Глупая песня о первой любви

Николай Семченко
Эта повесть ещё пишется. Решил "сбрасывать" её по "кусочкам" на "Прозу.Ру". Может быть, кто-то из читателей что-то решит сказать автору о самом сюжете?
Итак...

                ГЛУПАЯ    ПЕСНЯ  О  ПЕРВОЙ  ЛЮБВИ
                1.
Сергей  не ожидал, что эта девушка сядет к нему за столик. Он всего лишь подумал: «О, какая! Наверное, модель. Она, даже если  сильно хочет пить, навряд ли закажет сок тут, под «зонтиками». Такие девушки в уличных кафе не сидят…»
Однако она взяла  розетку с клубничным мороженым и маленькую бутылочку кока-колы. Оглядевшись в поисках свободного места, девушка наткнулась взглядом на глаза Сергея – прямо, в зрачки, и, почему-то смутившись, опустила ресницы, но тут же снова взглянула на него и легко улыбнулась:
- Извините, можно тут  присесть?
Озадаченный её внезапным смущением, он решил, что выглядит, наверное, очень  глупо: уставился на её ноги, и даже взгляда не успел отвести, смотрит и смотрит, как идиот, которому впервые попал в руки «Плейбой».  Ну, и что она может о нём подумать?
- Да. Конечно, - ответил он и почувствовал, как краснеют кончики его ушей. Это с ним  происходило, когда он испытывал внезапное смущение.
- Спасибо…
Девушка, придирчиво оглядев  сиденье пластикового стула, опустилась на него и достала из сумочки зеленый томик. «Уолт Уитмен, «Листья травы», - прочитал Сергей название книги. Такая, кажется, была и у его отца, только другая – толстая, в суперобложке, с красивыми рисунками. Сергей вспомнил, как однажды предположил, что это книга о растениях, и,  желая поразить биологичку дополнительными знаниями, снял «Листья травы» с полки. Оказалось – стихи, да ещё какие-то странные, ни на что прежде читанное, даже на «лесенки» Маяковского, не похожие. Ему было неинтересно вникать в  текст – и он поставил книгу обратно на полку. И никогда о ней не вспоминал.
Соседка по столику, не обращая на него никакого внимания, сосредоточенно листала зеленый томик. Кажется,  чтение захватило её полностью: она удивленно приподнимала брови,  хмурилась, улыбалась, губы беззвучно повторяли какие-то особо понравившиеся строки. Мимо их столика прошел высокий белокурый парень и, заглядевшись на девушку,  натолкнулся на тётку неопределённых лет, напоминающую сундук, поставленный на попа.
- Ну-ну! – гаркнула толстушка. – Полегче на поворотах!
Белокурый отпрянул от неё как от гремучей змеи. Сидящие в летнем кафе с интересом наблюдали, как тётя-сундук с достоинством прошествовала к самому дальнему столику и, отдуваясь, плюхнулась на стул.
Девушка, казалось, не заметила ни высокого блондина, ни тетки, и вообще она была где-то далеко-далеко, в мире высоких трав, пахучих цветов, старых яблонь, чьи ветви гнулись к земле от плодов, и над всем этим – синее бездонное небо, и легкие белые облака, и стайка птиц, и теплый ветерок, обдувающий пыльцу с ипомей и календул.
Сергею очень хотелось заговорить с ней, но девушка не выказывала ни малейшего желания хоть как-то обратить его внимание на себя. Ухватив прядь своих тёмно-каштановых волос, она задумчиво накручивала их на  палец и, видимо,  подчиняясь ритму читаемых строк,  загорелой ладонью другой руки легонько постукивала по столешнице. Нервные, быстрые  пальцы с бледно-розовым маникюром на аккуратно остриженных ногтях выдавали в ней музыкальную натуру: навряд ли можно играть на пианино или на гитаре, если у тебя длинные ногти - впрочем, и для компьютерной клавиатуры они также не подходят. А может, девушка работает в больнице, ну, скажем, медсестрой? У многих медичек тоже коротко остриженные ногти.
Запястье правой руки девушки обхватывал серебряный браслет, сплетенный, казалось, из паутины; ажурный, тускло поблескивающий на солнце, он  при малейшем движении  тихонько позвякивал подвешенным к нему колокольчиком.
«Оригинально, - подумал Сергей. – Колокольчики, по поверьям японцев, отгоняют злых духов. Или это не японцы, а какие-то другие азиаты считают так? У японцев, кажется, есть обычай: отгонять нечисть боем барабанов. Или всё-таки – колокольчиками? Чёрт! Наверняка не знаю. А так бы хорошо сейчас сказать ей что-нибудь умное про восточные традиции и всякое такое. Но лучше я помолчу, а то тренькну что-нибудь невпопад…»
Но больше, чем руки, его привлекало лицо девушки – живое, подвижное, покрытое ровным загаром. Прямо хоть на обложку модного журнала снимай!
Когда она подносила бутылочку с кока-колой к губам,  то приподнимала подбородок, и он видел, как на её шее сквозь загар проступает жилка. Девушка почему-то закрывала глаза, отпивая напиток, и Сергею казалось: на её веках сидит по бабочке – трепетные, они подрагивают фантастическими крылышками: таких густых и длинных ресниц не было ни у одной его знакомой. Нечто подобное он видел на фотографиях в журналах мод, которые валялись в комнате у Кати.
Вспомнив о Кате, он невольно поморщился. И как-то так получилось, что  в этот момент девушка оторвалась от зеленого томика и взглянула на него. Глаза у неё были чайного цвета с лёгкой зеленью вокруг темных, глубоких зрачков.
Сергей, смутившись, отвел взгляд и нарочито небрежно достал из пачки «Парламента» сигарету, щелкнул зажигалкой и, прикуривая, скосил глаза на девушку: она уже смотрела не на него, а в книгу.
В отличие от многих своих приятелей, Сергей не умел знакомиться на улице, в кафе, автобусах и других местах, где, казалось бы, сама обстановка располагает к общению. Ну, чего, казалось бы, может быть проще знакомства в трамвае? Увидел мордашку посимпатичнее, протиснулся к ней и спросил какую-нибудь чепуху, вроде этой: «Вы не скажете, такая-то остановка когда?» Выслушав ответ, можно продолжить: «А вы тот район знаете? Там вроде как должен быть такой-то магазин … А что там ещё есть? О! Как вы хорошо знаете этот район! Случайно, не там живете?» Вот и завязалась беседа, а там, глядишь, девица позволит проводить себя до дома, телефончик оставит… Именно по такой  нехитрой схеме знакомился с девицами  Михаил – лучший друг Сергея, за что и был прозван Трамвайщиком.
«Ну, чего ты тушуешься? – смеялся Трамвайщик. – Думаешь, им не хочется с парнями знакомиться? Они тоже не знают, с  чего начать. И если девчонка охотно продолжает начатый тобою разговор – значит, не прочь продолжить знакомство. А кто она такая, чем занимается, что любит или не любит – это ты потом узнаешь. Что, так неинтересно? А ты хочешь, чтоб она тебе сразу свою биографию рассказала и подала заполненную анкету: типа, люблю кофе капучино, отдыхаю в Приморье, хотя предпочитаю Канары, обожаю Тома Круза, но в мужья хотела бы обычного парня… Зачем тебе всё это знать, если ты хочешь просто перепихнуться? Ой-ой-ой! Какие мы романтичные, куда бы деться! Да брось ты эти свои прибамбахи насчёт любви и всякой романтики! Неужели Катька эту дурь так и не выбила из твоей дурацкой башки?»
Но думать о Кате ему сейчас совершенно не хотелось. Но и не думать о ней  он не мог. Это были даже не мысли, а что-то такое особенное, похожее, скорее, на ощущения. Вот, скажем, случайно налипла на лицо паутинка, и ты  машинально смахнул её, но кожа запомнила чувство чего-то липкого, теплого, шершавого – и ты время от времени проводишь ладонью по тому месту, на котором были тенета. А ещё случается так: говоришь с женщиной, смеёшься, пьёшь с ней, допустим, чай, а когда она уходит, начинаешь мыть посуду  и вдруг видишь на краешке чашки  след  губной помады – он  неожиданно напоминает о той, которая теперь где-то там, ах, в Где-То-Таме, но в то же время как бы и с тобой: слабый розовый отпечаток вызывает в памяти её лицо, улыбку, движения.
