Памяти мастера спорта СССР,
крупнейшего геометра XX века
Александра Даниловича Александрова.
Ранним утром 4 августа 1972 года меня разбудил громкий шепот:
- Женя, проснитесь!
Я поднял голову, отбросил полог палатки и увидел Александра Даниловича.
- А. Д.? Что случилось? В чем дело? Доброе утро!
- Ничего не случилось, доброе утро, одевайтесь поживее, - быстро прошептал Александров.
Я окончательно проснулся, расстегнул спальный мешок, натянул пуховку, одел галоши и выбрался на траву.
Солнце давно осветило макушки гор, но к нам в ущелье еще не добралось. Шумел ручей, и над его мокрыми камнями висела тонкая прослойка тумана.
Александров стоял у ручья под нашим деревом – могучей арчой с причудливо закрученным мохнатым стволом, пригнувшимся низко к поляне. Я пошел по росе, оставляя темные полоски следов.
На берегу ручья торчал из травы огромный камень – осколок скалы, когда-то сорвавшийся с ближнего гребня. Поверхность осколка пересекала косая трещина. Местные мальчишки любили съезжать по ней, как по желобу, и за много лет отполировали до зеркального блеска.
А. Д., улыбаясь, кивнул мне в сторону камня. На его краю, стрекоча и отсвечивая синевой оперения, суетились альпийские сороки. Непонятно, о чем они спорили, но даже гул ручья не мог заглушить птичьих выкриков.
Вдруг одна из сорок, небольшая и желтоклювая, прыгнула в желоб и, уверенно выруливая желтыми лапками, покатилась вниз. У края камня она слегка присела, шлепнулась в мокрую траву и тут же отскочила в сторону. А вслед за ней по наклонному спуску уже скользил другой сорочонок.
Я хотел сбегать за камерой, но А. Д. остановил меня, и мы молча наблюдали за птицами.
Упав в траву, сороки пешком огибали камень, взлетали на его вершину и снова катились вниз. Первоначальная суета затихла, вся стайка выглядела дисциплинированной и деловитой. Две крупные птицы сидели чуть поодаль, как бы наблюдая за общим порядком.
Неожиданно солнце осветило наше дерево, и сороки, словно испугавшись, сорвались с камня и потянулись вниз по ущелью.
Александров осторожно спустился к ручью по скользкой береговой гальке, потрогал рукой ледяную воду и стал умываться.
- Ну и как? – спросил он, энергично растираясь полотенцем. – Не зря я Вас потревожил?
- Конечно, не зря. Сороки - совсем как мальчишки, только без тюбетеек. Значит, они копируют нас, а мы даже не подозреваем об этом?
- Копируют? – удивился А. Д. – Почему же “копируют”? Вы в этом уверены? А если все наоборот, если мальчишки наблюдают за птицами и стараются им подражать? Кто кого копирует? Это еще следует установить. В этом необходимо разобраться! Вот так!
Он одел очки и, победно вскинув бороду, зашагал к палаткам – в белых кроссовках, голубом спортивном костюме, с желтым полотенцем через плечо.
Вот так! Не соглашаться – было частью его натуры. Александрову нравилось спорить. Он был, что называется, ортогональным собеседником.
Ортогональным не столько из-за склонности к противоречию, сколько из-за умения видеть неожиданное в обычном. Иногда казалось, что только неожиданное его и привлекает.
Завтракали мы в столовой. Ее обеденный зал был самым просторным помещением альпинистского лагеря Артуч, построенного в самом центре Фанских гор рядом со знаменитыми Куликолонскими озерами руками энтузиастов во главе с неугомонным Юрой Каменевым (1).
Наша спортивная группа из Ленинградского университета готовилась здесь к восхождениям.
Прежде, чем собраться в Артуче, мы провели несколько дней на перевалочной базе в Самарканде, затем в кузове трехосного грузовика поднялись в горы и вот уже около недели тренировались на учебных скалах Артуча.
Постепенно столовая заполнялась народом. В сопровождении инструкторской элиты и домочадцев прибыл галантный начуч, изысканно одетый в нечто спортивно-импортное; прикатил на запыленном горноспасательском “козлике” вечно занятой начспас с обожженным на снегу носом. Вдвоем с начучем они подошли к нашему столику
- Александр Данилович, - изыскано поклонился начуч. – Нам выпала честь поздравить Вас со знаменательным событием. Мы горды тем, что Вы, первый советский восходитель на неприступную Ушбу, отмечаете свое шестидесятилетие в среде святого альпинистского братства!
- Благодарю покорно, - сухо кивнул А.Д., принимаясь за манную кашу. Начуч постоял, собираясь было продолжить, но его отвлекли по делу.
У входа остановился грузовик – знакомый водитель из самаркандской базы привез хлеб и газеты. Вынув из мешка огромный арбуз и блестя полным ртом золотых зубов, он направился в нашу сторону.
- Солом алейкум! Вот этого красавца я привез аксакалу, а газеты – всем, кто еще не разучился читать!
- Ваалейкум салом, дорогой! Садись к нам, выпей чаю с дороги. Как поживает Самарканд? Все еще стоит на прежнем месте?
- А что ему станется, - засмеялся, присаживаясь, водитель. – Три тысячи лет стоял и еще стоять будет!
Да… Самарканду, и в самом деле, насчитывалось около трех тысяч лет. Вечный город! Древний, как вся здешняя земля.
Самарканд всегда привлекал Александрова.
Ему нравилась обыденная доступность истории, застывшей в каждом кирпиче древнего города, нравились узоры средневековых фасадов, груды янтарных дынь у караван-сарая, синие купола медресе, висящие в горячем городском небе.
Иррациональная геометрия самаркандских куполов казалась Александрову неповторимой.
Мы покончили с манной кашей, а водитель – с чаем.
- Хоп, спасибо за угощение, - поблагодарил он, поднимаясь из-за стола, - пойду отмечу путевку. Они отошли в сторонку с Юрием Федоровичем (1).
- Говорят, что у аксакала сегодня той (2). Можно его поздравить?
