Из-за Уссури дул теплый сильный, но постоянный, ветер, и сбивал мелкую стружку из-под рубанка. Глаза чувствуют напор, когда смотришь в сторону на рвущиеся высокие заросли крапивы и конопли у избушки, непрерывная стена ветра напирает на грудь. Старые дубы на пасеке гудят ровно, словно собираются взлететь в небо. Сиреневое облако перерезало надвое багровое закатное солнце, оно, быстро увеличиваясь, погружалось за горизонт бескрайнего Китая.
Весь день я чистил планки выставленных уликов, строгал их на самодельном верстаке. Трава на точке ложится ветровыми прядями, как быстро она выросла за несколько дней. Ветер.
Старые серые дощечки золотились и разглаживались с каждым взмахом, запах смолистых солнечных досок. Появился откуда-то из кустов серьезный и удивленный Шарик, смотрел на мою работу, но так как я ничего не говорил и не обращал на него внимания, он опять убегал по своим делам, тряся шерстью на ляжках. Днем я притронулся слегка к вчерашнему супу, лапша с уткой, которую подстрелил на протоке, и почти все вылил Шарику, - собака должна иметь свой дом, т. е. получать пайку за привязанность к месту.
Под вечер стало на редкость тихо, ветер внезапно стих. Облака, несущиеся весь день со стороны Китая, остановились, их чернильные пятна, розовевшие по краям, сбились к горизонту. Расколол на дрова дубовый чурбачок, от поленьев пахнет солеными огурцами, удивительно, как обострилось обоняние. Развел огонь. Поставил на два кирпича закопченный чайник, который вынес из избушки, не хочется топить печь в ней, ночью будет душно. В омшанике взял грабли, и с точка начал убирать нападавшие между ульями за день мелкие веточки, собирать прошлогодние листья. На пасеке всегда есть работа.
В замершем воздухе плывет сизый дымок среди вечерних деревьев. Шарик, наконец, утих у крыльца, изредка приподнимая светлые брови над глазами, и поудобнее укладывая морду на протянутые лапы.Вдруг зажегся мягкий сиреневый свет, непонятно откуда лившийся сверху, солнце село в другой стороне. Он осветил траву, деревья и неровные ряды совхозных разнокалиберных уликов на точке.
Дальние сопки Хехцира, где вояки, говорят, прячут в заповеднике ядерные отходы, стали рыжими, а над Китаем, над четкой гранью облака, поднялось зарево багрового цвета, и протянулись в зенит над головой лимонно-желтые и нежно-голубые полосы. Все вокруг преобразилось, приобрело торжественный, величественный и … театральный вид, как на освещенной софитами сцене, каждый предмет приобрел свое отдельное наполнение: дуб с желтеющими еще молодыми листочками, костерок с голубым дымком под ним, уходящим в небо, и тлеющими огненным узором старыми листьями и сухими веточками; аккуратная зелененькая липа; темный сруб омшаника.
Я спустился со ступеньки крыльца, Шарик поднял голову, но когда я вышел на круг, он не побежал за мной, понял, что я пошел погулять сам по себе и его присутствие не требуется, опустил морду снова на лапы и исподлобья наблюдает за мной.
За первым рядом уликов я увидел над травой стебелек с нераспустившимся бутоном саранки - желтой лилии. Свет и тишина, только из травы поднимаются и жужжат комары.
Небесный свет также неожиданно исчез, как и появился. Всё прошло и стало быстро темнеть. Дальние сопки стали ниже, как будто земля вздохнула навстречу вечернему покою. Я пошел к дому, посидел на крыльце, выпил чашку чаю с хлебом и медом, не могу пить из кружки, как пчеловод. Он ушел еще утром к подруге в далекий поселок, опять наверно придет ночью пьяный и будет собаку бить, и заставлять ее подползать к себе на брюхе.
Зашел в избу, запах керосина примешался к запаху ночи, засветил лампу на тесаном столе, пододвинул ее к окну, чтобы видно было свет на равнине издали. Сел на лавку, тишина навалилась.
«Зачем я здесь? Случайно это или нет? Случайно моя жизнь протекает здесь или могла бы быть в этот момент в другом месте? И вообще, есть ли смысл – где быть? Я могу представить себя в поселке, имеет ли это значение? Это просто мысли, и желание чего-то другого, - а ведь жизнь моя здесь. Чувства мои привязаны к этому столу, да что чувства, реальный мир вокруг меня. Я вижу темную высокую кровать за печью, что посередине низенькой избы, синее окошко с черными деревьями за ним, шершавую поверхность стола осязаю пальцами, границы своего тела ощущаю, слышу, как удаляется и приближается комар к моему уху, негодяй, обоняю уютный запах, надо немного привернуть фитиль чуть коптящей лампы. За дверью поскребывает собака. И не надо ее впускать, пчеловод не любит этого, но ей скучно одной за дверью».
Встал, открыл плотную дверь, впустил «Шарика». Собака пробежала по полу и улеглась под кроватью.
«А ведь это еще не полная реальность! Ведь, когда я «слышу», я весь обращаюсь в слух, вот что-то изменилось в окружающем, я поворачиваю туда глаза. И постоянно сознание фиксирует это, переходит с одного на другое. Тело может делать одновременно многое, но сознание фиксирует только одно. Но тело принадлежит этому миру, в отличие от сознания, которое принадлежит «мне». Тело живет, сознание фиксирует. А, что если сознанию позволить следовать за телом, не мешать ему,… тогда я буду сознавать каждый миг «своей» жизни,… а это есть… реальность мира и «меня» «самого»,… мешают,… надо убрать мысли,… и тогда…».
Переступить границу «ничто», как переступить границу смерти. Мысль, страшащаяся и сотканная из реальности бытия, есть поток всеобъемлющий и всеединый, не имеющий границ. Но это уже не «твое» бытие, это уже не поток «мыслей», - это бытие в котором возможно все.
Вышел под звездное небо. На лужайке распустилась лилия. От болотистой равнины вместе с холодным туманом тянет арбузной свежестью.
КГБэшник, капитан, выгнав из кабинета майора, начальника поселковой милиции, повернул мне в глаза свет лампы и начал допрос, «кто тебя направил в погранзону», «с кем ты связан», «что говорил пасечнику». Но я быстро понял, чего он хочет, ему нужен был феномен, который появлялся вчера в небе, закрытое постановление по всем госструктурам предписывало, чтобы первыми с «инопланетянами» встретились представители советской власти.