Сергей никогда бы не признался даже своему лучшему другу Трамвайщику, что порой бывает по-старомодному сентиментальным. Впрочем, он чувствовал, что и Мишка тоже лишь строил из себя крутого парня, для которого женщины мало что значат: их много, а он – один. Трамвайщик даже и внимания не обращал на своих однокурсниц – этих вечно оживленных, подвижных, лукавых девчонок, некоторые из которых даже были бы образчиками красоты, если бы они не умели замысловато материться и  не пахли дешевыми сигаретами и одуряющими, до рези в глазах, дезодорантами. Правда, с парой-тройкой одногрупниц он всё-таки переспал, уж как-то так само собой получилось, да и куда деваться, если юные леди, не ведая стыда, вешаются на шею и, не смущаясь, расстегивают ширинку. Но поскольку  секса у Михаила хватало и без них,  отношения дальше постели не продвинулись, и девчонки, желавшие найти себе выгодную партию для брака, от него отстали.
Мальчик из обеспеченной семьи, он мечтал о чём-то особенном, и сам не знал, как это назвать – может быть, о любви неземной и чувствах вечных. Если бы он читал Чехова,  Мопассана, Булгакова, аббата Прево, то, возможно, четче бы осознал свои стремления, но Миша, увы, художественную прозу не читал – он читал справочники по компьютерам, физике и химии, мужские журналы и газету «Молодая  правда». Сергей, кстати, терпеть её не мог.
 Ему  почему-то казалось, что в ней собрались дамы и господа, которым уже за пятьдесят, но они по-прежнему считают себя молодыми,  и почему-то думают, что нынешним юным интересно читать  лишь  о том, что ниже пояса. Потому они даже тогда, когда пишут, допустим, об отношениях двух заводов, непременно вынесут в заголовок что-нибудь, напоминающее о сексе – вульгарное, нарочитое, на грани фола. А ещё, похоже, там решили, что обыватель и дня не может прожить без Аллы Пугачёвой, Филиппа Киркорова, Бориса Моисеева, «Фабрики звёзд» и всякой попсни: чуть ли не в каждом номере заметки о них, и, кажется, отслеживается даже их самый тихий пук. Зато на тех, кто творит стоящую музыку, пишет настоящие книги, ставит классные спектакли  - ноль внимания, ни гу-гу, нет их, а если есть, то пусть пасутся на зеленой травке, такие умные, интеллигентные, всё о высоком думающие, хотя по-настоящему высокое, и это даже малолетки знают, - это то, о чём поручик Ржевский в своих анекдотах рассказывает. А вы, мол, интеллектуалы педерастичные, заткнитесь со своим стремлением к вечно прекрасному, и оставьте все эти нравственные ценности, о которых так шумите, при себе – пусть хоть что-то у вас будет, если нет ни денег, ни машины, ни своего кусочка «Челси» или яхты за девяносто миллионов рублей, ао палубе которой разгуливают обнаженные сирены и русалки, и голос свой возвышайте где-нибудь в лесу, пустыне, тундре – не пугайте вы народ обнищанием души, никто и не знает, что это такое – может, всего лишь какая-то бесполезная хренотень, атавизм, что-то вроде аппендикса, который организму не нужен, но, падла, иногда болит.
Наверное, журналюги считают, что нормальному среднестатистическому читателю все высокие материи это до лампочки, ему подавай слухи, скандалы, разборки, криминал, легкую и тяжелую эротику, короче – опускайся до уровня своего подписчика, а то и ниже, и  развлекай по-тяжелому.
«А я ведь до сих пор не знаю, что подумала Катька, когда увидела меня, - подумал Сергей. – Она посмотрела меня и почему-то закрыла глаза. А я посмотрел и сказал: «Вау!» Сам себе сказал. Дурацкое словцо «вау!», но и подумал-то я при этом дурацкое: ноги – от плеч, попа аккуратненькая, блондиночка, ох, хорошо бы с такой тёлкой завалиться на диванчик. Вот что я подумал. А лица как бы не увидел. Не увидел я её лица. Даже странно: за какие-то считанные секунды взгляд просканировал её фигуру, послал «отчёт» мозгу, а тот выдал решение: «Годится!» А лицо… С него, как говорится, воду не пить. Потом я всё-таки его увидел: симпатичное, глаза – яркие, карие, с чуть зеленоватым  отливом - когда Катя злилась, они становились совсем зелеными, как у кошки, и я пугался этого. Но почему же, почему она закрыла глаза?»
В тот день он тоже бесцельно бродил по городу. На мокром асфальте валялись ярко-желтые листья амурского бархата, березы щедро сыпали золотые монетки, коренастые вязы  тоже кланялись ветру, но листва с них почему-то почти не осыпалась. Высокие серые облака равномерно обложили всё небо, накрапывал нудный мелкий дождь, и порывы ветра надували   водяную  пыль под широкий зонт Сергея. Он уже хотел идти домой, как  увидел Катю. Девушка держала над собой  прозрачный зонт и, казалось, её мало волновали и дождь, и этот нахальный ветер, лепивший на одежду золото берёз, и даже лужи,  которые она не обходила – шлёпала прямо по ним.
Их взгляды встретились, и Катя вдруг остановилась и, закрыв глаза, похлопала себя по карманам ветровки, достала пачку сигарет, снова похлопала по карманам: на этот раз искала зажигалку. Зажигалки не нашлось. И тогда она спросила:
- Молодой человек, у вас не найдётся спичек?
Он с готовностью поднес зажигалку к её сигарете, щелкнул и – о, ужас! – пламя оказалось настолько сильным, что чуть не опалило её ресницы.
- Господи, - отпрянула она и рассмеялась. – Какой же вы горячий! Аж обжигаете…
И он тоже рассмеялся, и повиноватился, и закурил свой «Кэмел», и отчего-то подумал, что целовать курящую девушку – всё равно что целовать пепельницу, но тут же отмахнул эту мысль, потому что сам курил и, значит, целовать его – это тоже вроде как пепельницу ласкать губами. А пепельница пепельницу наверняка всегда поймёт, лишь бы не махоркой или «Беломорканалом» от них несло.
Вот так они и познакомились. А насчёт закрытых глаз он потом её спрашивал, но Катя каждый раз твердила одно и то же:
- А я всегда их закрываю, когда что-то ищу.
- Или кого-то? –  лукаво настаивал он.
- Нет, что-то! – сердилась она. – Спички я искала!
- А нашла парня, - смеялся он.
- Ещё неизвестно, кто кого нашёл, - она игриво поводила глазами и закрывала его рот поцелуем, чтобы он больше не продолжал эту тему.
А вот эта девушка, которая сидела сейчас перед ним и читала «Листья травы», глаз не закрывала, и зажигалку не просила, и, кажется, не обращала на него никакого внимания. Зато он видел её лицо. И это, наверное, было неправильно. Потому что все остальные, конечно же, сразу обращали внимание на её  волосы: рыжие, они светились на солнце, будто были сплетены из тончайших медных нитей. Стоило ветерку чуть прикоснуться к ним, как они вздрагивали, распадались на прядки, косматились, спадали на лоб, закрывали глаза, и тогда девушка вскидывала голову, чтобы поправить прическу. Но Сергею хотелось смотреть и смотреть на лицо девушки.
Оно напомнило ему камею, которая хранилась в бабкиной шкатулке: на темной яшме – светлый профиль молодой женщины, кажется, какой-то знаменитой греческой гетеры. «Надо  наконец-то спросить, чей это барельеф, - подумал он. – Ну, какой же я нелюбопытный! И ничего не знаю. А ведь сейчас мог бы небрежно так сказать: «А я вас видел. Давным-давно. В Древней Греции…» А, может, гетера – это не есть хорошо, а? Как-никак куртизанка, пусть и просвещенная женщина, но шлюха… Ё! Что я такое думаю? Может, на той камее какая-нибудь нимфа изображена. Определенно, эта девушка  больше походит на нимфу…»
И тут она снова посмотрела на него, и он, смутившись,  быстро перевел взгляд на тополь напротив и уставился на его вершину с таким видом, будто обнаружил там нечто такое, важнее чего и нет на свете. Сергей понимал, что со стороны выглядит глупо, но ещё глупее, подумал он, считать современную девушку нимфой. Если бы об этом узнал Трамвайщик, то непременно поднял бы его на смех. Он вообще считал, что чем красивее женщина, тем опытнее, потому что таким мужики проходу не дают и, следовательно, они частенько переходят из рук в руки. Что же такого божественного в той, которая «б/у»?