- Как Вам сказать, - замялся профессор Борисов, - у него, как будто бы и в самом деле сегодня день рождения, точнее, у него сегодня на самом деле день рождения, но так как он против любых рождений, вернее, он против празднования рождений, я бы не взял на себя смелость предложить… Вы понимаете?
- Нет, - честно признался водитель, - совсем не понимаю! - и пошел к завхозу закрывать путевку.
Когда принесли компот, красноречивый Баскаков (1), звякнув столовыми ложками, провозгласил:
- Друзья альпиноиды! По поручению научно-спортивной общественности я предоставляю слово для приветствия виртуозу скалолазания, покорителю горячих скал Марокко, кандидату всех наук многоуважаемому Дмитрию Кирилловичу, в просторечье - Димону (1).
Кандидат всех наук торжественно поднял кверху граненый стакан с компотом.
- Александр Данилович! Мы долго обсуждали, много предлагали и, наконец, нашли подарок, достойный Вашего юбилея.
Сегодня мы вручаем Вам прекрасную вершину в отроге Алаудинского хребта! Вам предоставлена возможность совершить одиночное восхождение на эту непокоренную красавицу. Начуч не возражает, и снаряжение уже подготовлено!
Димон поставил на угол стола плотно набитый новенький рюкзачок и закончил: - В спасотряд записались Арон (1) , Женя и я. А назавтра у нашей команды – свободный день!
- Ура! За благополучное одиночное восхождение! – высоко поднял свой компот профессор Борисов.
- Юрий Федорович, – остановил его Арон, - так не положено, в горах не стоит загадывать, это – плохая примета.
Профессор деликатно поставил стакан на прежнее место.
- Спасибо! – блеснул очками А.Д., отодвигая стул. – Благодарю покорно! Я не просил вас об одолжении. Тем более, от этого фрукта – начуча. Известно, что я уехал в Фаны от казенных фраз и поздравлений. Я не нуждаюсь в юбилейных торжествах! Это, надеюсь, понятно? Не нуждаюсь! Не - хо - чу !
А.Д. поднялся из-за стола.
- “Прекрасную непокоренную красавицу”, - передразнил он Димона, – “Разрешаем совершить восхождение”! Спасибо за разрешение!
Позвольте мне самому разрешить себе, что следует делать и куда следует восходить. Мне, а не начучу, понятно? И – никаких спасотрядов! Я ясно выражаюсь?
Завтрак быстро закончился.
Александров догнал меня по пути из столовой.
- Жарко?
- Душно! Должно - быть, к обеду опять задует афганец (3), боюсь, что мы сгорим на скалах.
- Да, да, ведь у вас сегодня скалы, – вспомнил А.Д., думая о чем-то другом.
- Мы, как обычно, выйдем ровно в девять.
- Поздновато… Возможно, Вы заметили, как шофер обозвал меня аксакалом? – спросил он, слегка иронизируя.
- Не принимайте к сердцу, он обозвал не Вас, а вашу бороду (4).
- Борода здесь ни при чем, она есть и у Димона. А я и в самом деле немолод… В душе считаешь себя молодцом, но со стороны выглядишь аксакалом.
- Разве Вам не знакома пословица: мужчине столько лет…
- Не цитируйте пошлости, - остановил меня А.Д. – Я знаю, сколько мне лет: ровно шестьдесят. Фактически, я уже стал вашим аксакалом. Вместо Громова (1).
Он помолчал немного.
- Андрей был светлым человеком. Святая душа! Я, разумеется, не святой, но, что поделаешь, - какой уж есть.
- Бросьте, Александр Данилович, неужели слова водителя…
- Не брошу! – возразил Александров. – Я часто повторяю: альпинизм – это не поклонение вершинам, а покорение вершин! Точно так же и в жизни. Конечно, у каждого жизненные вершины – свои, но когда они исчезают, жизнь просто продолжается.
- Не течет, не бурлит, а всего лишь продолжается. Вот тогда Вас и обзывают аксакалом!
Я не знал, что ему возразить, и мы молча шагали по берегу ручья.
- Значит, сегодня вы работаете на скалах? – риторически переспросил А.Д.
- Да, уже пора собираться.
- Ну, а я, пожалуй, поброжу по окрестностям. Пора же, наконец, обновить свои вибрамы!
Перед уходом на занятия каждый сам готовил свое снаряжение. Димон снимал с дерева вывешенные для просушки страховочные веревки , промокшие вчера на ледовых занятиях, сладкоголосый Боревич (1), в обнимку с гитарой, разучивал песню Визбора про азиатские пыльные тропы, я загорал на берегу ручья, Арон подсчитывал по бумажке вес продуктов на одного участника.
- Веревки высохли? – поинтересовался он у Димона.
- На таком-то солнце? Да они уже пересохли! Сегодня возьмем запасную веревку?
- Обязательно. Только не бери обе белые, иначе станем путаться на страховке. Сгоняй на склад и попроси у завхоза красную!
Димон собрался идти, но Арон уточнил задачу:
- Чуть не забыл! Попробуй отыскать у него парочку титановых крючьев. Поищешь?
Димон ушел. Баскаков выбрал из общего рюкзака скальные галоши и стал примерять их на ногу.
А.Д., альпинист старого закала, не признавал новомодной обуви, предпочитая ей проверенные на Кавказе вибрамы.
Но сегодня, глядя на Баскакова, он решил поэкспериментировать: нашел подходящую пару, натянул галоши на ноги, подошел к скальному выступу и, стоя носками на зацепке, стал балансировать.
- Ну и что? – поинтересовался Арон, - держат? Лучше вибрамов?
А.Д. продолжал покачиваться на носках.
- Держат, не спорю, но пальцы побаливают. Думаю, долго не продержаться.
- Это - дело привычки, - возразил Арон. – Ко всему можно привыкнуть. Возьми, к примеру, Абалакова (в горах Арон был со всеми на “ты”). На Хан–Тенгри он потерял пальцы на ногах, а ничего, альпинизм не забросил.
- Абалаков – великий человек, - поддержал разговор вернувшийся со склада Димон, бросая в траву моток новенького красного репшнура, -когда он читал нам лекцию в Домбае, то рекомендовал ходить зимой без носков, оборачивая ступни газетами.
