Знаю я твои синяки».
Так и не поверила. А там на прикладе такая пимпочка, куда ершик вставляется для чистки ствола. Он там хранится. И у этой пимпочки крышка с пружиной. После первой же очереди приклад к плечу присосался. Как пиявка. Отдача сильная. Я его – чмок – оторвал, и по новой.
Молодежь смеется. Говорят: «Михалыч, тебя жена из дому прогонит». Но потом притихли.
От мишени одни клочья остались.
Я поднимаюсь и говорю: «Вот так, молодые люди. Родина может спать спокойно».
Но с женой все равно потом разошлись. После Горбачева в конторе это уже никого не волновало. До перестройки только следили за такими делами. Как в церкви. У них тоже батюшка должен быть женат. Надежнее.
И дополнительный контроль. Пеньковскому в Штатах за утечку по ракетному топливу памятник из чистого золота могли поставить. Но не поставили. Потому что жена чекиста только во-вторых жена. Ей известно, что надо делать, когда муж предатель.
Так что теперь у меня просто Наталья. Мелькает и ни о чем не думает. Ей важно не опоздать в ресторан.
- Ну, чего замолчал? Говорю тебе – давай пудрой присыпем.
В итоге я все равно собрался быстрее. Хоть на пальцах пересчитывай: раз - красное платье, два - синее, три - опять красное. Им нравится выбирать. Знают как из одной проблемы сделать четыре. Потому что четвертая проблема – это я.
Платье – шшик – на пол, а я стою и смотрю. Второе – шшик – и мне уже начинает нравиться. Третье – шшик – и я думаю: «А, может, вообще, никуда не пойдем?»
И говорю.
Но она смеется и просит застегнуть молнию.
Тоже ничего. Согласились. Спина под шелком на ощупь приятная. Замок по такой скользит как по маслу. Сначала вдоль попы, а потом – в ложбинку на талии. Ныряет как лодочка с крутой волны. Только шляпу придерживай.
То есть, хорошая досталась. Не жалуемся. У одного еврея увел.
Ему все равно не в коня корм. Профессор.
- Всё, я готова, - сказала она.
- Правда, что ли?
- Нет, пошутила. Принеси из кухни мои сигареты. Они где-то там.
Я протопал на кухню и оттуда кричу:
- На столе нет.
- А в шкафчике?
Я открыл шкафчик, посмотрел.
- Нету.
- А на подоконнике?
- Слушай, может, ты сама их поищешь? Чего мы через всю квартиру орем?
- Я в обуви.
- А я в чем?
И тут раздался звонок в дверь.
Вот что мне не нравится, так это звонки в такую минуту. Сто процентов. Можно даже не спрашивать. То есть, ты тут собрался, напудрился, ищешь ее дурацкие сигареты, а они вдруг звонят. Нельзя, что ли, позвонить соседям? Те, скорее всего, никуда не идут.
- Открывать?
- Подожди, - крикнул я. – Вот они, твои сигареты! Я сейчас сам открою.
Подошел к двери и посмотрел в глазок.
- Ну что? Кто там? – шепчет она. – Чего ты застыл? Будешь открывать или нет?
- Сегодня какое число?
- Двенадцатое.
Я сел на подставку для обуви.
- Ты чего, Николай? Кто там?
- А ты не могла с утра мне напомнить, что сегодня двенадцатое число?
Она уставилась на меня, и глаза у нее стали круглые-круглые.
- Не поняла.
- Да иди ты.
И мы оба молчим. Через полминуты раздался второй звонок.
- Принеси табурет, - сказал я. – На вот, твои сигареты. Можешь курить сколько влезет.
- Подожди, мы ведь опаздываем! Ты же сам меня торопил.
- Уже не опаздываем. Неси табурет.
Встал и пошел к себе в комнату. Мне на это смотреть неохота. Видели всё уже.
- Открой ему! Пусть заходит.