«А попка у неё упругая, - вдруг подумал он. – И бёдра неширокие. Трамвайщик хвалился, что всегда по попке отличит, часто или нет  девушка даёт: если  лет с тринадцати начинает этим делом заниматься, то ягодицы, мол, у неё тяжелые, как бы обвисшие, будто у зрелой женщины. А эта – свеженькая, аккуратненькая,  и у неё, наверное, ***** тугая…»
От этих скабрёзных мыслей ему стало неловко. Он и сам не мог понять, как от возвышенного перешёл к самому низменному.
«Козёл! – обругал он самого себя. – Какое ты имеешь право так думать о той, которую совсем не знаешь?»
Между прочим, иногда он думал и представлял совершенно фантастические вещи. Встречные женщины казались ему лисицами, волчицами, кошками, суками, а некоторые и того хуже – скунсами и гиенами: от этих пахло дешевым одеколоном, и подмышки у них были серыми от пота. Он вглядывался во всех-всех, шедших навстречу, смотрел по сторонам, оглядывался и даже останавливался, чтобы, допустим, завязать шнурок на ботинке, который вовсе не развязывался. На самом деле это была возможность ещё лучше разглядеть очередную «хищницу». Некоторые из них тоже, не скрывая своего любопытства, смотрели на него – симпатичные и не очень, веселые и грустные, умные и глупые, они, наверное, видели в нем то, чего он сам не смог бы разглядеть даже в самом лучшем зеркале. Ему, впрочем, не очень-то и хотелось глядеть на себя. Сергей не любил свой  нос, слишком длинный, по  его представлениям о мужской красоте, и эти ямочки на щеках были какие-то несерьёзные, да и брови могли бы быть погуще и напоминать крыло орла, да и губы казались ему слишком яркими, сочными, будто нарисованные. И он закрывал глаза, чтобы не видеть своего отражения. Но когда снова раскрывал их, то натыкался на большой зеркальный шкаф-купе, установленный в его комнате.
Это зеркало, казалось, неотрывно следило за каждым  движением Сергея, впитывало в себя малейший жест, вбирало  все нюансы  мимики, подглядывало за ним, когда он спал, сидел, читал или ходил нагим по толстому ворсистому ковру. После душа или ванны он обычно не  вытирался – предпочитал, что называется, принимать воздушные ванны: где-то вычитал, что так можно укрепить иммунитет против всяких простуд. А то надоело, чуть ноги промочил или надышался морозного воздуха – сразу ап-чхи да ап-чхи, температура, кашель.
Зеркало видело и хранило где-то там, в своих загадочных глубинах, не только его шмыгающий нос, глаза, воспаленные от бессонницы, разбитую губу и лоб – он  как-то подрался с одним типом, который решил поставить его на счётчик. Это всё ерунда! Потому что зеркало отражало много такого, от чего наверняка само развратилось. Оно запомнило Катю и Сергея в самых немыслимых хитросплетениях тел, и, конечно, хранило варианты часто повторявшейся картинки: девушка на коленях перед парнем, который, изогнувшись назад, яростно теребит её волосы, чуть-чуть  их подергивая, а другая его рука, положенная ей на спину, совершает лихорадочные движения – со стороны похоже на массаж, но это не массаж: Кате нравилось, когда он игриво поколачивал её, пощипывал и мял кожу. И, конечно же, зеркало держало в памяти другую картину: Катя становилась на кресло, опять-таки на колени, а он, обхватив её ягодицы, охрипшим голосом вдруг спрашивал какую-нибудь чушь, не прекращая при этом быстрых, резких движений. Ну, например, он любил спрашивать это:
- Долго растила?
- Что именно?
- Ноги.
- А! Это подарок мамы и папы, они постарались.
- Длину когда последний раз измеряла? Они, кажется, еще длиннее стали.
- Сто один сантиметр. По-прежнему.
- А откуда меряла?
- Не оттуда, откуда  ты думаешь.
- А откуда я думаю?
- Да ну тебя! -  она вздрагивала от смеха, и внутри у неё всё почему-то сжималось, и он вскрикивал от наслаждения, а она продолжала смеяться. -  Дурашка! Ноги измеряют от начала берцовой косточки. Не запомнил ещё, что ли?
- Выходит, ты хорошо знаешь анатомию.
- Угу. И твою – тоже, - она надвигалась на него ягодицами и тихо стонала.
Вот такие диалоги у них были. Кому расскажи – глаза  выпучат. Трамвайщик, правда, лишь вначале удивился, а потом завистливо вздохнул: «Ну, брат, подфартило тебе: такую тёлку имеешь, ничего объяснять не надо – сама всё сделает! А то бывает, что пока уламываешь, всё хотенье пропадает. Но не смущает ли тебя, что она даже не скрывает своей опытности?» Нет, его это меньше всего волновало. Мало ли кто был у неё до него, это её прошлое, а живём мы настоящим, и в нем есть только он и она – своя реальность, новая вселенная, недописанный роман. «Ох, куда бы деться! – иронично кривил губы Мишка. – Недописанный роман – это когда в подъезде или в парке на скамейке, наспех, да? Да ещё всякие прохожие мимо ходят, кайф обламывают…»
Сергей тоже усмехался  и отвечал Трамвайщику не менее цинично, что-то вроде: «Наше дело не рожать, вставил, вынул – и бежать, но есть, братан, некоторые ситуации, когда хочется задержаться…»
Он, конечно, и сам понимал, что сравнение любви с романом, который продолжает сочиняться, - это не то чтобы банально или выспренне, скорее даже - пошловато, но как объяснить Трамвайщику, что ему  нравилось простодушие Кати и тот легкий налёт вульгарности, который затейлив и непредсказуем: не всегда поймёшь, как он развёрнёт сюжет отношений, что будет и чем закончится их очередное свидание. А ещё ему нравилось, что Катя заводит себя и его  ещё и этими фривольными разговорчиками.
Вспомнив это, он опустил глаза, искоса посмотрел на девушку: она сидела нога на ногу, но, почувствовав его взгляд, медленно качнула правой ногой и слегка приподняла её чуть повыше, но при этом её рука упала на юбку и прижала ткань к опасно оголившемуся телу.
- Извините, - он услышал свой вдруг охрипший голос и сглотнул слюну. – У меня сигареты кончились. У вас есть?
Он мог бы, конечно, сходить за «Кэмелом» в соседний киоск, всего-то в десяти метрах от столика, но ему вовсе не курево было нужно. И он боялся, что девушка пренебрежительно посмотрит на него и кивнет в сторону табачницы: вон, мол, торговая точка рядом.
Но девушка мягко улыбнулась, кивнула и стала  открывать свою сумочку. И как-то так неловко повернула руку, что локтем задела бутылочку с кока-колой, и она упала, покатилась и опустилась на колени Сергея. Бурая шипящая жидкость промочила его джинсы, и он, запоздало охнув, подхватил бутылочку – осторожно, будто это была  змея, и почему-то не на столик поставил, а отбросил в сторону.
- Ах, извините, - девушка смущенно полезла в сумочку, достала носовой платок и, пододвинувшись к нему, принялась вытирать пятно. Оно располагалось как раз в районе ширинки, и Сергей, испытывая неловкость, наклонился, чтобы убрать её руку, а девушка как раз нагнулась, чтобы рассмотреть, насколько сильно кока-кола впиталась в ткань. В результате он сильно ударился лбом о её темя.
Девушка ойкнула, выронила платочек и схватилась за свою голову. Удар был сильным. Сергей  увидел, как её глаза повлажнели, а лицо побледнело.
- Простите, пожалуйста, - пробормотал он.
- Ничего, я сама виновата, - девушка попыталась улыбнуться, но у неё получилась довольно  жалкая гримаска.
- Больно?
- Ну, вы и двинули меня, ничего не скажешь! – девушка потрогала свое темя, вглядываясь в Сергея широко раскрытыми глазами. – А такой с виду благовоспитанный…
Его рассмешило слово «благовоспитанный» -  какое-то старомодное, оно было слишком неожиданным  в речи молодой особы. Он попытался скрыть улыбку, но она всё-таки заметила перемену его настроения и спросила:
- Что-то не так?
