Дочки-матери

Татьяна Багаева
Вот и я, мама. С днем рождения. Сирень, твоя любимая. Опять лето забыло завернуть к нам, поэтому и сирень все еще цветет.
Как я? Да все по-прежнему – работаю, учусь, живу как-то, потихоньку.
Младшая в этом году в первый класс идет, старшая пишет, не так часто, как хотелось бы, но пишет. Совсем взрослая. И очень красивая. Знаешь, она совсем на меня не похожа. И это, наверное, хорошо. Свои какие-то проблемы, свои ошибки – сама их делает и сама исправляет. Смотрю на нее и исхожу завистливыми мыслями. Все-таки такими расточительными на чувства, слова и поступки можно быть только в юности.
Хочется уберечь, конечно, от всей этой грязи, от разочарований, прикрыть, как мама-квочка крыльями  от холода взрослой жизни, но… Ты же знаешь, что это невозможно. Там, где смогла – предупредила и объяснила, выложила все свои страхи и сомнения, попыталась рассказать так, как посчитала нужным. Но это мои ошибки и мои страхи. И вовсе не значит, что это будут и ее ошибки. Ведь так? Я благодарна ей за доверие. И за то, что она терпеливо выслушивает мои материнские «а вдруг». Наверное, смешно и глупо пытаться воспитывать взрослеющего ребенка, размахивая родительским тапком с другого берега океана. «Воспитывать» - это от слова «питать»? Дать пищу, но не заставлять есть, как-то так, наверно…Боюсь я рубить с плеча, боюсь оказаться мямлей или клушей, боюсь, что что-то вообще я могу не понимать в силу только того, что я не такая, как моя дочь – не тот темперамент, склад характера, вообще другая. А поэтому не могу оценить данную ситуацию адекватно. Плюс еще это самое «материнское чувство», которое забивает все остальные мыслительные процессы. Мне остается только наблюдать. Но я постараюсь понять и принять любое ее решение… Мам, мне кажется, это очень важно знать, что ты имеешь право делать свой выбор, пусть даже не правильный. И знать, что от твоей ошибки любить тебя  меньше не станут…
Пытаюсь утешить себя, что если бы я была рядом, то нашла бы те, самые нужные и подходящие для этого слова. А так, письмом,  выстраивая по возможности простые и короткие предложения, просеивая все эти избитые до зубной боли фразы, чтобы достучаться. А потом со словарем пробираться через ее торопливые буквы, мучаясь с грамматикой чужого языка  - искать родное и знакомое.… И коварная мысль – а была бы эта открытость в случае, если бы она тогда уехала не со своим отцом, а осталась со мной.… Не стояла бы между нами та самая глухая стена непонимания, что была когда-то давно, в какой-то другой жизни между мной и тобой?  Ладно, я не хочу сейчас об этом… Вернее, я сама не знаю, почему так было. Последнее время часто возвращаюсь к тому времени, перебираю свои старые фотографии, дневники и письма. Пыталась найти ответ на единственный вопрос – почему? Почему так, а не иначе. Откуда это ужасная привычка отводить глаза в сторону от прямого взгляда, эти давящие комплексы, откуда такая беспомощность перед этой жизнью, неуверенность и потерянность?  А в глазах та бездомная собачонка, которая готова лизнуть любую протянутую руку, или получить ударом сапога под ребра. Мам, почему так больно жить? Или это так называемый «кризис среднего возраста»? Я почему-то думала, что только мужчины этим страдают, а у нас достаточно и без того забот и волнений. Но ведь вылезло и сидит: «Что я, кто я, что сделано, а что так и осталось где-то в нереализованных мечтах, вываливаясь с пожелтевшими фотографиями, старыми детскими рисунками и в случайных встречах с забытыми друзьями детства». Вроде бы все нормально. Правда, мам, все у меня хорошо.  Нашла какое-то равновесное состояние и балансирую – вроде бы все держится, крутится, живет. Девочки растут, у папы тоже все вроде бы хорошо (смотрю, он уже был у тебя – свежие цветы и трава убрана, я к нему заеду сегодня, попозже), занимаюсь любимым делом…  Денег, правда, нет, но как-то хватает, и менять ничего не хочется. Вроде бы… Хорошее такое слово, удобное, надвинула его на глаза и задрала повыше нос. Что-то не так, ты права. Нет чувства защищенности, что ли. И еще какое-то чувство… нет, не недовольство, а что-то вроде – «Ну, Тань, и это все?».  Словно проживаю чью-то чужую жизнь, с чужими правилами и законами. Она по-своему интересна и хороша, и я не могу сказать, что мне плохо. Но… Мама, такое ощущение, будто что-то важное, единственно верное и правильное – оно проходит мимо, а я играю в какие-то игры, окружаю себя совершенно ненужными отношениями, вещами, людьми. Понимаешь? Я не знаю, чего я хочу. Но знаю, что нет того стержня, за который можно было бы как-то зацепиться, чтобы жить дальше… Я думала, что таким стержнем должна быть любовь. Нет, ни к конкретному какому-то человеку – любовь вообще – к жизни, к людям, к себе самой, в конце концов. Но «вообще» не получается.  Я представляла свою жизнь деревом. Вот оно держится своими корешками-привязанностями за все то, что мне близко и дорого. Здесь – любимый человек, здесь – родители, здесь – дети, здесь – работа. Но какой-то умелый дровосек хладнокровно и уверенно отсекает одно за другим,  я цепляюсь ветками за пустое небо, а оно смеется надо мной и не держит…