Для него альпинизм – не спорт, а религия. Если перефразировать александровский тезис, то Абалаков не покоряет вершины, а поклоняется им.
- Кто? Абалаков? – фыркнул А.Д. – Виталий? (1) Ну уж нет! Возможно Евгений (1) и поклонялся вершинам – он был романтик, но только не Виталий, уж этот-то – сугубый прагматик.
- Тогда, и Вы тоже - сугубый прагматик, ведь свой тезис Вы придумали сами?
- Я – разный! Я покоряю, поклоняясь. Вот так!
- А когда он рекомендовал оборачивать ступни? – переспросил Димона Арончик. – Перед восхождением?
- Да нет, не в горах, а в городе, понятно? Обернешь себе ноги и ходишь по улицам: внутри – газеты, а снаружи – туфли!
- А для чего? – не понял Арончик.
- Я же сказал - для закалки, чтобы на восхождении не поморозиться.
- Чушь какая! – не выдержал А.Д. – Газетами оборачиваться! Что у него, весь мир наизнанку? Все заботы только о пальцах? И нет иных устремлений?
Подумайте сами: я пытаюсь осознать парадигму, Вам известно, что значит “парадигма”? Hабрасываю доказательство, обсуждаю идею и вдруг все бросаю, достаю с полки газету, наматываю ее вокруг пальцев, надеваю туфли и несусь в университет.
В аудитории я читаю лекцию, затем бегу в туалет, высыпаю в унитаз клочки отпотевшей “Комсомолки”, наматываю “Правду” и вновь возвращаюсь к письменному столу.
Чушь какая! Абсурд! Не лезет ни в какие ворота.
- Ты чего разошелся? – удивился Арон. - Кто хочет – ходит в газетах, кто не хочет – в носках.
- Вы ничего не поняли. Разве дело в газетах? Я вам любезно разъясняю: альпинизм – это свободное увлечение свободных людей, а вовсе не религия. Не религия и не профессия. У – вле – че – ние ! Я ясно выражаюсь?
Арон – инженер, Александров – математик, Баскаков - ювелирных дел мастер, - это и есть наши профессии. Но не альпинизм! Мы здесь собрались только потому, что любим горы. Нам интересно – и мы собрались! Без газет, все в носках. Это, надеюсь, понятно?
А.Д. постоял с галошей в руке, как бы ожидая возражений, но, не дождавшись, медленно, без прежней запальчивости, закончил:
- Однако математика для меня еще интереснее! И потому я – математик, увлеченный альпинизмом, а не наоборот. Зимой же я, как известно, занимаюсь геометрией, а не закалкой. Для меня альпинизм – не работа. И не должен стать работой!
А если для вас он – работа, тогда и размышляйте, в какую газету полезнее кутаться: в “Правду” или “Комсомолку”! Я ясно выражаюсь? Но не зовите себя альпинистом! Называйтесь спасателем, верхолазом, хоть альпийским стрелком, только не альпинистом!
А.Д. отбросил в траву галоши и стал шнуровать вибрамы.
- Встаем! - скомандовал Арон, - пять минут на сборы, через пять минут – выход.
- Успешных занятий, философы!- пожелал нам Александров.
Быстро собравшись, мы ушли на скалы, оставив у палаток А.Д. с Юрием Федоровичем.
Тренировочные скалы располагались в получасе быстрого подъема от лагеря, сразу за перевалом.
Отработав несколько часов на размеченных яркой краской учебных маршрутах, усталые, в пропотевших футболках, мы возвращались вниз, к лагерю.
Спускаться – не подниматься: вслед за Ароном мы мигом скатились по мелкой осыпи, проскакали по камням морены и вышли на пыльную козью тропинку.
Потянул афганец. Тонкая его пыль слабой пеленой повисла в нагретом воздухе, размывая красное, неяркое пятно солнца. На тропе под ногами клубилась та же пыль, что и в песне у Визбора. Чего-чего, а пыли здесь хватало!
От Куликолонов до Пентджикента, от пентджикентских раскопов до Самарканда, вдоль всего мутного Зеравшана на любой тропе и дороге пыль сопровождала идущего. Во истину – пыль времен…
Когда-то она оседала на сандалиях Искандера, а вот сегодня – на наших горных ботинках.
- Стоп! - закричал, притормаживая, Боревич и по-песенному, нараспев, произнес: «Кто это там на склончике, красивенький такой?» Не академик ли?
Группа остановилась. По противоположному склону нам навстречу, действительно, сбегал Александров. Он был в полном горном облачении, с мотком репшнура на плече и ярким рюкзаком за спиной.
Выйдя на тропу, А.Д. присел у камня, сунул в рюкзак репшнур с ботинками, одел пестрые тапочки, раскрыл книжку и прокричал нам навстречу:
- Физкульпривет, труженики!
Мы спустились к камню, обступив А.Д.
- Что это за камуфляж? – спросил Димон, рассматривая тапочки.
- Домашняя обувь, - засмеялся А. Д. – Я еще с вечера спрятал рюкзак под скалами, а после вашего ухода вышел прогуляться. Пошел в тапочках и с книжкой, чтобы не возбуждать любопытства ни у Юрия Федоровича, ни у инструкторов. Каково? Абсолютное спокойствие!
Подошел к скалам, переоделся, размялся и, что вы думаете, - взошел! Во-он на тот пичок! - Он вытянул руку в сторону скального пальца, остро выделявшегося на фоне неба. – Вот так! Я там был, можете не сомневаться.
- Записку обнаружил? – поинтересовался Арон.
- Не было записки. Пусто. Мне кажется, туда еще никто не поднимался, я первый.
- Значит, теперь ты – первовосходитель?
- А вы что думали? И, должен вам сказать, это не простой пальчик, я его несколько дней разглядывал.
- Так вот для чего он брал в учебной части полевой бинокль! Высматривал простейший путь по стене пика.
- Вполне серьезное восхождение! – с гордостью продолжал А. Д. - Вна-чале идешь по внутреннему углу, выжимаешься на руках, переходишь на полочку, - он изобразил рукой полку. - А полочка сходит на-нет, выполаживается! Дальше ходу нет.