- Нет-нет, что вы! – он растерянно вскочил, но тут и сел, потому что пятно было слишком большим, и посторонние, ёлки-палки, могли подумать: он обмочился.
- А всё эта ваша вредная привычка, она виновата, - девушка тоже села и снова раскрыла свою сумочку.
- Какая привычка?
- Вредная! – девушка хмыкнула. – Курить, типа, здоровью вредить. Ладно бы, только своему. Так вы еще и моему навредили: захотелось вам, видите ли, сигаретку «стрельнуть»…
Она говорила это серьёзно, и хотя он понимал, что у неё, видимо, такая манера шутить, всё-таки снова почувствовал себя виноватым.
- Теперь мне ещё больше хочется навредить своему  здоровью, - он попытался  поддержать  её тон. – Может, тогда мы будем квиты…
- А ничего не получится:  сигарет  нет! – воскликнула девушка и, скомкав пустую пачку «R-1Minima », аккуратно положила её в пепельницу. – Мне, кстати, тоже хочется курить. Но у меня осталась, боже мой, только десятка, - она растерянно пожала плечами. – Как же так я забыла взять деньги…
- У меня есть, - торопливо сказал он. – Я сейчас сбегаю за сигаретами…
- Ага, - усмехнулась она. – Давайте-давайте! Встречные подумают, что вы – ходячая  реклама памперсов: вот что бывает, когда мальчики о них забывают…
- Ах, да! – он сел и прикрыл пятно ладонью. – Придётся сохнуть…
- Знаете что, - сказала она, - давайте я схожу. А то у вас уши опухнут. Вот только дайте на сигареты – мне и себе, я  «Кэмел» не курю, только «R-1 Минима»… Будем считать, что вы мне заняли тридцать рублей. Ой, а мне еще нужно коту рыбы купить. У  вас рублей пятьдесят найдется? А в залог вам – вот, -  она  сняла с цепочки колокольчик, он тихо звякнул. – Возьмите! А то ещё чего подумаете…
- Нет-нет, - он замахал руками. – Ничего я не подумаю!
- Возьмите, - она опустила колокольчик в его нагрудный карман. – Потом вернете его мне. Он мне самой нравится.
Сергей достал деньги, протянул девушке и, забывшись,  машинально достал из кармана джинсов пачку «Кэмела»: там ещё оставалось две сигареты.
- О! – удивленно округлила глаза девушка. – Это как понимать?
Он смутился, но всё-таки прямо посмотрел ей в глаза и простодушно ответил:
- Познакомиться хотел…
- Ну, и как вас  звать?
- Сергей.
- Алина, - улыбнулась она. – Можно было бы и не разыгрывать эту сцену. Зачем усложнять то, что должно быть просто и ясно?
- А мне мама не велит разговаривать с незнакомыми девушками, - пошутил он. – Тем более – знакомиться с ними на улице. Мало ли что может выйти…
- А моя мама разрешает знакомиться, - засмеялась она. – Только просит телефон никому не давать. А то звонки ей спать мешают.
- Но как же я верну вам колокольчик, если не буду знать ваш телефон? – нашелся он. – Так бы позвонил,  и мы договорились бы о встрече.
- Я вам сама могу позвонить, - покачала головой Алина. – И если у вас телефон с определителем номера, то вы его сами узнаете.
Она сходила за сигаретами, потом записала номер его телефона, они поговорили о том - о сём, а в общем-то, ни о чём, но обоим почему-то было весело, и они беспрестанно смеялись, и у него возникло странное чувство: будто он знает её давным-давно, а может, и не знает – просто всегда хотел встретить именно такую девушку, с которой  чувствуешь себя легко и свободно, не натуживаешься, подыскивая какие-то нужные слова, и не распускаешь перья, потому что она всё понимает, и это в её глазах выглядит смешно, - уж лучше быть таким, как есть.
Пока они говорили, курили, пили кока-колу, за которой Алина сама сходила к барменше, злосчастное пятно просохло. А ему хотелось, чтобы оно никогда не высыхало.
- Мне пора, - сказала Алина, взглянув на часики. – У меня еще работа есть.
- На дом берете её, что ли? – удивился он. – Уже вечер. Какая работа? Вечером надо гулять, пить пиво, танцевать на дискотеке…
- Нет, - она встряхнула волосами,  и они живописно упали ей на плечи. – Я должна сделать эту работу. Мне за неё деньги платят. Надо же вам как-то долг вернуть. Мне пора. Счастливо!
Она встала, пошла, не оглядываясь, но по её напряжённой спине  он понял, что  Алина чего-то ждёт, и решил, что – его, и, не смотря на  не до конца высохшее пятно – а, пусть встречные думают, что хотят! – вскочил и  увязался за ней.
Сергей пристально смотрел на её сверкающие медью волосы, тонкую спину, руки, талию, крепко перехваченную чёрным ремешком, и ему казалось: воздух вокруг неё колыхался и сверкал,  и блеск её молодости, чистое, открытое лицо заставляло всех встречных мужчин глядеть на неё. В глазах многих из них он видел восхищение, изумление, откровенное желание. И даже воробей, который, распялив крылышки, прыгал по веткам березы вокруг равнодушно чистивший клюв самочки, вдруг опустил торчком поднятый хвост  и, коротко чирикнув, уставился на Алину. Наверное, птаха привлекло странное, какое-то таинственное сиянье, разлившееся вокруг девушки. А может быть, всё это только казалось? Но, с другой стороны, воробей  - безмозглая птичка, лишенная малейшего воображения. Что ему-то могло показаться?
Он долго не решался забежать перед Алиной и что-нибудь сказать ей весёлое, но наконец набрался смелости, и, внезапно встав перед ней, отчаянно выпалил:
- Я хочу, чтобы вы скорее мне позвонили!
Алина от неожиданности остановилась, и он, с восторгом ощущая серебристый холодок в груди, увидел, как розовеют её щеки, и она, не смея взглянуть ему в глаза, опустила голову. Он понял, что она не знает, как себя вести, но ей, так же, как и ему, хочется продлить их мимолётное знакомство, погулять, поговорить о том – о сём, но она не знает, удобно ли это, да и вообще – могут ли так поступают приличные девушки? И он, чтобы не дать ей опомниться, выпалил:
- Я провожу вас!
И, сказав это «вас» вдруг поймал себя на смешной мысли: никогда и никому из своих сверстниц-ровесниц он не «выкал» так долго. Обычно как-то сразу переходил на «ты», и особенно не задумывался, что и как сказать, а тут – подумать только! – ведёт себя как очень благовоспитанный юноша. Джентльмен, чёрт побери!
- Господи, - вымолвила она и подняла глаза: её зрачки потемнели, и он почувствовал, что его губы пересохли. – Господи, меня же уволят, если я не сделаю эту работу!
- Ещё успеете, - ответил он. – Ну, идёмте же гулять – на Амур, в парк, или вы хотите поиграть в биллиард? Вы любите биллиард?
Он ещё о чём-то спрашивал её, и она что-то отвечала, но он не слышал слов – он слушал музыку её речи, и по тому, как она говорила, торопливо шла, часто постукивая каблучками по асфальту, и тщательно сохраняла дистанцию, чтобы, не дай бог, не коснуться его руки, Сергей вдруг понял, что понравился ей, по крайней мере – не противен,  и она просто ещё не решила, достаточно ли он хорош для неё.
- Всё, - вдруг сказала Алина. – Мы пришли. Я живу в этом доме.
Дом был из тех, которые почему-то называют элитными: высокий, из роскошного красного кирпича, с башенками на крыше, телескопическими антеннами, треугольными балконами, тонированными стеклами, цветными витражами, огромными кондиционерами -  сказка, а не дом! Он стоял  почти на центральной части улицы, чуть пропустив вперед старинный особнячок, в котором сейчас располагалась художественная мастерская. И дом, и особнячок удивительным образом слились в единое целое: с одной стороны, должны были бы взаимно исключать друг друга – дореволюционная архитектура обычно плохо сочетается с модерном, но, с другой стороны, красный кирпич, использованный при строительстве обоих зданий, как-то скрывал, микшировал эти несоответствия; правда, современный кирпич, как его ни имитировали под старинный, всё же блистал свежестью и был каким-то слишком чистеньким.
