Проснулся царь Пантелеймон среди ночи в муторном самочувствии. Снился ему дурной сон. Будто стоит он на берегу большой реки и весь голый. А над головой ветер гуляет и тучи кусками летят. И плывет будто бы по той реке старик Евсеич в золотом тазу и показывает царю кукиш. Пантелеймон вопрошает удивленно: ты чего? А Евсеич скалится только и цедит сквозь зубы: сие есть - мериканский покус...
В общем проснулся царь ПАнтелеймон не в себе. К чему бы, думает, такая околесица? И тут слышит вдруг, как в нижней покое, аккурат под самой задницей, звуки непонятные: скрып-скрып, и опять - скрып-скрып!
Спустился царь в покою, а там мастер Перетятька затылок чешет. Звук стало быть от затылка идет. Увидал Пантелеймона и говорит: а вот что ежели сделать таке лапти, чтоб легше воздуху. Можно на них тогда до Луны сбегать?
Удивился царь таким мыслям, но мордой в грязь не падает, образованность кажет. Говорит важно: лапоть, энто не гармонь, ен к себе уважения требоват!
Перетятька же отвечает: токмо тут водорон нужен. Водороном лапти надувать надоть...
Короче, с утра пораньше послали Кольку на рынок за водороном. Дали там Кольке за шмат серебра цельну бочку водорона.
Пантелеймон в носу поковырял, засумлевался: не много ли водорона на два-то лаптя? А Перетятька говорит: чем гуще в кажный лапоть водорону набьем, тем шибче тяга будет. Так понесет - успевай только ноги переставлять.
Провозился Перетятька с лаптями до вечера. К вечеру выкатывает из раболатории во двор телегу с лаптями. Каждый лапоть с корзину, на лапти кольца чугунные надеты, чтоб, значит, не улетели.
Все сбежались на лапти посмотреть, руками машут, в лапти пальцами тыкают. Пантелеймон орет: не тыкать грязными пальцами, не то водорон взорвется!
А Перетятька объясняет глупой толпе: этта есть - водоронные лапти-воздухоходы, многоразового спользования...
Царь мастера Перетятьку перебивает: хто желат испытать лапти - шаг вперед! Нихто не желат?... Евсеич! Подь сюды - будешь добровольцем!
Евсеич гундит: почему я? А Пантелеймон ему этак ядовито: а не будешь царю кукиша показывать!
Сунули Евсеича в лапти. Пантелеймон велит: веревкой его привяжите, шоб не убег вместе с лаптями. Привязали Евсеича к веревке, скинули с лаптей кольца чугунные, и замахал Евсеич ногами по воздуху ровно препеллер. Ой, кричит, улятаю! Шапка в его башки упала, перевернуло его болезного кверху кармашками и понесло прочь. Пока до туч подымался хорошо его видно было, ак как в тучи залетел, так и пропал.
Перетятька говорит: да, лишку водорона накачали. А Пантелеймон кричит: веревку, веревку держите! Но какое там. Улетела веревка. только напоследок Пантелеймона по роже хлестанула.
Перетятька тем временем на палец плюет и ветер на палец ловит. Потом говорит царь деловито: к мериканам полетел.
А ПАнтелеймон говорит: завсегда продозревал я в Евсеиче агента мериканского! - да как пнет ногой Евсеичеву шапку. Пнул - чуть ногу не переломил. О-о! - закричал. Распороли шапку, а там - шмат серебра.
То-то, говорит Перетятька, - шапка как-то странно падала. Тут все засуетились. Девки сердобольные Пантелеймона на землю завалили, ногу в гипс скорехонько заковали. Утешают царя, Евсеича, гада, ругают.
А Перетятька тем временем из раболатории железну паутину приволок. Этта, говорит, паутина ладаром называтца. Сейчас мы Евсеича засекать будем.
Пантелеймон стонет: вот именно, засечь! Засечь его, подлеца, до смерти. тут экран снизу от паутины засветился и по нему точка зеленая задергалась. Пантелеймон спрашивает: этто што за огонек мерцает? Или этта у меня в глазах? А Перетятька ответствует: этта не в глазах. Этта Евсеич в воздухе кувыркатца. Он таперя навроде самолета.
- Сшибить его немедля. Сшибить камнем, пока он мериканам все наши секреты не выдал.
Перетятька говорит: камнем - этта навряд ли... мы его лучше из рукеты стрельнем.
Все-то у Перетятьки в раболатории есть - и ладар, и рукета. Установили рукету на крыльце - стоит такая кишка железная, на солнце блестит.
Перетятька шнур запалил. Ложись! - кричит. Все попадали - и мужики и девки - кто куды. Ждут. Тут как громыхнет! Пол-ракеты в пыль разлетелось, а пол - в небо ушло. По стене дворцовой от взрыву трещина побежала, а из трещины рублевики золотые посыпались.
Дворня, как рублевики увидела, так всякую совесть бросила. Повскакали все, ударились рублевики подбирать. Хто в штаны, хто межи сисек золото упихивает. Пантелеймон кричит: не трожь цареву казну! На одной ноге вокруг скачет, а другой, гипсовой, людишек подлых расшвыривает. Но народ совсем одурел. Клад! - кричат клад! И норовят трещину пошире расколупать.
Тут вдруг Перетятька снова как закричит:
- Ложись! Евсеич падат!
Снова громыхнуло, но полегче. Глядят, точно - Евсеич. На одной ноге лапоть, а другая - голая. Та нога, которая с лаптем, все норовит в небо улететь. Потрясли Евсеича - живой! Только голову от удара маненько набок повело.
Пантелеймон кричит: попался, агент мериканский! На рудники его! В кандалы!..
И точно, пришлось Евсеичу с кривой башкой две недели колодец киркой долбить. Через две недели докопался он до нефтяной струи и задурил. Намочит рубаху в нефти, на морду положит и нюхает. А потом лежит на дне колодца и лыбится... Пришлось выписать ему амнистию.
А Перетятька новые лапти-воздухоходы смастерил, с малой водоронной тягой. Специально для Пантелеймона. Но царь не очень-то этим лаптям доверяет. Только внутри дворца ими пользуется, по потолкам ходит, да мух давит. Говорит, что так ему лучше думается - кровь шибче к голове приливает, и вообще сверху виднее...