ISBN 5-93165-093-8
Copyright Ольга Славянка
Москва, "Русская панорама", 2002
ФИЛОСОФ И ЧЕРТ
В камине уютно потрескивал огонь. Возле, у камелька, утонув в глубоком кресле, философ Вольфганг Книгсен задумчиво водил пером по розовой бумаге в кожаной планшетке. Но вот его пальцы застыли на слове "порок" - философу что-то не писалось сегодня. Тут к чести херра Книгсена будет сказано, что он уже издал сто томов философских сочинений под названием "О человеческих пороках", в которых яростно обличал все присущие человечеству грехи, костил невежество и разврат, бичевал зависть и лень, камня на камне не оставлял от ханжества, злобы и обмана; в общем, не было у него ни одного приятеля или просто знакомого, пороки которого он бы ни высмеял беспощадно. Увы, неблагодарное человечество не оценило по достоинству его гениальные изыскания и по-прежнему пребывало в грехопадении и суете, так что херр Книгсен решил написать еще и сто первый том о грехе неблагодарности в надежде все-таки человечество образумить. Но сегодня мысли как-то не лезли ему в голову. Вообще философ, когда у него с мыслями не клеилось, имел обыкновение что-нибудь покушать. Посему он встал и направился к столу в дальнем углу комнаты, куда заботливая фрау Книгсен заблаговременно поставила блюдо с сахарными пончиками. Взяв блюдо, херр Книгсен вернулся на прежнее место у камина. Однако, откусив кусочек пончика, он обнаружил, что в том чего-то не хватает. Напрягшись мыслью, он сообразил, что не хватает в нем клубничного джема, которым обычно прослаивала пончики фрау Книгсен. Но на сей раз она жаловалась на алчность торговца клубникой, который решил сдирать за корзину клубники на двадцать пфеннигов больше, так что достопочтенным гражданам покупать эту деликатесную ягоду становилось накладно. Итак, уплетая пончик за пончиком, философ мысленно хулил алчного торговца, думая, что неплохо бы по нему проехаться в сто первом томе тоже. Однако, когда он разделался с пончиками и взялся за перо, мысли по-прежнему не лезли в голову, и херр Книгсен задумался в кресле, созерцая причудливую игру языков пламени.
- Интересно, а явись сюда сам черт, смог бы он на моем месте научить разуму это глупое и неблагодарное человечество? - вслух произнес он волнующую его мысль.
При cих словах в камине произошло нечто странное. Пламя сверху вдруг как бы раздвоилось на два отростка, формой напоминающих два рога; затем под ними выступило уплотнение вроде головы, и вот явственно очертились контуры туловища, хвоста и копыт, и наконец огненный чертик лихо выпрыгнул из камина прямо в комнату. Впрочем, выпрыгнув, он почернел и вырос в человеческий рост.
- Ты звал меня, вот я и явился, - сказал Черт, прелюбезно раскланявшись перед изумленным философом.
- А ты, небось, пришел купить мою душу? - наконец выговорил херр Книгсен.
- Ну, ты пишешь о людских пороках, а это, согласись по нашей части, - уклончиво отвечал Черт. - Но, конечно же, неплохо бы с тобой заключить контрактик, - добавил он после паузы.
- Во-во, продать душу черту, а ты не подумал о том, что будет с человечеством? - нашелся испугавшийся было вначале философ. - Ведь если ему, неприкаянному, не хватило и ста томов сочинений о людских пороках для исправления, то кто же напишет ему сто первый том?! Нет, люльки, я в ваши игры не играю!
От возмущения херр Книгсен совсем перестал бояться нечистой силы. Он вскочил с кресла и, делая наступательное движение в сторону Черта, с решимостью заявил:
- А ну, проваливай, нечистый, а то вот возьму и перекрещу, вон!
Он уже занес руку для сотворения крестного знамения, но тут Черт жалобно завилял хвостом и замахал руками.