Сел в комнате, отдыхаю. Газету взял. Думаю: «Свежая. Посмотрим, что тут у нас».
- Зашел? – кричу так, что голубь с подоконника чуть не свалился.
- Да.
- Хорошо.
А в газете непонятно про что пишут. Кто только читает всю эту чушь?
- Сел он там?
- Сел.
- Ну и пускай сидит.
Голубь смотрит на меня через окно, а я на него. Так и сидим. Я ему кулак показал. Он отвернулся.
А в прихожей полная тишина.
Я думаю: «Чего это они там притихли?»
Кузнецов посмотрел на меня и говорит:
- Подстригся, Николай Михалыч? Раньше волосы, вроде, длиннее носил. Или лысеешь?
Наталья стоит в углу. На ней пальто застегнуто на все пуговицы. Смотрит на него, потом на меня и говорит:
- А почему ты так непонятно выглядываешь? Ты можешь сюда весь войти и объяснить мне в чем дело? Кто это?.. Вы кто такой?
Кузнецов говорит:
- А вам Николай Михайлович обо мне ничего не рассказывал? Сегодня же двенадцатое число.
Наталья как закричит:
- Да слышала я уже про это двенадцатое! Вы можете толком мне хоть что-нибудь сказать? Мы идем в ресторан или нет, Коля?
Кузнецов на «Колю» насторожился, и я убрал голову из двери.
Через секунду в прихожей его голос:
- А я подумал - вы дочка. Просто, думаю, до этого с мамой жила. Поэтому я вас раньше не видел. Так и подумал, когда вы дверь мне открыли.
Я кричу:
- Ты сидишь там – вот и сиди! Догадки свои при себе можешь оставить!
И мы все опять замолчали.
Наконец, Наталья не выдержала и говорит:
- Ну, я не знаю! Это какой-то идиотизм. Со мной такого еще никогда в жизни не было. Хоть кто-нибудь понимает, что происходит? Я лично – нет! И в этом пальто я уже вся вспотела!
А в газете – ну, вообще, ничего. Шаром покати. Хоть бы про футбол что-нибудь. Или про Пугачеву.
Вдруг за окном как шарахнет. Наталья в прихожей ойкнула.
- Опять стреляют?!!
И мне через дверь кричит:
- Коля! Что это? Снова путч? Стреляют - слышишь? А ты ничего не говорил!
- Это дети, - сказал Кузнецов. – У них карантин. Все школы из-за гриппа закрыты. Поэтому они взрывают китайские петарды у вас во дворе. И вообще по всему городу. Я пока шел от метро, два раза бабахнуло. Очень страшно. Неожиданно потому что.
- Идиоты! – сказала Наталья.
- У нас дома уже все переболели, - добавил Кузнецов. – Две девочки и один мальчик. Еще до карантина.
- Твои дела семейные никого здесь не интересуют! – крикнул я из-за двери. – Сиди и помалкивай!
А потом думаю: «Чего это Наталья там с ним стоит? Шибздик, конечно, но кто его знает».
Приоткрыл дверь и говорю:
- Иди-ка сюда.
Она посмотрела на меня и скрестила на груди руки. Волосы на висках слиплись от пота.
- Может, хватит оттуда выглядывать?
Я ей повторяю:
- Иди сюда.
Не очень таким громким голосом.
Но ей уже начихать. Даже на негромкий голос. Хотя обычно пугается.
- Сам иди. Я собралась в ресторан – я раздеваться не буду!
Я говорю:
- На-та-лья.
Она отвечает:
- Че-го-о?
В те же три слога.
Я думаю: «Ну, теперь понесло. Не успокоится, пока не прижмешь как следует. Думает – если жопа красивая, то перед ней все будут хвостом вертеть. Наивная, как президент СССР Михаил Горбачев. Ничего, жизнь научит».
Но не при этом шибздике. Сейчас уйдет, тогда побеседуем.
Я дверь прикрыл, но сам от нее не отхожу. Даже если тихо будут говорить, все равно услышу.