Мне уже пора. Вроде бы все сказала, но почему-то проще и легче от этого не стало. Пытаешься привязать к словам свои проблемы и переживания, придумываешь им названия, чтобы знать, как хоть они называются, а они ускользают, рассыпаются на ничего не значащие буквы, звуки, паузы… Мам, я вот все думаю – почему у нас с тобой очень редко получался нормальный разговор? Нет, за эти восемь лет я не сильно изменилась, и на твой вопрос «Ну, как ты?», бодро бы ответила, что все в порядке. Ведь я знаю, что ты меня очень любила, и для меня ты всегда была самым близким и дорогим человеком. Но как-то не складывалось. Ты всегда казалось такой правильной, цельной, недоступной и очень красивой, именно такой, какой должна быть настоящая женщина. А я тянулась на цыпочках изо всех сил, чтобы хоть немного быть похожей на тебя, но из зеркала на меня смотрела нескладная девчонка в очках и с тощенькими косичками. И каждый раз я с ужасом думала о том, что я просто не могу быть твоей дочкой. Потом, правда, как-то все это прошло, но тот самый детский страх остался. Мне всегда казалось, что у тебя должна быть счастливая и какая-то особенная дочь, которой бы ты могла всегда гордиться так же, как я гордилась тобой. Но жена из меня получилась «так себе», как мать – тоже не все ровно и гладко, да и сама личность оказалась какая-то неопределенная, вязкая, нерешительная. Себе-то самой я могу сказать – уж, какая есть, такой и принимайте, а перед тобой всегда было неловко. Намного легче было заговорить со случайной бабулькой в очереди или с незнакомым попутчиком в поезде, потому что для них я тоже была случайной и незнакомой. Для себя я уже как-то решила, что быть слабой, беспомощной – это не самое позорное и стыдное. Я такая, как я есть – не больше, но и не меньше.  Знаю, что любят и тянутся к сильным и удачливым, а страдальцев обходят за километр, чтобы не заразиться случайно. Поэтому о бедах – лучше сказать случайному попутчику, а близкому другу радостно сказать «все прекрасно, нет проблем». Но говорить о трудностях – это же не значит, что ты жалуешься на жизнь? Просто пытаешься выяснить – трудности ли это вообще,  или так, просто мелкий дождик за окном.
Быть всегда сильной, такой, какой тебя хотят видеть – это замечательно, но очень сложно. Обязательно, по-моему, должен быть хоть крохотный участок того самого «дома», где можно скинуть туфли на высоком каблуке, смыть краску с лица, влезть в старые штаны, забраться с ногами на диван под теплый плед с каким-нибудь дурацким и глупым романом, с запрещенной печенюшкой – и побыть собой, не думая о том, не выглядишь ли ты со стороны слабой и бестолковой… И должен быть кто-то, кто бы принимал тебя такой просто из-за того, что это ты… А потом можно снова одевать латы и шлем, и снова быть независимой и сильной, гордой и волевой… Хотя, если честно, я немного устала от этой роли сильной женщины. Наверное, потому что как-то душевно истрепалась, вымоталась, что ли. И слез почти не осталось.  Меня поломал этот  год. Скомкал, как бумажку. Была такая ровненькая и прямолинейная, а тут какие-то углы везде торчат.
Вот только с папой я не позволяю себе быть слабой и беспомощной. Ему я рассказываю, задрав повыше нос, о том, как я счастлива одна, как мне никто не нужен, как они все там без меня страдают и убиваются… Иначе папа готов выхватить шпагу и вызвать их всех на дуэль. Всех, кто посмел обидеть его маленькую принцессу… Наверное,  для него я всегда и буду – маленькой принцессой, с бантиками и косицами. И хоть я пытаюсь ему что-то объяснить про мои приближающиеся 40, про седину среди осветленных прядок, про то, что скоро сама уже могу стать бабушкой, но он слушает и не слышит. И я отлично понимаю, что так меня больше никто любить не будет… А ты жила моими ошибками и слезами, начиная от детских болезней и заканчивая моими безответными любовями, ты чувствовала мою боль совсем по другому, и как мать, и как женщина. И я придумывала себе то самое счастье, солнечно-радостное, независящее ни от постороннего взгляда или слова, ни от погоды за окном, а когда не получалось – натягивала любимый шутовской колпак с бубенцами, рассказывая всякие сказочки-небылицы из своей жизни. Ты смеялась и, кажется, верила всему этому. Или не верила, а только подыгрывала мне? Теперь я об этом уже не узнаю.
Ладно. Опять пошел дождь. Мне нужно уходить. Я скучаю по тебе, мам. А еще мне очень тяжело от всех этих слов, которые не смогла, не сумела или побоялась сказать вовремя. Неужели каждый носит ворох таких же вот невысказанных слов, которые словно не родившиеся дети фантомной болью напоминают о себе? Кто-то говорит, что время лечит, но это не так, просто привыкаешь к этой боли, сживаешься с ней, смиряешься, как калека смиряется со своим увечьем. И заново учишься ходить, смеяться, любить, быть счастливой… Все будет хорошо, вот увидишь, я ведь твоя дочь, а это значит, что по другому быть просто не может…