- Нет, нет, не делай этого, мы же хотим тебе помочь!
- Это в чем это помочь?!
- В твоем труде по исправлению человечества!
- Это вы-то помочь в исправлении человечества?! - недоверчиво переспросил незадачливый философ.
- Да, да, в исправлении человечества, - закивал Черт. - Это раньше мы всех старались утащить в Ад, а ныне ситуация изменилась. Видишь ли, - продолжил он доверительным тоном, - ныне у вас перенаселение планеты, и все норовят попасть в Ад, а он, небось, не резиновый. И потом нам приятно держать души таких философов, как ты, - с ними и поговорить по душам можно. А то ведь лезет к нам всякая дрянь, один глупее другого - как правильно написал ты в своем сорок первом томе, так слушать их и черту тошно станет. Или вот попала к нам недавно дюжина девиц, так они чертям проходу не дают, мол, скажите, у кого из них от адской сковороды загар ярче. Возиться с ними и для черта - гиблое дело!
Черт отчаянно махнул рукой. При виде его отчаяния философа однако заело любопытство.
- И чем же вы намерены мне помочь? - спросил он.
- А с написанием труда по исправлению человечества. Давал ли ты его кому-нибудь почитать?
- А то как же! Давал. Давал пьянице Питеру Бергу, когда он за бутылку рубил дрова в соседнем дворе. Давал экономке фрау Фиш, когда она вместо новых занавесок повесила на окнах старые. Давал цыганке Асе, когда она приходила гадать у нашего дома.
- Ну и что они сказали?
- А сказали они одно и то же. Уважаемый херр Книгсен, у вас там понаписано всё очень правильно, только на нашем месте вы бы грешили так же, как и мы.
- А и вправду, как бы ты поступил на их месте?
- Ясно как - как написано в моем трактате, - без тени сомнения заявил философ.
Но Черт глубокомысленно завел глаза.
- Значит, на месте фрау Фиш ты повесил бы новые занавески? - спросил он.
- Ну да.
- Ну а когда неделю спустя к тебе пришли гости, уважаемые фрау и херр Швайны, новые занавески на окнах были бы грязными, прилично ли это?
- Но их можно было бы отдать в стирку.
- Но ты забываешь, что и без того вы должны прачке сорок две марки, - не унимался Черт.
- Да-а, знаешь, я как-то об этом не подумал, - согласился озадаченный херр Книгсен, - а и вправду напрасно я обвинил фрау Фиш в нерадении.
- Кстати, по поводу пьяницы Питера Берга, хоть он и пьяница, но в тот раз он водку использовал не для выпивки, а для компресса на ухо своей больной матушке. Хотя, по правде сказать, то был единственный случай в его жизни.
- Выходит, я снова дал промашку, - согласился философ.
Тут Черт состроил хитрую рожу и даже подмигнул незадачливому херру Книгсену.
- Видишь, заминка в самой малости, ставил бы ты себя в своих сочинениях на место другого - и дело в шляпе. Прочитают, и всё человечество скопом прямиком в Рай - жуть!
У бедного философа даже слюнки потекли от подобной перспективы, ибо вкус всемирной славы послаще и пончиков, даже прослоенных клубничным джемом. Но здравомыслие взяло верх над его мечтами, и он возразил:
- Но, к сожалению, это невозможно: из шкуры своей всё равно не вылезешь.
- А вот как раз в этом мы и в силе тебе подсобить, - с этими словами Черт достал из кармана невесть откуда появившегося на нем пурпурного плаща свиток, запечатлевший на себе дьявольский контракт, писанный линялыми чернилами, но со всей торжественностью подписанный "фон Мефистофель" , и подал его изумленному философу.
Херр Книгсен прочел:
КОНТРАКТ
заключается между философом херром Книгсеном и Его Высокопаскудием Всемогущим Сатаниссимусом херром фон Мефистофелем
Обязательства сторон:
Херр Книгсен, со своей стороны, обязуется продать душу дьяволу.