И угадайте, что я там обнаружил? Довоенный крюк. Старый, кованный крюк! Еще с кольцом. Вот так! Кто-то уже поднимался к этому месту, но ему пришлось спуститься.
- А как же ты? Тоже спустился?
- Ну уж нет! Забил пару крючьев и обошел выступ снизу. Зато теперь этот пальчик – мой! Навсегда!
Подтрунивая над первовосходителем, мы быстро пересекли арчовую рощу и бросились в мягкую траву у ручья. Разговор о восхождении продолжался.
- А. Д., ведь этот палец раньше был безымянным?
- Он и сейчас безымянный.
- У нас Димон с Фурмаковым - действительные члены Географического общества. Пусть сходят в свою комиссию, как она у них называется? По топонимике? Сходят и подадут заявку, а Вы сможете присвоить пику любое название.
- Вот это да! – поднялся с травы Арон. – Предлагаю : Пуп Академика!
- Нет, нет, Пуп не годится, лучше – Перст Академика!
- Александрит!
- Чушь какая, - смущенно возразил А. Д. – Разве это вершина? Просто пичок в отроге.
- Не скажите, Александр Данилович, послушайте, как звучит: Александрийский Перст! Правда, здорово? Не то, что Пространство Александрова.
- Прекращаем шуточки! – раздался инструкторский окрик Арона. - За-канчивайте передышку, опоздаем на обед!
Я блаженно вытянулся на спине, разглядывая небо и арчовые ветви.
- Не то, что Пространство Александрова, - продолжал подтрунивать Боревич. – Таких пространств в математике, как грязи: и банахово, и гильбертово и десяток других, а вот Александрийский Перст – единственный!
- Болтуны! – рассмеялся А.Д., – Мало Арон нагружал вас на скалах, следовало бы еще помучить.
- А иначе, зачем было подниматься на этот палец? Тем более, - в одиночку?
- В самом деле, Александр Данилович, для чего Вам понадобилось восхождение? Что Вы чувствуете, когда поднимаетесь на вершину?
- Что я чувствую? – А. Д. мгновенно обернулся к собеседнику, словно парируя возможный удар. Будучи открытым и доступным при обсуждении любой специальной темы, он резко противился публичному разбирательству всего, что считал личным.
- А что чувствуете Вы? – голос его стал административно-жест- ким. - Вы, сами, - что чувствуете?
Наступила тишина. А.Д. помолчал, остывая.
- Впрочем, пожалуйста! О чем я думаю на восхождении? Я думаю, что поднимаюсь все выше, о чем же еще? А поднявшись, осознаю, что дальше идти уже некуда: конец, предел, вершина. Выше – только небо!
Он снова замолчал, что-то припоминая.
- Знаете, когда я защитил докторскую, декан сказал мне: ”Все, Сашка, выше идти некуда. Теперь над тобой - только Бог и НКВД!”
И в горах тоже самое: идешь, поднимаешься, восходишь и вдруг – все, Сашка, выше идти некуда, теперь над тобой только Бог. Один лишь Бог и никого другого!
А.Д. поднялся с травы и посмотрел на нас сверху.
- Однако, существуют еще два обстоятельства. Вот вам первое: восхождение – всегда конкретно! Так же, как доказательство.
Взойти на вершину или доказать теорему – это всегда однозначно! Я ясно выражаюсь? Либо вы взошли, либо спустились, либо доказали, либо не сумели этого сделать.
И второе: в горах я вижу, что мир трехмерен, что он – неплоский! Когда идешь вверх, всегда идешь вдоль третьего измерения, разве не так? Вот это мне и нравится на восхождениях. Я ясно выражаюсь?
Он подбросил рюкзак и перешел ручей по выступающим из воды камням.
Вернувшись в лагерь, я сунул голову под струю водопада, сменил одежду и заглянул в высокую палатку к Александрову.
А.Д. что-то писал, сверяясь с самаркандскими буклетами.
- Заканчивайте, Александр Данилович, - уже звонили к обеду.
- Минутку, заканчиваю! Мне осталось лишь уточнить хронологию.
- Описываете красоты Самарканда?
- Да нет, с чего Вы взяли? Я занимаюсь обсерваторией Улугбека (5). Самарканд описать невозможно, так же как Рим или Ригу. Его следует лицезреть: ощущать, наблюдать, присутствовать, разве не так? Одни купола чего стоят: их формы и цвета попросту уникальны!
- Я подождал пока он закончит, вспоминая пронзительно синие купола тимуридовых усыпальниц. Конечно, их стоило лицезреть: ощущать, наблюдать, присутствовать.
Обед в этот день был необычайно роскошным: молодая баранина с молодой картошкой.
На десерт А.Д. выставил подаренный водителем арбуз. Юрий Федорович долго сражался с гигантом, но, чуть не уронив его на пол, уступил разделочный нож достойному.
Баскаков по-ювелирному точно отхватил зеленую верхушку арбуза и стал сноровисто нарезать хрустящие рубиновые ломти. Вдвоем с Юрием Федоровичем мы отправились на кухню: он – за очередной добавкой, а я - за помятым алюминиевым тазиком под арбузные корки.
Возвратившись назад, мы поняли, что за столом было уже не до арбузов: Александров, раздраженно отсекая ладонью возможные возражения, в чем-то убеждал Боревича с Баскаковым.
Вот стервецы, опять сумели “завести” академика! Продолжалась незавершенная вечером дискуссия о карьеризме в науке.
- Все это совершенно неправильно, - доказывал Александров. - По-добные доводы как раз и любят повторять у нас в Академии: дорогой, уважаемый профэссор, - А.Д. нарочито нажимал на “э”, - общеизвестно, что Вы обеспечивали, участвовали, руководили. Но, позвольте, что значит “обеспечивали”? Теорему следует доказать, а не обеспечить! Все это – пустые слова. Каждое дело всегда конкретно. Если вы нечто установили, то этот факт однозначен, как восхождение! Открытие – это установление факта, не так ли?