Но они говорят нормально.
- Зажигалочки не найдется? – Натальин голос.
- Вот, пожалуйста.
Чирк-чирк.
- Спасибо. Вас не угостить сигаретой?
- У меня есть.
- Тогда курите. Чего мы будем здесь просто так время терять?
Я думаю: «Ловко придумали. Заняли мою прихожую и курят как у себя дома».
Кузнецов говорит:
- Если вы собирались куда-то идти, вы идите. Я один могу тут посидеть. Потом уйду и дверь за собой просто захлопну. Я знаю, как она закрывается.
- Ага, размечтался! – кричу я через свою дверь. – Может, тебе еще денег дать? Шутка.
- Нет, денег не надо. То есть, надо, но у тебя я не возьму.
- Гордый?
- Да нет, не особенно. Просто твои деньги мне не нужны.
Я говорю:
- Гордый… А знаешь что?
Он говорит:
- Что?
Я говорю:
- Гордость фраера сгубила.
Он говорит:
- Я знаю. Только мне непонятно – кто такой «фраер».
- А это – много будешь знать, скоро состаришься. Тебе еще долго сидеть? Мы, правда, опаздываем.
- Пятнадцать минут.
- Ну, сиди. Только, смотрите, пепел там на пол не сыпьте! Наталья, может, снимешь пальто и пройдешь сюда?
- Мне здесь нормально.
Я думаю: «Ну, подожди. Сейчас этот шибздик уйдет».
Они еще покурили молча и потом Наталья ему говорит:
- Ладно, я поняла… Это у вас ритуал какой-то… Рыцари плаща и кинжала… Вы, типа, масоны, что ли? Последние из могикан… Чук и Гек… Или как там его? Чингачгук?
- Да нет, что вы, - говорит он. – Все далеко не так поэтично. Виноваты перчатки Леонида Ильича Брежнева.
- Чьи перчатки?
У Натальи от удивления даже голос чуть-чуть изменился. А, может, она просто затянулась сигаретой в этот момент. Так бывает. И голос сразу становится такой ватный.
- Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров.
Она помолчала и потом говорит:
- Не поняла.
А он:
- Да в этом нет ничего интересного.
Но Наталья – человек любопытный.
- Нет, нет, подождите! Как это – ничего интересного? При чем здесь Брежнев? Я не понимаю. И перчатки его при чем?
Я думаю: «Расскажет или не расскажет? Мемуарист долбанный».
Он помялся и все-таки рассказал:
- Я в середине семидесятых работал в одном институте. Занимал должность доцента. И к нам приехал Брежнев зачем-то. Ректора, кажется, награждать. И он там ходил по коридорам, кашлял и заглядывал в аудитории. А потом вдруг начал всем пожимать руки. Даже студентам. Но перчаток не снял. В перчатках со всеми здоровался. Может, ему холодно было, я не знаю… А на следующий день я в деканате пошутил по этому поводу. Сказал голосом Брежнева: «Нас голыми руками не возьмешь». Передразнил… То есть, ну, глупость совершенная… Просто за язык потянуло… Мне даже в голову не могло придти, что это крамола. К тому же я был уверен, что вокруг только друзья… Десять лет уже там отработал… Начиная с лаборанта. Но кто-то куда надо написал письмо, и очень скоро в институте появился ваш… я имею в виду - Николай Михайлович. Он был тогда еще молод и, кажется, в чине старшего лейтенанта.
- Капитана! – крикнул я.
- Ну, капитана, - согласился Кузнецов.
- Слушай, может, закончим вечер воспоминаний?
- Нет, мне интересно, - сказала Наталья. – Рассказывайте, что было потом.
- Да ничего особенного, - ответил он. – Обычная в таких случаях рутина. Для Николая Михайловича, я уверен, это дело вообще было ужасно скучным. Не надо ни за кем бегать, ни в кого не надо целиться из револьвера.