Нечистая сила, со своей стороны, обязуется помочь херру Книгсену в написании его гениального трактата "О человеческих пороках", а именно, помочь ему в своих суждениях стать на место другого человека. Для этого устраивается переселение душ. Лишь только херр Книгсен осудит кого-либо, как его душа вселится в тело осуждаемого, а душа того, наоборот, в его тело, т.е. они поменяются местами. И так в дальнейшем. Как только херр Книгсен осудит кого-либо еще, то снова души его и осуждаемого поменяются телами, причем предшествующая душа, занимавшая место в теле херра Книгсена, вернется в тело своего законного владельца. В свое прежнее тело душа херра Книгсена вернется лишь тогда, когда он в новом качестве поступит лучше, чем поступил бы законный владелец занимаемого им тела. Нечистая сила от всей души желает удачи херру Книгсену в его благородном деле!
Подписи сторон:
/неразборчиво/ фон Мефистофель
....................
На контракте стояла адская печать в виде черепа с костями и зияло место для подписи. Херр Книгсен повертел свиток в руках. Свиток как свиток, только чернила уж больно линялые, этакую писанину и подделать легко, а впрочем...
- Но мне же для этого придется идти в Ад! - вырвалось у философа непроизвольно.
Черт насмешливо сощурился на него и состроил хитрую рожу.
- Зато человечество будет спасено! - сказал он вкрадчиво. - И потом, настолько ли хуже в Аду, чем тут на Земле? Согласись, это вызовет сомнение у любого, прочитавшего твои сочинения. Конечно, от адской сковородки немножко печет, но зато там нет никакой цензуры, в особенности, на философские труды, а наоборот, полная свобода совести: кричи, что хошь! Дальше Ада-то не пошлют!
- Правда-правда, - согласился философ.
- И потом в Аду какая тебе замечательная компания! - продолжал Черт. - Это не то что Рай, где застряли всякие полоумные богомолки и юродивые! У нас цвет науки и искусства, монархи, художники, актрисы, полное соцветие философов, а уж атеистов!
- И то правда, - согласился философ.
Вообще, как и всякому тщеславному человеку, перспектива оказаться в одной компании с великими показалась ему заманчивой. В воображении своем он уже рисовал свой монумент на площади у ратуши, по иронии судьбы (ибо сам он бы пребывал в Аду) окруженный лепными ангелами; его именем называли бы корабли и города, в церквях толпы прихожан молились бы за упокой его души, а дети бы сходили с ума от нового сорта пончиков, прослоенных клубничным джемом, специально названными в его честь "книгсеночками". И эта мысль о благодарных детях его умилила - и то сказать, Спаситель человечества! А потом промелькнула в уме херра Книгсена потайная мысль о том, что не может же спасение человечества как-то да не зачесться на Небесах, и каков бы ни был контракт, они там найдут способ вырвать Спасителя из лап Сатаны. Одним словом, он взял со стола перо, кое прежде использовал для обличения пороков человечества, и контракт подписал.
- Ну и кого же ты осуждаешь? - спросил Черт.
- Я осуждаю... - помялся херр Книгсен, поморщив от размышления лоб, - ах да, я осуждаю того торговца клубникой, что втридорога дерет с достопочтенных граждан, не заботясь о том, что тем очень по вкусу кушать пончики, прослоенные клубничным джемом.
...................................
Он проснулся от грубого толчка в бок и тотчас услышал над собой пронзительный женский визг:
- А ну, бездельник, продирай глаза, петух уже трижды пропел, а он всё ещё дрыхнет! Небось, продешевил вчера с клубникой! Это надо же, продавать корзину по пятьдесят пфеннигов, а даже косой Франц , мне тетушка Марфа сказывала, берет шестьдесят два за лукошко! Ух, глаза бы тебя не видели!
Он приоткрыл левый глаз, и из приятной золотистой пелены ещё не отошедшего сна в его сознание врезался облик мегеры - толстой растрепанной бабы в грязном распахнутом халате, разыскивающей под кроватью тапочек.
