Жучок

               
Деревья кидаются в стороны, летит, шурша, дорога под колеса машины. Ветер развевает волосы, рвет ноздри, и когда дорога проваливается на спуске, хватаешься за борт кузова, боясь улететь. Из прохладной чащи с одуряющим, как слезы, кисловатым запахом тайги машина вырывается в теплый простор поймы, напоенной цветущей таволожкой. Позади сопки удаляются  и растут. И снова мелькают дубки, и машина, разбрасывая мокрую гальку, уходит за скалу у моря на подъем под своды деревьев.  Но вот открывается длинный спуск в простор мягких сопок и высокого неба. Вдали  у ломаной линии синих сопок светлые крыши поселка виднеются.
  Пыльная улочка укуталась в деревья, у столовой машина резко затормозила. Пыхнул последний раз мотор, и тишина надавила на уши. Я встал на землю, она еще летит под моими ногами. Из кабины вылезли парни.
 – Все, дальше сегодня не поедем, - шофер спрыгнул с подножки, хлопнул дверцей и направился вслед остальным ко входу в столовку, занавешенному кисеёй с бахромой понизу.

– Приветствую вновь прибывшего в Пьяную деревню. – На дороге стоял с бутылкой в руках широколицый парень неопределенного возраста, сделал не совсем твердый шаг навстречу, линялая от дождей, солнца и ветра одежда. Рыжие космы выбились из-под огромной кепки, соразмерной большой голове и огромным чуть навыкат глазам, расставленным широко и оттененных длинными густыми ресницами, глаза оленя, - белки глаз в тонкой паутине кровеносных сосудов, глаза светло-голубые, но не водянистые, кожа лица красная, лицо крупное, мясистое, голова сидит на крепкой шее, толстой, так что ворот рубахи всегда расстегнут.
- Я тот, кого привлекает на свой свет и страдание и наслаждение.
 – Остер на язычок.
 – Терпкой влаги наглотался.
 – А может, отпустишь бороду, как Лев Толстой, и скроешь за ней лицо, где больше лукавства, чем правды. Зеркало русской революции.
- Что ж, понял. Революцию сделали пьяные матросы, а я и есть матрос.
- И до сих пор не могут остановиться, да?
- Хочешь пролить свою истину на всех и остаться при этом целым. – Краснорожий парень прищурил на меня один глаз.- Алкоголь иногда помогает избавиться от отчаяния, представляя реальность легким фарсом на действительность.
- Тебя, Лев Николаевич, случайно, не философом называют?
- Философствовать, познавать – значит ощущать свою ограниченность.
- Природа наша существует, чтобы спрятаться от действительности, так что истина – есть ложь.
- Витус, - протянул он здоровенную свободную ладонь, - С латыни переводится, как виноград. Заслали гонцом. Падай «на хвоста». Заночуешь у меня на катере.
 Вечером. «Жучок, буксир КЖ-480!» - Матюгальник от диспетчерской под обрывом заорал трескучим голосом на весь причал. - «КЖ-480! Какого х…, Кто разрешил отход, назад, е… рот!». Куда назад, если  на борт попрыгали «гонцы», со стоящего на рейде, уходящего в рейс СРТМа, скрылись в трюме с мешком водки. Подошли к борту, на палубе, ярко освещенной прожекторами, словно рыбы в аквариуме чуть шевелят плавниками, бродят бухие рыбаки, в море сухой закон на всю путину. Вышел на мостик капитан, делает вид, что нас нету, «жучку» запрещено подходить к борту уходящим в рейс судам, чтобы не разбежались матросы. Штурман и моторист ушли в каюты, вслед за пассажирами, вернулись совсем пьяные, за штурвал стал матрос «жучка». На обратный к причалу рейс на борт попрыгали пьяненькие подружки моряков, что висли через борт и кричали: «Я буду ждать тебя, любимый». «Возвращайся скорее». «Дорогой,шли деньги на сберкнижку в Деревню».
Утром перед пересменкой с «жучка» услышали протяжный гудок у входа в бухту и увидели возвращающийся с приспущенным флагом знакомый  СРТМ, от запоя умер сорокалетний капитан.