Я поставил тазик посреди стола. Все мы давно убедились в органическом неприятии Александровым научного приспособленчества, однако услышанные доводы не казались мне убедительными.
Деятельность математика индивидуальна, математик – почти всегда одиночка, но ведь математика – не одна в науке.
Циклотрон или самолет в одиночку не построишь. Кто же тогда Главный конструктор?
- Что? – повернулся ко мне А. Д. – Главный конструктор? Да если ваш Туполев сам не конструирует свои самолеты, какой же он Главный конструктор? Не мне Вам объяснять, Вы - сами изобретатель и Вы понимаете: изобретения не делаются вскладчину! Если у конструкции нет главной идеи, то нет и Главного конструктора. Я ясно выражаюсь? Есть обычный директор. Это понятно? Такой же директор, как ректор университета. Александров – ректор, а Туполев – директор. Вот так!
Я задумался. А ведь он, возможно, и прав: у любой идеи обязан быть автор.
- Вершину следует покорить, а не обеспечить. Ножками! Как Хиллари и Тэнсинг! - не успокаивался А.Д.
- А как же тогда сэр Джон? – возразил Боревич. – Он - тоже директор?
- Сэр Джон? – замер А.Д., остановившись на полуслове. – Джон Хант? (6). Джон Хант, разумеется, - не директор. Сэр Джон - вполне серьезная личность. Вне всяких сомнений!
- А Курчатов, а Магеллан? – не уступал Боревич.
- Да, да, Курчатов… Конечно, и Курчатов тоже.
А.Д. ушел в себя, и весь его пыл как рукой сняло.
Сколько раз мы видели, как неожиданно он мог остановиться в самом разгаре спора, будто бы натолкнувшись на невидимую преграду – довод собеседника.
Эта особенность – относиться к чужой мысли без всякой предвзятости, как к своей собственной, была естественной чертой его характера. Словно для А.Д. было неважным – победить, а важным – установить. Установить факт. Приблизиться к истине.
Конечно, он любил красоваться, ему нравилось нравиться, он умел привлечь остроумной фразой, поразить неожиданным, на грани эксцентричного, поступком. Он мог в глаза заявить о невежестве собеседника, едко и хлестко высмеять оппонента, или неожиданно без запинки прочитать по-памяти главу из “Медного всадника”. Несомненно, он был таким, пока сознавал себя правым.
Но, убедившись в ошибке, А.Д. всегда признавал ее. Признавал, не оправдываясь и не сожалея.
-Александр Данилович, а ведь арбузик – то заканчивается, - злорадно информировал патрона профессор Борисов, пытаясь подцепить с подноса последний кусок.
- Что? - встрепенулся А.Д. – Арбуз заканчивается? Не надейтесь! - Он наклонился к столу и ловко перехватил розовый ломоть.
- Ректору – ректорово! – резонно разъяснил Баскаков обескураженному профессору.
Вечером, как обычно, мы собрались под нашим деревом. По случаю предстоящего отдыха вся команда предпочитала бездельничать.
Арон сосредоточенно вычислял продукты в специальной тетрадке, Юрий Федорович, прижимая к груди неразлучную литровую кружку, увлеченно следил за вычислительным процессом, Димон, небрежно скрестив длинные ноги, полулежал в начспасовском шезлонге, покуривая сигаретку и почитывая детектив на французском.
Я предпочитал загорать на вечернем солнце, заодно ремонтируя очки Александрова, а Боревич с Баскаковым, как всегда, донимали академика.
- Александр Данилович, в 62-м году Вы тоже отмечали юбилей в горах под “Таджикистаном”?
- Да, разве вы не знаете? Но тогда этот пик еще не назывался “Таджикистаном”. Мы присвоили ему имя по праву первовосходителей. Веселое было время... Да и гора оказалась достойной!
- А Вы не собираетесь снова совершить восхождение через десять лет, в 82-м?
- Через десять лет? - удивился А.Д. – А что вы думаете, собираюсь!
Я подошел к нему с готовыми очками.
- Превосходно, превосходно, - похвалил А.Д., принимая работу. - Совсем как новые. Покорно благодарю! И тут же вернулся к прерванной теме.
- Конечно же, собираюсь! Потому что самое неприличное, что может ждать человека, - это конец пути, отсутствие перспективы, стена, за которой уже ничто не может случиться. Такое недопустимо. И я говорю вам: собираюсь! А что, собираюсь и покорю! (*)
Он оживился, словно о чем-то вспомнив.
- Все дело в том, что существует любопытная закономерность: личное время не всегда течет одинаково!
- Личное время? – затушил о шезлонг свою сигаретку Дмитрий Кириллович. – Разве существует такое время? До сих пор я полагал, что время – физическая величина.
- Я Вам любезно разъясняю, - нетерпеливо оглянулся Александров. - Разумеется, существует только одно время и течет оно, по-видимому, равномерно, во всяком случае – на отрезке нашей жизни. Но субъективное ощущение времени, принадлежит личности, а не физике, я ясно выражаюсь?
И не пытайтесь меня сбивать, как пижон, из своего шезлонга!
- Я убежден, что от сорока до пятидесяти мое время тянулось заметно медленнее, чем сейчас. Заметно медленнее! А вот последний десяток пролетел, как пять лет, именно пять, я вовсе не кокетничаю.
Самыми длинными были годы после двадцати, - где-нибудь от двадцати до тридцати лет. Да… Тогда каждый год шел то ли за два, то ли за три. Как на войне!
И вот что я должен Вам сказать: если эта зависимость сохранится, - он хитро блеснул стеклами очков, - то через “личную” пару лет я как раз доберусь до 82-го года, сохранив и желание, и силы для восхождения! Вот так!
Лишь бы моя прогрессия не переросла в геометрическую…
А.Д. вдруг прервал себя, обратившись к Боревичу:
- Что Вы там обнаружили?
Зоркий Боревич, прикрываясь ладонью от низкого солнца, рассматривал подъехавший к учебной части автомобиль.
- Мне кажется, кого-то привезли из-за перевала: у них душанбинские номера.
Все дружно повернулись в сторону выбиравшейся из “газика” компании. Пока вновь прибывшие оглядывались по сторонам, один из них, полный и черноволосый, направился к нашей группе.