В этом доме жил один бывший одноклассник Сергея – Антон Лапенков, сын известного в городе  предпринимателя, который разбогател на куриных окорочках. Когда частное предпринимательство еще только начинало в Ха развиваться, он скумекал, что в любых условиях народ хочет есть, и даже если у него нет денег, он всё равно извернётся, но купит жратву. Дешевые американские куриные окорочка привозили в город аж  из Москвы, хотя совсем рядом был открытый порт Владивосток,  и гораздо удобнее было везти этот товар напрямую на  Дальний Восток. В общем, отец Антона продал квартиру,  вся семейка переселилась к бабке куда-то на окраины, папашка взял в банке кредит – на свой страх и риск: курс доллара тогда плясал как святой Витт, возникали и рушились многочисленные финансовые «пирамиды», и никто ни во что не верил. Но, видно, он был счастливчиком: окорочка неплохо пошли на  рынке, вытеснив московских конкурентов, появилась прибыль, и кредит вскоре был погашен, а там и достаток в семье. Антона определили в  частную школу, где учился Сергей. Тут протирали штаны за партами отпрыски самых известных и уважаемых в городе людей. Ну, с отцом Сергея всё было понятно – он долго работал в бывшем крайкоме компартии, оброс  связями и, конечно, друзья не оставили его в беде, когда партия  сгорела синим пламенем: устроили его директором небольшого заводика, где из вторсырья производили туалетную бумагу. Она тоже всегда нужна. Так что семья Сергея особо не бедствовала.
И вот, оказывается, эта девушка живет в таком престижном доме. Ну, надо же! Чья же она  дочка?
Сергей не решился прямо её об этом спросить, лишь удивился:
- Крутой  у вас домишко-то! Я думал, что девушки из таких домов никогда не ходят пешком, только на «меринах» ездят…
- А я боюсь машин, - она засмеялась и встряхнула копной своих сверкающих волос. – Я исключение из вашего правила.
Он хотел прикоснуться на прощанье к её руке – пожать, погладить, что угодно – лишь бы унести с собой её тепло, но не решился это сделать, и лишь кивнул, изобразив всем лицом широкую улыбку:
- Пока! Жду звонка.
А потом, когда за ней захлопнулась широкая дверь, он, ещё немного постояв, спустился обратно на Уссурийский бульвар, глядя себе под ноги и чувствуя какую-то непонятную, лёгкую печаль.

                2.

- Тебе повестка  от следователя, - сказала мать.
Сергей взял листок бумаги с  трафаретным текстом: такой-то такой должен явиться в одиннадцать утра завтра в такой-то кабинет к следователю…
- Мам, что это значит? – Сергей недоуменно покрутил повестку в руке. – Ну, всё вроде бы уже закончилось.  Неужели ей мало тех денег, которые вы отдали?
- Не знаю, что это значит, - раздраженно ответила мать. – Отец твоим  делом занимался, он уверяет, что эта прошмандовка  сразу же забрала  своё заявление, как получила деньги. Может, ещё и следователю надо платить? Я ничего не знаю!
- Ты от нее была в восторге, - напомнил он и передразнил: Ах, лучше девочка из бедной семьи, чем все эти крали, которые  и сами не знают, чего хотят…
- Катька показалась мне скромной, неизбалованной, - вздохнула мать, не обращая внимания на его кривлянье. – Ну, никак не походила на разводилу…
- О! В твоем лексиконе появилось новое словцо! – усмехнулся Сергей. – А сама постоянно мне твердишь: не говори так, не говори эдак. А сама-то…
- Мошенница высшей марки она!  - припечатала мать. – Это надо же: спать с парнем, а потом обвинить его в изнасиловании, да еще пятнадцать тысяч рублей с него стребовать…
- Каждый выживает как может,   - меланхолично заметил Сергей. – Я на неё уже не обижаюсь. Только от всего этого как-то противно. Могла бы ведь просто сказать: «Мне нужны деньги, и не люблю я тебя, а просто трахаюсь, потому что рассчитываю что-то получить за это…»
- Трахальщик! – мать презрительно скривилась. – Если у тебя там чешется, то мог бы поприличнее девку найти…
- Ну вот, - он покрутил повестку, усмехнулся. – То она тебе скромницей казалась, то, извини, прошмандовкой, то …
- Что-то ты слишком языкастым стал, - взвилась мать. – Я не ханжа, понимаю: парню твоего возраста  нужна сексуальная разрядка. Но в таком случае, будь добр, внимательнее выбирай объект для своих … эээээ… упражнений.
- Мама, ну, сколько можно об одном и том же мне твердить? – Сергей полез за сигаретами в карман рубашки.
- И не кури мне тут! – закричала мать. – И так дышать нечем! Иди на балкон…
На балконе он сел в шезлонг, с наслаждением затянулся «Кэмелом» и снова прочитал текст повестки. С  этой Катькой, конечно, не соскучишься. Что-то, видно, новенькое выдумала, что ли? Следователь ведь сказал, что она забрала своё  заявление, хотя  он может и не прекращать дело: выявились, мол, обстоятельства, которые заставляют его предполагать, что девушка подвергается давлению.
- Ты заставил её забрать это заявление, - сказал следователь. – Твой отец, как нам известно, пригрозил ей расправой…
Сколько Сергей не убеждал этого молодого, самодовольного  мужчину, что ничего подобного ни он,  ни отец не предпринимали, следователь не верил и твердил своё. Его мало впечатлили даже фотографии, на которых Сергей и Катя сидели обнимку, держались за  руки и шутливо целовались.
- Ну и что? – следователь хмыкал. – Девушка и не отрицает, что была знакома с тобой полгода, у вас была общая компания, вы дружили с ней. Но она не занималась с тобой сексом. Ты её изнасиловал. Колись!
Сергей возмущался, даже кричал, но это не производило никакого впечатления. Напротив, следователь еще быстрее начинал поглаживать свои тонкие, как ниточка, усики и с ироничной улыбкой на  припухлых губах однотонно тянул:
- Ну-ну, ну-ну…
Сергей не врал. У них с Катей как-то очень быстро всё произошло. Неделю они встречались по кафешкам, ходили в кино, обнимались в пустых подъездах, слонялись по парку, целовались на скамейках, - и он, расставаясь с нею, чувствовал радостный озноб при одной только мысли, что завтра они увидятся снова, и вспоминал каждое её движение, каждый жест и каждое слово, и все милые глупости, и то, как она смущалась, целуя его: всегда крепко-крепко зажмуривала глаза, и её ресницы дрожали как две испуганные бабочки. Он не видел ничего, когда видел её, и между ними начиналось что-то такое, чему он и сейчас не смог бы подобрать определения – это было какое-то безумие, которое сотрясает тело и делает его легким, кажется: вот-вот, немного – и ты полетишь!
Он был в неё влюблён. И она, казалось, тоже не могла без него жить. Катя всё время твердила: «Я без тебя не я!» И на восьмой день, когда он по привычке повел её в кафе «Касам» пить  зеленый чай и жасмином и магнолией – ей очень нравился этот напиток, Катя вдруг остановилась, потупила глаза и как-то очень тихо сказала:
- Пойдем ко мне. Только быстрее! Мама через два часа приедет.
Он поймал машину и,   пока  ехали на Пятую площадку – отдаленный, один из самых грязных и запущенных районов города Ха, он покрывал её лицо поцелуями, тискал, бессовестно ласкал её коленки; ему было как-то всё равно, что подумает водитель, и, потеряв всякое соображение, он расстегнул куртку, задрал рубашку и настойчиво положил её руки себе на грудь, желая ощущать её прикосновения к своему телу. « Не сейчас, - шептала она. – Потом-потом…»
Ну а потом было всё. Они, слава богу, успели намиловаться до прихода матери. А может быть, Катя и соврала насчет её. Может, никакая мать и не должна была придти. Просто девушка выделила ему эти два часа и, когда они прошли, решительно скомандовала: «Быстрее! Одевайся! Не тормози! Ты должен уйти!» А когда она приходила к нему, то тоже помнила о лимите, установленном для их близости: если говорила, что у неё есть только «часик», то это и были именно шестьдесят минут, ни больше - ни меньше. Как он ни упрашивал её, она решительно отводила его руки от себя, хмурилась и сердилась: « Я должна вернуться домой вовремя!»
Может, она никогда  и не любила его? Может, ей были нужны от него эти несчастные пятнадцать тысяч, а? Но почему же она тогда написала ему на открытке к дню рождения: «Я помню каждый миг нашей любви, когда мы были одним целым»?