- Ну я устал вчера, Лулу, - сам не зная почему называя мегеру Лулу, примирительно сказал он, - дай мне немножко поспать, - и, закрыв левый глаз, повернулся на другой бок.
- Ну, подрыхни мне ещё, а кто пойдет работать в поле?! - и снова последовали грубые толчки в бок.
- Вон, завтрак на столе, - когда он наконец сел в постели, указала Лулу на дешевый сыр с хлебом и пиво на столе, - а это, - кивнула она в сторону пяти огромных плетеных корзин, - это тебе для сбора клубники на сегодня. Постарайся управиться, чтобы отвезти её на рынок до двух! Тетушка Марфа говорит, что вечером ожидается такой наплыв торговцев клубникой, что цена упадет до тридцати пфеннигов за лукошко. Это же разорение, мой медвежонок! - добавила она вдруг с нежной хрипотцой в голосе.
Она уселась к нему спиной на кровать, и в ответ на ласковые слова он пощекотал её по халату между лопаток. От мужниной ласки мегера просияла и стала обыкновенной толстой бабой в грязном халате.
- Ну, не скучай без меня, мой медвежонок! А мне сейчас нужно по делам к тетушке Марфе, - ласково прохрипела она, запахивая халат, и смачно чмокнув его на прощание в щечку, встала и пошла со двора.
Позавтракав невкусным сыром и скверным пивом, он отправился на конюшню, запряг осла, погрузил на телегу пять огромных плетеных корзин и поплелся в поле. Он почему-то знал, что его земельный надел простирается от ухабины на дороге на сто шагов влево и вглубь до покривившегося плетня. На других наделах уже работали сборщики клубники. Ему почему-то казалось, что когда-то ему приснился сон, и будто бы в этом сне он был философом и писал философский трактат о том, что труд сборщика клубники неквалифицирован и потому должен оплачиваться грошами. Как же ошибался тот философ, он убедился на своей шкуре! Он убрал лишь одну грядку, а у него от частых наклонов стало сводить судорогой коленки. Когда же он пробовал обдирать кустики приседая, у него потянуло в пояснице. Он то и дело усаживался на камень у дороги отдохнуть, но ни судорога в коленках, ни тянущее ощущение в пояснице не проходили. Был уже полдень, и пот валил с него градом, а он из пяти набрал только три корзины! И ему уже было ясно, что он точно не успеет управиться со сбором клубники до двух, когда к нему ленивой походкой вразвалочку подошел косой Франц .
- Ну, паря, особо-то не вкалывай, - подмигнул ему косой Франц , нагло ухмыляясь на две его пустые корзины (он вообще всегда держался нагло), - потому как вся твоя работа - пшик! Сегодня такой наплыв клубники, что стоить она будет не более тридцати пфеннигов за лукошко - курей смешить!
- Но деваться некуда, хоть оно и разорение, но придется продавать за тридцать, - со вздохом согласился Ханс, в коем сидела душа экс-философа.
- Не чуешь, паря, соли, будто вот тут у тебя, - постучал себя кулаком по лбу косой Франц, - не извилины, а солома с крыши тетушки Марфы. Смекай, раз большой наплыв, значит, и цены низкие. А чтобы их повысить, надо, чуешь, чтобы клубнички поменьше было. В общем, значит, порешили мы тут с ребятами для повышения цен часть урожая сгноить в поле. А чтобы никому не обидно было, вот, смотри, составили договорчик, чтобы собирать не больше трех корзин в день. Собрал три корзины - и валяй отседова, на! - достал он из кармана сложенную вчетверо мятую бумаженцию и протянул фальшивому Хансу.
При виде этой бумаженции судорожные коленки и тянущая поясница фальшивого Ханса как бы по человечески попросили "ну да, скорей же подпиши", а вся душа экс-философа возликовала. Фальшивый Ханс подписал документ.