- Александр Данилович, это, должно быть, к Вам. Непрошеные гости!
- Какие еще гости? Откуда мне знать?
Неизвестный, слегка припадая на ногу, медленно приближался.
Юрий Федорович поспешил ему наперерез. Они сошлись – профессор с торчащими из коротких штанин босыми пятками и дородный мужчина в щегольском летнем костюме, белой шелковой сорочке, с желтым портфелем в руке.
- Совсэм отсидэл ногу, - пояснил гость с приятным горским акцентом. - Юрий Федорович, дорогой, вы ли это? Классику естествознания, профессору Борисову, наш сердечный хорогский солом!
- Бек-Назар? (1) – облегченно расслабился Юрий Федорович, узнавая докторанта из Душанбинского университета. Они обнялись, похлопывая друг-дружку ладонями по спинам на таджикский манер.
- Здравствуйте! Ваалейкум салом, как говорит Евгений Федорович. Неужели Вы увлеклись альпинизмом? Как преодолели перевал?
- Благодарение аллаху! Какой там альпинизм! Мы прибыли сюда, чтобы почтить уважаемого юбиляра. Где он? Как его драгоценное здоровье? В хорошем ли он настроении?
- Он здесь, сейчас Вы его увидите. – И неожиданно добавил:
Нет в мире радости приятней и полней,
Чем созерцанье близких и друзей!
Поразился Бек-Назар
- Вы и в самом деле классик. Вам знакомо творчество нашего Рудаки?
- Чуть-чуть знакомо, - скромно согласился Юрий Федорович, за неделю до этого впервые увидевший изречение Рудаки, высеченное над входом в пентджикентский музей.
Тем временем спутники Бек-Назара, выгрузив из машины закопченный котел с деревянной крышкой, заботливо укутали его ватным халатом и принялись укладывать на расстеленных в траве полотенцах вороха ячменных лепешек.
- Куда понесем? – огляделся вокруг Бек-Назар. – Где юбиляр, где кушать будэм?
- Сюда, за мной! – скомандовал находчивый Баскаков, первым направляясь к костру.
- Александр Данилович, - ускорил шаг Бек-Назар, наконец-то обнаруживший Александрова, - Принимайте душанбинского гостя!
А.Д. несколько недоуменно рассматривал ослепительного Бек-Назара, явно неуместного здесь, в горах со своим желтым портфелем, отглаженным костюмом и белоснежной рубашкой.
- Здравствуйте, здравствуйте, - церемонно поклонился он всей процессии с котлом, лепешками и посудой.
- Александр Данилович, - продолжал докторант полным достоинства голосом, пытаясь отстегнуть крышку портфеля. – Ваш друг, наш уважаемый ректор, глубоко огорчен, что не сумел лично пожать Вам руки в этот неповторимый день! Он удостоил нас чести выразить почтение и передать подарок скромного горца.
- Пустое, не беспокойтесь, - пожал Александров протянутые Бек-Назаром руки. – Разыскали все-таки, пинкертоны? А ведь я никому не сообщал своего адреса.
Бек-Назар, наконец, справился с крышкой портфеля и протянул Александрову кипу разноцветных телеграмм.
- В Ваш адрес поступили многочисленные приветствия!
- Потом, позднее, - прервал его А. Д., отстраняя телеграммы. – Передайте их, пожалуйста, Юрию Федоровичу. Располагайтесь здесь, под нашим деревом.
Мы быстренько разостлали под арчой шатровую палатку из грубого брезента и расставили на ней вместо столиков пустые дощатые ящики. Я помчался за козьим черепом, найденным накануне в арчовой роще, закрепил внутри черепа свечку и подвесил этот экзотический фонарь над импровизированным дастарханом (7). Тем временем Бек-Назар неспешно доставал из багажника хрупкие пиалы и чайники.
- Ужин друзей украшает посуда, - пояснил он, осторожно опуская в траву пиалушки.
Посуда и в самом деле радовала глаз. Красовались на сером брезенте красноглинные блюда для горячего плова, расписные касы для лапши на остром мясном отваре – предмет зависти кишлочных лагманщиков, сверкали блестящие медные подносы для мокрых ломтей чарджойской дыни.
Насквозь просвечивающие тонкие чайники – каждому гостю свой чайник – стояли отдельно в ожидании терпко настоенного кок-чоя.
Быстро стемнело, и над ущельем повисли первые, еще неяркие звезды. Пока Юрий Федорович в нелепых мотоциклетные рукавицах, стоя на четвереньках, с унылой обреченностью пытался раздуть костер, а Димон интеллигентно подсвечивал ему фонариком, я зажег в козьем черепе свечу, и под арчой закачался светильник, похожий на белый шар с яркими глазницами.
- Что это? – беспокойно покосился вверх Бек-Назар. – Не упадет?
- Не может упасть, - успокоил его Арон, - Евгений Федорович – наш народный умелец, у него никогда не падает.
Бек-Назар внимательно осмотрел умельца и, на всякий случай, пересел подальше от черепа. Я подбросил в костер пучок сухой хвои, и пламя рванулось вверх, чуть не обдав замешкавшегося профессора. Гости принялись занимать места, кто – на ящике, кто – по-турецки, на брезенте. Баскаков попросил тишины и внимания.
- Слово для зачтения имеет классик естествознания, неоднократный обладатель почетного юношеского знака “Альпинист СССР”, бессменный костровой мастер – профессор Борисов!
Классик естествознания наугад достал из портфеля красочно оформленную телеграмму, попросил Димона включить фонарик, и, близоруко щурясь, медленно зачитал:
- Новосибирский государственный университет!
Однако, дальше этой фразы он не продвинулся. А.Д. тут же уговорил профессора повременить, и обиженный Юрий Федорович молча удалился в дальний угол брезента.
Но свято место пусто не бывает! Многоопытный Бек-Назар, воспользовавшись минутным безвластием, тут же перехватил застольную инициативу.
- Друзья! Нет худшего врага на торжественном празднике, чем дилетант-распорядитель, - он плавно повел рукой в сторону Юрия Федоровича.