- Господи, а где же эта открытка? – он даже подскочил от неожиданности. – Это же доказательство того, что она со мной тр**сь! По взаимному согласию.  И как я о ней мог забыть? Остолоп!
Он кинулся в свою комнату, но в этот момент тоненько затинькал  дверной звонок. Мать, которая была в ванной, крикнула:
- Открой отцу! Сегодня он ушел без ключей.
Сергей открыл дверь. Отец ввалился в прихожую и пробасил:
- Здорово! Как дела, насильник?
- Никак! – не обращая внимания на его подколку, сказал Сергей. – Опять меня в ментовку вызывают …
- А! Это полезно! – отец бесцеремонно опустил руку ему на плечо и похлопал. – Впредь тебе наука! Не связывайся с шалавами, дружи с приличными девчонками…
- Надоело мне ходить к этому менту и рассказывать одно то и тоже, - Сергей поморщился. – Похоже, он верит только ей…
- Гы! – гаркнул отец. – Он верит только деньгам! Наверняка тоже хочет что-то поиметь с  тебя.
- Той  прошмандовке пятнадцать тысяч, этому – не меньше, - проворчала мать, выходя из ванны. – Что-то дороговато обходятся нам твои девочки…
- Ладно тебе, - цыкнул  отец. – Если эти деньги разделить на те дни, когда он её, - отец  сделал выразительный жест, - то всё равно выйдет меньше, если бы он вызывал девок по телефону…
- Экономист! –  мать блеснула кругленькими очочками в оправе под золото. -  Ты что говоришь-то? Подумай! В человеке важно нравственное начало, оно – стержень всему его существованию…
- Ну, началась лекция на темы морали! Интересно, что о тебе студенты думают? А думают они, наверное, что профессорша – жуткая зануда. Ну, как ты, Наталья Ивановна, не поймёшь:  тело-то  у Серёжки молодое, - жизнерадостно осклабился отец. – Вполне понятно, что ему с девушками не только о Шекспире хочется говорить. Но теперь ему будет наука: не кидаться на первую попавшуюся юбку!
Сергей рассмеялся.
- А! Ржешь, жеребец! – мать, наполняясь негодованием, поставила руки калачиками на своих бедрах. – И не стыдно тебе? Позоришь нашу семью! Что подумают о нас люди?
- Да начхать, что они подумают, - отрезал отец. – А ты не лыбься, Сережка! Дело-то серьёзное…
Но Сергей рассмеялся не из-за перебранки родителей. Он подумал о том, что снова, кажется, кинулся на первую встречную юбку – по выражению отца. Алина вполне подходила под это определение!
- Он ещё смеётся, - мать покачала головой. – В  тюрьму можешь попасть. Ты об этом подумал? А там с насильниками знаешь, что делают? Я в газетах читала…
- Никого я не насиловал, - огрызнулся Сергей. – А засмеялся, потому что…
Правду он, конечно, не мог сказать. И замялся, подыскивая ответ. А мать, подбоченившись, так и сверлила его грозным взглядом.
- … потому  что подумал, что твои студенты точно поугорали бы, если бы узнали, какие слова  ты употребляешь, - нашёлся он. – В представлении других ты – интеллигентная женщина.
- Вот до чего ты меня довёл! – парировала мать. – У меня нервы ни к чёрту стали из-за этой истории. Как подумаю, что о ней в университете узнают, так вся не своя делаюсь.
- Да ты не про университет думай, - сказал отец. – Нас**ть, что они там подумают! Серёжка в  беду попал, а ты о своем имидже заботишься.
- Можно, я пойду в свою комнату? – Сергей сделал брови домиком и сморщился как от зубной боли. – Голова болит. И без этих разговоров тошно…
Отец молча кивнул, а мать вдруг опустила руки и вздохнула:
- Думаешь, я не понимаю, как тебе тяжело? Ты извини, я сорвалась… Может, поешь? Целый день ведь не ел. Вот и болит голова…
- Потом, - мотнул головой  Сергей. – И не голодный я. В кафе перекусил.
В комнате он упал ничком на диван. Ему хотелось отключиться от всего, что было по ту  сторону двери. Еще каких-то лет пять назад Сергей умел делать это в совершенстве. Прежде всего, надо было неподвижно уставиться в одну точку, не  шевелиться и ни на что не обращать внимания, просто – глядеть перед собой в пространство, пока где-то там вдалеке не возникнет маленькая точка. И как только она появится, постараться сконцентрировать на ней взгляд – смотреть только на неё и на что внимания не обращать.
 Вначале она была маленькой, даже меньше мошки, но Сергей каким-то образом притягивал её, а может, это она его притягивала к себе – и делалась всё больше и больше, раздувалась как шарик, шар, шарище, и вот он уже под её куполом, который продолжает расти и шириться, и вскоре сливается с ярким голубым небом, растворяется в нём, а может, и само небо, и солнце, и невидимые днём звёзды  оказываются внутри этого гигантского шара. Стоит оглушительная тишина, лишь где-то далеко-далеко, у самого горизонта, тихонько звенят колокольчики, а может, и не колокольчики – наверное, это  в  высокой, влажной траве бряцают литаврами цикады и кузнечики. Ему почему-то так и представлялось: к их лапкам прикреплены сверкающие медные кружочки,  насекомые  ударяют ими – и рождается печальный,  долго не затухающий звук, и снова медленный удар литаврами, и снова - этот протяжный звук, тягучий как  начавший засахариваться мёд. Голова начинала кружиться, и он погружался в  странный цветной туман: полоса белая, полоса серая, полоса голубая…
«Вы бы показали своего мальчика хорошему врачу, - говорила  матери воспитательница Маргарита Афанасьевна. – Он у вас задумывается частенько. Не дозовешься его! Глаза открыты, а сам – спит…»
Маргарита Афанасьевна так, наверное, и не догадалась, что шестилетний Серёжка просто уходил от неё – отключался, так сказать: не хотел слышать её вечно недовольного голоса, всех этих поучений, окриков, а, главное, ему не нравилось, как она читала сказки. Воспитательница открывала книгу и, поминутно бросая на группу ястребиный взор, начинала: «Жили-были старик со старухой… Горшкова, не вертись…И была у них дочка Машенька… Антон, положи зайца на место и слушай меня….Такая красивая, такая пригожая, старики нарадоваться на неё не могли… Шулепов, я всё вижу! Опять  грызешь ногти!»
Серёжка не вертелся, не грыз ногти, не подпинывал под столом свою соседку Олесю Архипову, хотя ему всё время хотелось задеть её, чтобы обратить на  себя внимание, - он преданно смотрел на Маргариту Афанасьевну, и старался даже не мигать. Слов он не слышал – только видел, как шевелятся губы воспитательницы: то едва-едва касаются друг друга, то округляются, то вытягиваются в трубочку, то скорбно обвисают и вдруг взмахивают крылом чайки. Сережа представлял, как птица взмывает над волнами и  парит  в прозрачном, холодном воздухе, такая одинокая и прекрасная. Порывом ветра её подбрасывает вверх – туда, где солнце, к облакам, выше их, в губительные, сверкающие  выси, и вскоре чайка становится  серой точкой. Если бы он не знал, что именно на этом участке неба затерялась птица,  то навряд ли  разглядел бы её. Били в литавры кузнечики, звенели цикады, перекликивались овсянки, монотонно шумел ручеек,  над фиолетовым ирисом завис крупный мохнатый шмель – он сердито жужжал, не решаясь почему-то опуститься на цветок.
Боясь упустить из виду точку в небе, Сергей скосил    глаза, чтобы посмотреть на шмеля. И в этот момент его боковое зрение засекало начало  превращения: точка пульсировала, росла, наливалась тусклым жёлтым светом – мерцала как маломощная лампочка в туалете коммуналки.
- Сережа, повтори, что я сказала. В третий раз прошу!
Голос Маргариты Афанасьевны все-таки, наконец, касался его слуха, и он вздрагивал, возвращаясь в привычный мир, и сонно улыбался, пожимая плечами:
- Извините, Маргаритфанссена, больше не буду…
Воспитательница навряд ли догадывалась, что мальчик, глядя на неё преданными глазками, думал про себя: «Подождите, Маргаритфанссена, вот я вырасту большим, и сильным, и умным, и придумаю робота, который   вместо воспитательниц будет играть с детьми, и ни за что, никогда в жизни не закричит на них, и не поднимет на смех, а уж если начнёт читать сказку, то это будет сказка, да-да-да!»