- Ну то-то же, паря, - бесцеремонно похлопал его по плечу косой Франц и своей ленивой походкой вразвалочку отправился уговаривать сборщиков дальше.
- А почему две корзины пусты? - строго спросила его Лулу дома.
- Ну, видишь ли, клубника ещё не поспела, - соврал он.
Но Лулу не поверила.
- Всё врешь, небось! Не поспела - да переспела давно! Враль несчастный! Небось, связался с этим мошенником косым Францем! Это он вчера подбивал честной народ сгноить клубнику в поле! Да лучше её поросенку отдать, чем сгноить! Подумал ли ты о поросенке, идиот?!
- Да чтобы повысить цены...
- Молчи, так я и знала, недоносок, тьфу! - Лулу от злости даже сплюнула. - Гноить ягоду! Меня еще в детстве матушка учила жить по християнскому закону. Останется у тебя ненужная крошка хлеба, говорит, ты отдай её голубю, воробью отдай, пусть червь её лучше съест, и то лучше будет, хоть он и гад, а всё же живая тварь. Это только нехристи гноят... - и пошла честить мужа на все лады.
"Ну и дурак же я был, что на ней женился! - ударив себя по лбу, думал фальшивый Ханс. - Ведь бывают же приличные женщины. Вот взять к примеру фрау Книгсен, что покупает у меня клубнику. И собой розанчик, а главное манеры, и тебе "пожалуйста", и "спасибо", сразу видно - воспитание. А эта ведьма Лулуйка и орёт, и ругается, а сама толком каши сварить не умеет, чтобы не подгорела. Нет, я решительно её осуждаю и за грубость, и за хамство..."
Додумать до конца он не успел, ибо, как догадывается читатель, в этот момент свершилось известное переселение душ.
..................................
После перебранки с недотепой-мужем она вышла раздраженная и злая. Собственно говоря, муж согласился гноить ягоду впервые в жизни, раньше такого бесстыдства за ним не водилось. И, главное, ей непонятно было, откуда теперь взять клубнику на варенье, которое она пообещала продать тетушке Марфе сегодня. Правда, у неё оставалось ещё прошлогоднее варенье, и при мысли о нем ноги сами понесли её в погреб. Спустившись, она развязала розовый шнурок, опоясавший пергамент сверху глиняной банки. Увы, клубничный аромат из варенья улетучился. О дальнейшем ей вспоминать не хотелось бы, ибо, вернувшись на кухню, она достала из кухонного шкафа клубничную эссенцию и спрыснула ею содержимое банки.
- Свежее варенье? - спросила её тетушка Марфа, когда Лулу принесла ей банку на дом.
- Только что сварила, - соврала Лулу, зная, что старуха, у которой на старости пропали обоняние и вкус, сама разобраться не сможет.
Это было впервые в жизни, когда Лулу соврала, и по дороге домой её мучила совесть, и она придумывала себе всякие оправдания. "В конце концов, этот обман не такой уж большой грех, - думала она. - Люди живут с грехами и побольше. Взять к примеру фрейлин Штайн, бывшую гувернантку в доме адвоката херра Апфеля, что невенчанная родила ребенка от хозяйского сына. Разве мой грех сравним с её! И правильно сделали наши деревенские ребята, что вымазали её дверь сажей! Я и сама её осуждаю".
Впрочем, кроме читателя никто не догадался, что тут душа экс-философа из тела Лулу переселилась в фрейлин Штайн.
..................................