- Револьверами не пользуются уже давно! - крикнул я.
- Ну, из автомата… Из чего там вы целитесь?.. Вот… После этого меня уволили, а потом не брали на работу уже никуда… Только в ЖЭК и в котельную. И еще я подметал. Пробовал писать докторскую, но ни один совет не соглашался назначить научного консультанта. Не бывает дворников-докторов наук… А когда началась перестройка, я стал приходить сюда. Раз в год. В тот самый день, когда к нам в институт приезжал Брежнев. У меня он помечен в календаре.
- Зачем? – сказала Наталья.
- Не уверен, что знаю… Но, мне кажется, простой шутки - к тому же не очень удачной - все-таки мало, чтобы испортить человеку всю его жизнь. Для этого нужны какие-то более веские причины. Я ведь всего-навсего обыватель. Никакой не борец. Я имею в виду - не Вера, там, скажем, Засулич… Какой смысл был в том, чтобы смешивать меня с грязью?
- Был бы смысл, мы бы тебя вообще закатали на Колыму, - крикнул я. – Хлебнул бы мурцовки. Ты же кандидат наук. Законы физики должен вроде бы понимать. Знаешь ведь, что бывает с тем, кто ссыт против ветра.
- Это ты о категории страха?
- Нет, это я о том, у кого нет мозгов.
Он не сразу ответил. Я даже подумал - обиделся.
- Ты знаешь, - сказал он, - я долго размышлял на эту тему и понял, что бояться не надо.
- Смотря чего.
- Нет, вообще, ничего. Просто ничего бояться не надо.
- Сам придумал?
- Я же говорю тебе – долго размышлял.
- Молодец. У тебя работа такая.
- Нет, у меня работа подметать двор.
- Никто тебя, между прочим, не заставлял дискредитировать первое лицо государства.
- Никто. Только над ним теперь смеются по всем телевизионным каналам. И никому не страшно. И ты не страшный… Раньше я тебя очень боялся. Даже спать иногда не мог. А теперь - ничего. Нормально. Посижу у тебя и пойду в магазин. Хлеба надо купить. Я по дороге в булочную к тебе зашел. Всего две станции на метро. Крюк совсем небольшой.
- Да. Я вижу – ты стал очень смелый. С авоськой ко мне пришел.
- Можешь иронизировать, но мне это, правда, досталось не так легко… Я просто подумал… Понимаешь, больше всего на свете человек боится смерти. Остальные страхи второстепенны. Их можно преодолеть. А тут – как об стену. Умрешь – и на этом всё… Но я вдруг подумал, что жизнь и смерть, как явные противоположности, должны обладать сходными параметрами. А жизнь ведь конечна… В этом ее главное свойство… И это знает каждый дурак…Каждый идиот знает… Так, значит, и смерть… То есть, она тоже кончится… И тогда – бояться, получается, нечего. Ты понимаешь? Совсем нечего.
Я посмотрел на часы.
- Понятно. Спасибо, что объяснил. Только твои пятнадцать минут закончились. Наталья, убери за ним табурет. И окурки положи в пепельницу.
Когда входная дверь хлопнула, я вышел в прихожую. Наталья стояла на том же месте с новой сигаретой в руках.
- Ну, у тебя и работа, - сказала она, сделав губы трубочкой и выпуская дым. – Может, на пенсию выйдешь?
- Мысль неплохая… Только, знаешь…
Я хотел наехать на нее пожестче за все эти выкрутасы в прихожей, но потом вспомнил про ресторан и про то, что генерал уже, наверняка, на месте. Пора было выдвигаться. К тому же, с такой красивой задницей она имела право на некоторые вольности. Будем считать их подарком судьбы.
От нашего стола – вашему.
«А то вдруг вечером не захочет. Телевизор, что ли, сидеть и смотреть?»
- Что? – сказала она.
- Да нет, ничего. Всякая чепуха. Мы идем или нет?
- Ты меня спрашиваешь?