Эти первые проблески самосознания  утешали его. Они уводили его от того, что ему не нравилось и с чем  не мог справиться сам. Фантазия отвлекала от реальности, поднимала его над ней, освобождала от обид, неприятностей, смутного настроения. Но когда Сергей вспоминал Катю, его воображение бунтовало: вокруг  девушки – чёрная пустота,  хоть бы звёздочка где мелькнула – ровная, абсолютная пустота цвета  антрацита, и казалось: коснись её рукой –  в дёготь попадёшь: если даже быстро отмоешься, то всё равно тело надолго сохранит  впитавшийся в него острый, густой, удушливый дух.
- Ну, зачем я так думаю? – сказал он сам себе и перевернулся на спину. – Согласись: тебе с ней было хорошо. Правда, не находилось о чём поговорить – её  мало интересовали музыка, кино, хорошие книги. Катька смотрела  какие-то стрёмные сериалы, слушала всю эту попсу и обожала ходить в кинотеатр «Гигант» на мистику или эротику. Ну, не все же девушки должны читать Кокто или, как Алина, Уитмена. Ей и не надо было всё это знать.
Она знала то, чего не знают некоторые другие девушки: любовь без секса – не любовь, и  то, и другое  не  знает правил, а если они даже и существуют, то писаны для кого угодно, только не для Кати: она смеялась над картинками из роскошно изданной «Кама-сутры», которую отец подарил Сергею, и удивлялась, что разнообразие физических отношений сводится к чётко описанным позам, как будто у влюбленных нет собственной фантазии, и над  элегиями  Овидия издевалась, и слушать не хотела ни про какие книжки, описывающие технику секса, - она говорила: «У меня своего ума на это хватит, зая! Разве нет?» И сводила  меня с ума именно этим – фантазиями, экспериментами, безоглядностью чувств. Ой ли, чувств? Навряд ли… Она просто забавлялась, потому что хотела одного: получить эти проклятые деньги…
Но если она хотела только денег, то почему в первый же раз, как они переспали, не побежала в милицию с заявлением об изнасиловании? Зачем продолжила отношения, и почему так радовалась, когда видела его? Неужели это можно  сыграть: искренняя улыбка, жаркий поцелуй, трепет рук, внезапный румянец – нет, даже не румянец, а розовые пятна, которые проступали на её светлой коже как переводная картинка: тут пятно,  там пятнышко, и еще одно…
- Не говори мне таких слов…
- Ну, почему? Это правда!
- Я знаю, что не красавица. Не ври мне, пожалуйста…
- Для меня ты самая-самая…
Катя посмотрела на него долгим, серьезным и немигающим взглядом. Он не отвёл глаз, и тоже, не мигая, глядел прямо  в её зрачки. Он был честен: она действительно казалась ему лучше всех девчонок, которых он знал, и он, конечно, прекрасно понимал, что Катя – никакая не топ-модель, и, более того, её, пожалуй, портило лёгкое косоглазие – нет, с глазами, вообще-то,  было всё в порядке, но стоило ей  понервничать – и левый глаз чуть-чуть сдвигался к переносице; зрачок, угольно-черный,   словно освещался изнутри огнем  далёкого костра, а радужка ещё ярче наливалась изумрудной зеленью.
- Ты, наверное, была когда-то ведьмой, - восторженно шептал он. – У тебя глаз колдовской!
- Да! – она весело смотрела на него, не отрывая взгляда. – Захочу – и ты ни на одну женщину больше и не взглянешь. Присушу-приворожу, а потом возьму и брошу тебя. И будешь ты мучаться…
- За что?
- А ни за что! – она прикрывала глаза ресницами, и по её губам скользила легкая тень улыбки. – Нет, вру! Знаю, за что. За то, что ты нравишься женщинам. И ещё за то, что нам с тобой не судьба остаться вместе…
- Откуда ты знаешь, судьба или не судьба?
- Молчи! – она осторожно, но настойчиво прикасалась губами к его губам, вынуждая его замолчать. – Я это чувствую. Ты – не мой.
- Я – твой, - он крепче прижимался к её телу. – Чувствуешь, я весь твой?
- Нет, - она прикасалась пальцем к его губам, не давая им раскрыться. – Тело к телу – это ещё ничего не значит. Помолчи, зая.  Не надо слов…
- Иногда ты меня пугаешь, - он убирал её палец со своих губ. – Мне порой кажется, что ты старше, чем есть  на самом деле…
- А мне иногда кажется, что кто-то подсказывает, как себя вести, - её рука, положенная ему на грудь,  легонько вздрагивала, и он тоже вздрагивал: из её ладони будто выходил разряд тока – мгновенный, легкий укус. – Наверное, все женщины, жившие  до меня, - прапрабабки, прабабка, бабка  Софья, про неё, кстати, говорили, что она умела колдовать – так вот, все они следят за мной, и если что-то не так, дают об этом знать. Это не голоса, нет! Это будто бы какая-то вспышка в мозгу, раз – и загорелась сигнальная лампочка, и я знаю: что-то не так, совсем не так, и всё стоит делать так-то и так-то…
- Ерунда какая-то, - бормотал он. – Глюки!
- Хочешь – верь, хочешь – нет, - она пожимала худенькими плечиками. – Но это правда. И я знаю, что мы никогда не будем вместе…
- Но мы сейчас вместе, - Сергей смеялся и снова прижимал её к своему телу. Но с ним тоже происходило  что-то странное: его губы растягивались в улыбке, но на самом деле ему было грустно, какая-то неясная, смутная тоска сжимала сердце, а может, и не сердце, а что-то рядом с ним – то, что наваливалось камнем, придавливало, тискало  этот трепещущий комочек, заставляя его биться ещё чаще.
Катя приложила ухо к его груди и, казалось, заснула: глаза закрыты, лицо безмятежно, дыхание легкое, ровное.
- Почему ты закрываешь глаза? – спросил он. – Ты всегда их закрываешь, когда кладешь голову мне на грудь…
- Это – тайна, - шепнула она и ещё крепче сжала ресницы. – Тебе об этом знать не обязательно.
- Но почему?
- Ты не поймёшь…
- Думаешь, у меня ума маловато?
- Ладно, - она вздохнула. – Когда я смотрю на тебя, то ты видишь в моих глазах своё отражение. Но ты не видишь то, что вижу я в твоих глазах.
- Почему же? В них ты…
- Нет, в твоих глазах не видно ничего, - она провела пальцем по ложбинке в его груди, потрогала короткие, мягкие волосинки вокруг сосков и опустила ладонь ниже – на пупок. – В них ничего не видно, кроме моих  слёз…
- Какие слёзы? О чём ты? Разве ты плачешь? Я ничего не вижу…
- Ты не видишь ничего, а я вижу в твоих глазах свои слезы, - упрямо повторила она. – Ты же хотел знать мою тайну. Теперь ты её знаешь, но не поймёшь её…
- Выдумываешь, - усмехнулся он и мягко, но настойчиво потянул её ладонь ниже, ещё ниже. – Я вижу твою улыбку, и радость вижу, и вот эти губы, и носик, и щечки, и ушки, - он поочередно называл то, что целовал. – И шейку, и грудь – эту, и вот эту… Я готов часами смотреть на тебя!
- Но это не значит, что ты меня на самом деле видишь, - ответила она. – И ты не знаешь, что такое любовь…
- Любовь – это…
А что это? Нет, правда, что это такое на самом деле  - любовь?
На обёртке от жевательной резинки написано: «Любовь – это…» И нарисованы два сердечка -  веселые, ярко-красные, простодушно-дебильные.
Катя, хотя и баловалась сигаретами сама, терпеть не могла запаха табака, и Сергею приходилось жевать жвачку.
- Любовь – это, - повторил он и, не зная, что сказать, замолчал.
- Что же? – она рассеянно повертела обертку от жвачки. – На картинке, смотри, всё просто: два сердечка тянутся друг к другу, им хорошо вместе. Но разве это любовь? Они не видят то, что спрятано в глубине глаз…
- Что-то непонятное ты говоришь, - заметил он и, не желая продолжать тему разговора, ловко сменил её: У тебя такие красивые глаза. Тебе, наверное, часто про это говорили?