- И потому я решаюсь повязать скромный халат своего красноречия зеленым поясом застольного тамады! Есть ли другие кандидатуры?
Убедившись в отсутствии конкурентов, Бек-Назар достойно, как орлан, воссел на дощатом пьедестале, цепким взором специалиста окинул притихших сотрапезников, и каждому из нас открылось очевидное: с этой минуты наивная борьба А.Д. с неодолимой традицией празднования юбилеев по-донкихотски проиграна. Проиграна окончательно и безнадежно!
Новоявленный тамада, не теряя времени попусту, начал с вопроса о главном:
- Что пить будэм? Коньяк, водку, шампанское?
- Простите, - ничего! – искренне возмутился Юрий Федорович. - Мы здесь не на вечеринке, у нас строгий спортивный режим.
- Зачэм режим? Здэсь торжество, а не режим.
Все вопросительно обернулись к Арону, он несколько секунд мялся, но потом уступил.
- Так и быть, ради юбилея – по капельке! Но совсем по-немногу, я сам разолью каждому.
- Достойное решение! Однако, что пить будэм? Что предпочитает уважаемый юбиляр?
Так как А.Д. обычно предпочитал водку, я обмотал репшнуром несколько плоских бутылок со “Старкой”, припасенных дальновидным Ароном еще в ленинградском Елисеевском магазине, и опустил связку в ручей для охлаждения.
Бек-Назар поклонился праздничному дастархану.
- Дорогие друзья! Уважаемый Александр Данилович! Мы узнали, что сегодня Вами совершен мужской альпинистский подвиг: покорен неподвластный восходителям бадахшанский пик.
Бек-Назар обратил свой взор ко все еще розовеющему в вечернем небе Персту Александрова.
- И сегодня покоренная недоступная вершина говорит Вам: Рахмат! Спасибо!
Тамада низко поклонился Александрову.
- Но главные восхождения Вашей жизни – это восхождения на вершины Геометрии. И сегодня весь признательный математический мир говорит Вам, Евклиду нашего времени: Рахмат! Спасибо!
Я с любопытством взглянул на Александрова – не решится ли он осадить не в меру сладкоречивого говоруна?
Однако А.Д. невозмутимо сидел на покрытом пуховкой ящике, по-восточному благосклонно внимая речам оратора.
Спутники Бек-Назара принесли объемистый черно-голубой сверток.
- Александр Данилович! Ковровый халат ручной работы Вам не соткут ни в Багдаде, ни в Тегеране. Такие халаты умеют ткать в одном-единственном месте – в кишлаке Рудаки, где секрет рукоделия сохранен потомками великого поэта.
Абу Абдаллах Рудаки за свою долгую жизнь сложил сто тысяч подобных жемчугу двустиший!
Пусть и Ваша жизнь будет плодотворной и долгой, как жизнь несравненного усто!
Пусть скромный горский халат согревает Вас, как ладони любящих внуков!
Бек-Назар на вытянутых руках преподнес халат Александрову и, выдержав необходимую паузу, поднял пиалу. Поднял, удивился и, укоризненно покачав головой, молча протянул ее Арону.
Расторопный Арон мягко скользнул к ручью, выудил из воды охлажденные бутылки и умелой рукой виночерпия быстро разлил скупые дозы.
По местному обычаю водку всегда пьют из пиалок, тонких пиалок, привычных к зеленому чаю. В Фанских горах пиалы везде популярны, ими полон каждый дом в горном кишлаке. Касы и пиалы расставлены на некрашенных деревянных полках, в глубоких стенных нишах, в простенках над очагами. Чуть тронешь их одна о другую, и послышится тонкий, тягучий звук, чистый, как звон чанчара.
Наши пиалки тонко зазвенели в честь восходителя, а сам он, похваливая леденящий напиток, облачился в голубой с чернью халат и поудобнее устроился на ящике.
Тем временем помощники Бек-Назара сняли крышку с котла и принялись вымешивать дымящийся плов длинными деревянными черпаками. Вскоре на красноглинных блюдах выросли желтые груды горячего, остро пахнущего риса с бараниной. А.Д. и тамада брали рис по-таджикски, пальцами, уверяя, что в противном случае еда утрачивает свой неповторимый вкус. Остальные, ловко орудуя ложками, быстро обгоняли гурманов.
После плова и чарджойской дыни Бек-Назар тщательно вытер пухлые пальцы о полотенце и провозгласил:
- Нам не найти слов, достойных почтенного юбиляра. Но лучшие поэты заоблачного Хорога нашли эти слова. Сегодня они преподносят ему узорные строки, прекрасные, как цветы алджанната! (8). Прошу тишины и внимания.
Дождавшись, пока все успокоятся, оратор картинно отбросил в сторону руку с листами бумаги и, обращаясь к Александрову, нараспев произнес:
Хотел с луною Тебя сравнить,
Не мог с луною Тебя сравнить:
Луна чужой отражает свет,
Ты – свой излучаешь разум!
Ну и ну! Я слегка поежился. Возможно, А.Д. и легендарная личность, но сравнивать живого математика с небесным светилом, хотя бы и вторичным, можно, разве что, иронизируя. Однако наш тамада и не помышлял об иронии!
Хотел с Евклидом Тебя сравнить,
Не мог с Евклидом Тебя сравнить:
Лишь Ты познал кривизну времен,
Лишь Ты – хроногеометр!
- Не стоило обижать старика Эвклида, - тихо обронил Боревич.
Конечно, не стоило… А.Д. относился к Эвклиду с почтением. Он полагал автора “Начал” не только отцом-систематиком геометрии, но и первым конструктором аксиоматического метода – непостижимо эффективного инструмента дедуктивной логики.
Эвклидово доказательство бесконечности ряда простых чисел А.Д. относил к наиболее лаконичным и изящным во всей математике.
Хотел с Декартом Тебя сравнить,
Не мог с Декартом Тебя сравнить:
Лишь ты познал…
Я настороженно наблюдал за Александровым, опасаясь непредсказуемой реакции на слишком уж прямолинейные славословия Бек-Назара. Но наш хроногеометр неподвижно восседал на покрытом пуховкой ящике с пиалой в руке, в полосатом халате, похожий на Улугбека в тронном зале, далекий от всяческой суеты, как непокоренная вершина, как идея недоказанной теоремы.