Девочка кончила сосать и заснула. Фрейлин Штайн отняла дочку от груди и бережно положила в кроватку. Затем она долго глядела на спящего младенца. Мысли фрейлин Штайн были особо мрачны сегодня, ибо, когда она вернулась домой, дверь её была вымазана сажей. После того, как её бросил хозяйский сын Карл, она вела жизнь скромную и даже, можно сказать, праведную. Усилия, прилагаемые ею для воспитания дочери, были поистине героическими - она недосыпала, недоедала, ночами просиживала у кроватки, когда девочка болела. Но общество было глухо к её раскаянию и страданиям. "Нет, это никогда не кончится, - со вздохом думала бедняжка. - Уехать бы в другой город, начать всё сначала... Или нет, поступить актрисой в варьете" - у неё были красивые ноги и приятный голос. Она об этом знала, но тут ещё раз захотела в этом убедиться и подошла к зеркалу, а подошедши, воспрянула духом, ибо из зеркала смотрела на неё черноокая красавица с губками бантиком и премиленьким носиком. "В варьете, в варьете! - воскликнула она вслух. - Нет, моя жизнь не кончена, м-да, а куда девать ребенка?", и она невольно задалась вопросом, как на её месте поступили бы другие...
"Нет, это не я виновата! - думала фрейлин Штайн, когда подкидывала конверт с ребенком к дому богатых купцов Катцев. - Это Карл один виноват, о!, как я его осуждаю!".
..................................
И таким образом душа Вольфганга Книгсена побывала в шкуре картежного шулера, ибо Карл был картежным шулером, а затем в шкурах пьянчужки Питера Берга, пройдохи косого Франца, цыганки Аси, торговавшей фальшивым золотом; он плавал матросом на кораблях, рубил негром тростник на Кубе, сидел вором в тюрьме, правда, раз побывал и в шкуре министра юстиции, и этот список можно продолжать бесконечно. И как-то его в новых ролях не любили и часто били, и даже жестоко били. Философ Вольфганг Книгсен родился в хорошей, счастливой семье, вовремя окончил университетский курс, вовремя женился, получив хорошее приданое, на которое он безбедно вел существование философа, и никогда внешние обстоятельства не толкали его преступить общепринятые нормы поведения. И вот на своей шкуре ему довелось убедиться в горькой истине, что дурные поступки люди часто совершают, расплачиваясь не за свои, а за чужие ошибки. А из порочного круга своих и чужих ошибок херр Книгсен никак вырваться не мог, и потому мы его оставим.
Обратимся лучше к судьбе фальшивого херра Книгсена, в шкуре которого побывали осуждаемые философом души. Неожиданно для всех этот господин совсем забросил философию, однако дела его шли в гору. Вначале на женины деньги он купил себе земельный участок и завел на нем великолепную клубничную плантацию, на которой, вместе с двумя батраками, не брезгал работать и сам. Затем он завел при плантации небольшой цех, где варили превосходное клубничное варенье. Потом он занялся милосердием и в своих земельных угодьях построил сиротский приют, где дети помогали в выращивании клубники, но зато получали хорошее воспитание, и сотворил много добрых дел ещё. Правда, неожиданно для окружающих был период в жизни херра Книгсена, когда он начал по-матросски браниться и раз даже прибил жену, и что было совсем неприлично, вытащил из кармана пальто одного из своих гостей бумажник (чего, к счастью, никто не заметил). Но вскоре херр Книгсен исправился, и дела его пошли в гору, он раз даже побывал, хотя и недолго, министром, правда, не юстиции, а сельского хозяйства. Со временем, однако, он достиг такого высокого положения в обществе, что мелкие ошибки уже не сказывались на его судьбе.
Знакомые удивлялись его стремительному возвышению и столь многогранному обилию в одном человеке всяких способностей и талантов. И то не мудрено, ибо никто из них не догадался заглянуть в философские сочинения херра Книгсена, а там, между прочим, в конце неоконченного сто первого тома Чертом была сделана хитроумная приписка:
"В соответствии с договором херр Книгсен никогда не вернется в свою подлинную шкуру, ибо никчемнее его нет человека на свете - нет никчемнее человека, который осуждает всё и вся, так что даже в состоянии отыскать материал для написания ста томов о человеческих пороках!".
И посему всё же есть смысл читать нудные философские трактаты - а вдруг черт да и сделает какую-нибудь хитроумную приписку на полях!