- А не скажу! – она высунула кончик языка и подразнила его: Бе-бе-бе! Догадайся сам…
- Да я с первого раза догадаюсь! – он притянул ее к себе, обнял и, стараясь не моргать, уставился прямо в её зрачки. – Много! Не меньше ста человек!
- Бе-бе-бе, - она не отводила взгляда. – Не угадал!
Он смотрел в её глаза, она – в его. Сергей не мог понять, то ли она шутит, то ли говорит правду.
- Неужели их было так много, что ты потеряла счет? – он искреннее изумился, хотя и пытался делать вид, что ему всё равно.
- У меня по математике «пятёрка» была, - в её зрачках сверкнули желтые искорки. – Так что считать умею, и дебете с кредитом обычно сходятся. Ну, давай-давай, угадывай!
- Ладно, - он не выдержал и первым отвел взгляд. – Каждый мужчина, если он, конечно, мужчина, должен был заметить твои глаза.
- А вот говорить про это я разрешала не каждому, - засмеялась Катя.
- Можно подумать, они у тебя разрешения спрашивали.
- Некоторые не спрашивали, это правда, - кивнула она. – Но я всегда чувствовала тот момент, когда начнутся все эти комплименты, и про глаза тоже, а потому вовремя говорила «пока!». Если мне, конечно, не хотелось, чтобы именно этот человек говорил мне всякие глупости…
- И много было таких, кому ты это разрешала?
- А вот это дело не твоё, - она снова высунула кончик языка и подразнила: Бе-бе-бе! Думай, что хочешь. А чтобы легче думалось, смотри: вот они!
Она повела рукой, и за её плечами возник смешливый белобрысый паренёк, за ним – высокий красавец с  картинной белозубой улыбкой, ему в затылок дышал чернявый солдатик в мятой гимнастёрке, за ним – приличного вида господин средних лет, смущенно поправлявший тонкие очки, плечом к плечу рядом встал молодой человек, похожий на этого господина – может быть, даже его сын, следом – ещё один парень, и ещё, и ещё.
- Гляди, гляди! – Катя смотрела на него отчаянно весёлыми глазами. – И думай, что хочешь. Мне всё равно, что ты подумаешь…
- Что за фокусы? – растерялся Сергей. – Как ты это делаешь?
- В тот-то и дело, что ничего не делаю, - она пожала худенькими плечами. – Не знаю, как у кого, а у меня - все мои мужчины всегда со мной.
- Они все – твои?
- А что? Разве много? – Катя откинула голову назад и рассмеялась. – Господи! Ты, наверное, подумал, что со всеми ими я непременно трахалась? Ну, почему вы все такие примитивные: если женщина считает мужчину своим, то, значит, непременно ему отдавалась. А существует, между прочим, и чистая любовь. Правда, Павлик?
Она обняла белобрысого паренька, чмокнула его коротким поцелуем в загорелый нос, и тот, засмущавшись, неловко приобнял её за плечи, но так и не решился поцеловать.
- А вот этого – Александра, - она поманила пальцем высокого голубоглазого атлета, - я вообще не любила. Просто у меня был такой период, когда нужен был хоть кто-нибудь, чтобы не чувствовать себя одинокой и никому не нужной дурой. И тут попался он, - она вздохнула. – В Александре всё хорошо, и любовник он отменный, и такого члена, как у него, я больше не встречала, но ничего, абсолютно ничего я не испытывала. Нет, впрочем, вру. Пока мы были с ним в постели, всё было хорошо, нет, лгу: великолепно, лучше, наверное, не бывает! Но как только я вставала с этих измятых, горячих простыней, так сразу же – ничего, какая-то пустота, и душа молчит, и скучно, и думаешь: «Господи, он же так старался! А вспомнить нечего…» Нет, правда, вспомнить нечего, кроме его длинного члена. Ну, не поганка ли я? Но врать самой себе не умею: кроме секса, нужно что-то ещё… А что? Не знаю. Нет, опять вру, потому что знаю, но тебе не скажу. Ладно,  Сашек, не стесняйся,  покажи, что у тебя есть…
Атлет, лучезарно улыбаясь, лёгким и непринужденным движением освободился от плавок. Наверное, он был стриптизёром: красивое тело, грациозные жесты, картинная стойка и, что удивительнее всего, его детородный орган, вздрогнув, начал выпрямляться сам по себе. Казалось, что этот внушительный член жил своей  жизнью, отдельной от тела картинного красавчика.
«Впечатляет! - отметил Сергей. – Екатерина Великая определила бы его в гренадёры. Хотя, возможно, это всего лишь муляж, искусно сделанный – не отличишь от натурального члена. С чего бы он ни с того, ни с сего встал? Наверное, как-то управляется. Кнопочка где-нибудь есть…»
Но Катя, словно прочитав его мысли, громко засмеялась и, не смущаясь, ухватила трепещущее копье гренадера и дернула его:
- Смотри! Не отрывается. Полноценный х**… А у тебя настоящий? Сейчас и проверим…
Другой рукой она потянулась к ширинке Сергея и, продолжая хохотать, дернула молнию. Такое поведение изумило его, и он положил свою ладонь на ее руку, чтобы остановить Катю. Но его пальцы  ощутили лишь собственный напрягшийся член.
- Кать, ты куда пропала?
Сергей очумело потряс головой и открыл глаза. Он лежал на диване, укрытый клетчатым пледом, рядом с ним примостился  Маркиз – серый кот с белой симпатичной мордочкой. Ни девушки, ни гренадера, ни роты Катиных мужчин рядом не наблюдалось.
- Приснится же такое!
Сергею, как всякому молодому человеку, грезились эротические видения, и порой то, что в них творилось, лишь повторяло его собственные фантазии, виденные фильмы или какие-нибудь рассказики, прочитанные в бульварных еженедельниках. Но это сновидение было особенным. Он как-то меньше всего думал о том, какие у Кати были мужчины до него и что они с ней делали, а если даже и думал об этом, то как-то вскользь, без интереса и уж, конечно, не воображал себе ее бой-френдов. А тут – такие картины, ёкарный бабай, фу ты – ну ты!
В комнату заглянула мать, тихо позвала:
- Сережа, ты спишь?
- Нет, мам…
- Ты вчера как лег, так и уснул мертвецким сном, - сказала мать. – Я тебя тревожить не стала, пледом укрыла.
- Спасибо, мам. Надо было разбудить. Я хотел фильм Антониони посмотреть по телеку…
- Возьмешь на видео, - ответила мать. – Отец уже на работу ушел, у меня первая пара – так что я тоже побежала. В кофеварке остался кофе, подогреешь его…
- Угу, подогрею, - он сладко потянулся. – Это сколько же я прокемарил?
- Переживаешь ты, - заметила мать. – Вот и свалила тебя крепкая дрёма. Но это хорошо - хоть поспал власть. А что тебе приснилось-то? Ты так стонал сейчас…
- Какая-то ерунда, - отмахнулся Сергей, продолжая лежать под пледом. Встать он не мог по очень простой причине: эрекция  не проходила, и ему мог помочь лишь холодный душ. «Скорее бы ты ушла, - подумал он. – Мам, ну опоздаешь же на лекцию!»
- Кажется, ты сегодня подашь своим студентам дурной пример, - сказал он вслух.
- Что? – уже из прихожей откликнулась мать. – Какой пример?
- Опоздаешь, - уточнил Сергей.
- Я вообще хотела пойти с тобой к следователю, - сказала мать. – Но лекцию не смогла отменить: в деканате никто трубку не берет. Наверное, секретарша опять проспала. Наберут всяких шмакодявок – мучайся с ними потом, никакой ответственности…
- Мам, я не маленький, сам справлюсь, - ответил Сергей. – Тем более, что мне не в чем оправдываться.
- Ой, да ладно тебе! Не маленький, - передразнила мать. – Это я уже и так поняла. Мой тебе совет: отрицай всё, ничего не было – и точка!
- Не получится, - вздохнул Сергей. – Я уже раскололся, сказал, что у нас была любовь и всякое такое…
- Дурачок, - ойкнула мать. – Ой, какой дурачок!
- Какой уж есть…
- Ладно, мне некогда, ах, впрочем, мне всю жизнь некогда, - с надрывом в голосе сказала мать, желая показать, как она, бедняжка, разрывается между родительским и служебным долгом. – Я полетела! Потом поговорим. Ни пуха, ни пера…
- К черту!