Между тем тамада, покончив с математическими гениями прошлого и настоящего, глубоко вздохнул и, возвысив голос, перешел к заключительному четверостишию:
Хотел с звездою Тебя сравнить,
Не мог с звездою Тебя сравнить:
Мильоны звезд излучают свет,
Но Ты – лишь один на свете!
Бек-Назар умолк. Стало тихо. В наступившей тишине только немолчный ручей продолжал рокотать под деревом. Все невольно смотрели на Александрова, ожидая его ответа. Но юбиляр молчал, неподвижный и непроницаемый, как сфинкс.
Да и что ему было сказать, отвечая на пылкий панегирик восточного человека, наивный, но, по-своему, искренний?
Похлопать его по спине? Произнести пару банальных слов благодарности за горячий плов, вовремя доставленный к столу, сюда, через перевал, по горному бездорожью? Возникла и напряженно затянулась неловкая пауза.
И вдруг Александров поднялся над своей пуховкой, артистично запахнул на груди полосатый халат и обьявил с величавой застенчивостью:
- Сегодня и Мы сочинили стихи. Стихи о Нас!
Хитроумный Димон, налету уловив его замысел, закричал, подыгрывая:
- О, Вдохновенный! Услышим ли тебя мы, недостойные?
- Услышите, - милостиво успокоил его А.Д. – Сейчас Мы Сами прочтем для вас. Он набрал полную грудь воздуха и отчетливо продекламировал:
Когда Мы вышли вечером в сад,
Луна, устыдившись ничтожества своего,
Спряталась за тучи…
А Мы пребывали в саду,
Мудрый, спокойный, единственный
И гордо молчали! (9)
А.Д. неспешно опустился на тронный ящик и, хитро оглядывая недостойных, закончил: "Вот так!"
Юмор его неожиданной импровизации сразу же разрядил обстановку. Напряженность сменилась весельем, кто-то захлопал в ладоши, кто-то закричал: - Качалов!, а эрудит Димон проникновенно воскликнул:
- О, Несравненный! Он затмил самого Саади! (9)
- А что вы думали? И затмил! – смеялся А.Д. вместе со всеми.
В последний раз зазвенели пиалы с холодным, как горный ручей, горьким напитком, и немного подвыпивший тамада торжественно развязал зеленый символический пояс застольного златоуста.
Через полчаса душанбинские гости откланялись, а мы еще долго сидели под деревом, пока догорала свеча в фонаре из козьего черепа.
Поздним вечером 4-го августа 1972 г. А.Д. прошептал Баскакову:
- Я думаю, что вы спите в моем мешке.
- Во сне Мы никогда и ни с кем не разговариваем, - донеслось из спального мешка! – Спокойной ночи!
Так закончился длинный день, обычный, как большинство дней нашей жизни, и одновременно необычный, как почти всякий день, проведенный вместе с А.Д.
Пояснения автора
(*) Ровно через 10 лет и один день, 5 августа 1982 г. А.Д. Александров поднялся в двойке на Пик Панфилова - тянь-шанскую вершину высотой более 4200 метров. В те дни мы искали мумие в Фанах, откуда послали ему письмо в стихах, начинавшееся с воспоминаний о предыдущем юбилее:
…………………………
Ровно десять лет назад
Мы справляли шестьдесят.
Вспоминаешь? Под арчой
Козий череп со свечой,
Ты - в халате, плов, костер,
Бек-Назар на фоне гор,
Пышный тост, лихой ответ…
Неужели десять лет?
…………………………
Письмо заканчивалось пост-скриптумом с рифмой-ловушкой:
P.S.
Бедняга Каменев дал маху:
(По слухам, где-то что-то спер),
За что и был отправлен на … отдых,
Где пребывает до сих пор.
Ответ, тоже написанный стихами, пришел к нам уже из Ленинграда. Вот он:
Друзья, спасибо за посланье,
Оно полно очарованья –
В нем дышит дух Куликолон:
Я так и вижу, как Димон
Трясет красивой бородой,
Ухин (1) тоскует под горой,
Арон продукты вычисляет,
Евгений Федрыч загорает,
Борисов пищу поглощает,
А Док (1) давленье измеряет.
И на глазах у всей команды
Стоят отвесные громады,
Играют бликами озера
Так соблазнительно для взора,
Что хочешь в воду погрузиться.
Хотел бы с вами очутиться
Я в эти дни и среди гор
Забыть обычной жизни вздор.
Однако тут же сообщаю,
Что в Ленинграде не скучаю,
Данила (1) не попал впросак
И поступил на биофак.
Хватил немного страху я,
Но обошлося – ничего.
Тут в рифме явная прореха…
Желаю от души успеха!
Ваш АД
1. Каменев – Ю.В. Каменев, первостроитель альплагеря Артуч;
Юрий Федорович – Ю.Ф. Борисов, математик;
Баскаков – Ю.Н. Баскаков, метереолог и ювелир;
Димон – Д.К. Торопов, физик;
Арон – А.К. Данилов, инженер;
Громов – А.Г. Громов, альпинист, Заслуженный тренер РСФСР.
Боревич – А.З. Боревич, математик;
Виталий и Евгений, братья Абалаковы: Виталий – инженер-конструктор, Евгений – художник;
Бек-Назар – Б.-Н. Имомназаров, математик;
Ухин – В.И. Ухин, физиолог;
Док – Е.М. Поляков, врач;
Данила – Д.А. Александров, биолог, сын А.Д. Александрова.
2. Той – праздник.
3. Афганец – теплый и пыльный южный ветер.
4. Аксакал – дословно, - белая борода.
5. Улугбек – внук Тимура, астроном и математик.
6. Д. Хант – руководитель экспедиции на Эверест.
7. Дастархан – праздничная скатерть, ковер.
8. Алджаннат – райский сад.
9. “Когда Мы вышли…” и “О, несравненный…” – импровизации по мотивам дилогии Л.В. Соловьева о Ходже Насреддине