ЦИКЛОП
- ... казачеееееньку
на гнедом конеееееее...
Тетка Вера с Татьяной тянули казачью песню, стараясь всеми силами на багровых шеях перекричать друг друга. Набирали шумно дыхание и продолжали самозабвенно:
-... а за рееееечкою, на другом бережкууууууыыыы,
по зеленой травушки-мурааааавушкииииииииыыы
ийдет девицаааааээ дэ ко миломууу друуужкууыыыы,
да не повернет голооовуушкииии... оййййиииыыы,
а за рееееченькойыыы...
Женщины пели, закинув головы и закрыв глаза, так, словно после этой песни им назначено было умереть... Пели они про несчастную любовь казака, которого не дождалась девушка и отдалась другому во зеленой травушке-муравушке. Горько вскрикивали они между строчек с помощью многозначительного "Ойййииииыы", и продолжали петь, порой повторяя куплет по три раза, чтоб до каждого дошло. Пели они ото всей своей простой души, может чересчур громко, но это от особого усердия. Слушателей было много и все они сидели, подперев руками седые головы, показывая своё соучастие и сопереживание о происходящем горе в жизни казака, который все ехал и ехал на своем гнедом коне не знамо куда. В конце бесконечно длинной песни, певицы смахнули с глаз навернувшиеся творческие слезы, налили себе по чарке и, осушив их махом, обнялись. Все вокруг дружно заодобряли и захвалили исполнительниц. Те в свою очередь прокашлявшись, и набрав воздуху побольше, выразительно затянули следующую песню.Репертуар-то был напет годами...
В самом конце двора на перевернутой кастрюле сидела кривая Грашка по прозвищу Циклоп, поджав ноги под себя, похожая на какую-то чужестранную, непонятного вида, птицу. Один глаз у нее был стеклянный. Года четыре назад случилась у нее в глазу какая-то неприятная болезнь и глаз пришлось отнять. Временно вставили ей в городе стеклянный глаз, правда из-за дифицита синих (Грашка-то сама синеглазая), вставили ей обыкновенный коричневый. За эти годы Грашка выросла и коричневый глаз провалился и почти уже не открывался, только в узкую щелочку подглядывал темный стеклышок, тусклый и безжизненный. Грашка-Циклоп очень этого глаза мёртвого стеснялась и все пыталась прикрыть его сухой своей ладошкой. Само лицо ее было бы очень даже миловидным, если бы не эта беда. Зато второй глаз, который смотрел теперь за двоих, был большущий, с черными пушистыми ресницами, смотрящий на мир широко и напряженно. Казалось на всем лице-то и был только этот распахнутый как летнее окно глаз, оттого и прозвище к ней прилипло такое - Циклоп. Она не обижалась на людей, Циклоп - так Циклоп. Ей было от роду 11 лет, никто не хотел с ней, с такой некрасивой, водиться. Только взрослые позволяли ей быть отдаленной частью их компаний, разрешая сидеть неподалеку и никогда не прогоняя ее.
Грашка жила с бабкой Аграфеной. Так случилось, что мать девочки, Ольга, уехала в Москву на заработки, вышла там замуж, да так и не вернулась, обосновавшись в престольной, и почти забыв про кривую свою дочку. Там у неё родился новый сын, Николушка, которого хотела Грашка увидеть всей душой. Иногда на их с бабкой адрес приходили письма из Москвы и тогда Грашка-Циклоп бегала по деревне и показывала письма сверстникам, чтобы все-все видели и знали, что у нее есть мама, и братик есть, что они помнят о ней и пишут ей письма. Когда над ней смеялись и жестоко, как это умеют делать дети, говорили правду о том, что она брошенка, Грашка не плакала, а только поднимала письмо повыше и бежала дальше, размахивая им, как спасительным знаменем.
У тетки Тани часто собирались гости во дворе, садились за длинный стол и пили, и ели, и говорили о войне, которая давно уже прошла, но отголоски ее все еще звучали в душе каждого из них. Грашка до ужаса боялась этих разговоров, и однажды услышав, что скоро тоже будет война и придут китайцы, и почему-то забросают всех русских своими шапками, пришла в неописуемый ужас. Она представляла, как желтолицые китайцы идут по узким улочкам их красивой деревушки, их так много, как тараканов у пьяницы Надьки, и у каждого в руках по нескольку шапок, а может даже целых десять. Шапки будут тяжелые, типа солдатской каски, которую нашла она, копаясь в огороде у бабушки. Потом китайцы начнут в деревенских кидать эти каски-шапки и завалят всех с головой. И вот будет она, Грашка, лежать под этими шапками и плакать. И никто ей не поможет выбраться, потому что никто, кроме бабушки ее не любит, а бабушка была уже такой старенькой и слабой, что она, поди, от одной-то шапки сразу помрет. Грашка вздохнула и потряся головой, отогнала от себя дурные такие мысли.
Тетка Таня, в перерыве между песнями рассказывала про непутевую соседку Марью, которая заманила глупого молодого Сашку Давыденкова и сломала ему жизнь. Марья-де ему в матери годится, а Сашка ее "поконючит да бросит через пару лет" кому, мол, нужна жена-старуха. Грашка никак в толк взять не могла, как это Марья Сашке жизнь сломала. Жизнь представлялась ей длинной такой палкой, сухой и колючей, которую можно при желании сломать, наступив на один конец и потянув за другой. Она опять нарисовала в своем воображении, как Марья тянет за конец колючей палки, а Давыденков кричит и плачет от горя. Но сама Грашка видела, как Марья ходит с Сашкой под ручку и выглядят при этом они очень счастливо. Сашка вовсе не горевал о своей поломанной жизни и Марья была вовсе на стуруху не похожа.
У Марьи были выразительные упругие икры, как бутылочки, и она злила этими своими икрами деревенских баб, которые плевались ей вслед, глядя на ее обтянутые шековыми чулками фигурные икры, сверкавшие из под "срамной юпочки". Грашка не понимала почему Марьины икры всех так расстраивали. И юбка у Марьи была не такая уж короткая. Мир взрослых, странный и чужой, манил ее и отталкивал одновременно. То ей хотелось поскорее вырасти и стать взрослой, то хотелось спрятаться в бабушкину юбку и остаться там навсегда.
Когда бабушка говорила о смерти, а говорила она о ней часто и обыденно, Грашка засовывала пальцы в самую глубину своих ушей и отчаянно мотала головой. Бабушка Аграфена оттаскивала ее руки в стороны и заставляла слушать:
- Ты что ж думаешь... я два века жить буду? Не ровён час дам дуба и чё тогда? Она видите ли нежная, слушать не желает. А мне чево делать-то? Идти соседа научать как с хозяйством моим справляться, когда меня не станет? Слухай сюды и ухи не затыркивай. Ишь вона уж красные, так поди и охлохнуть могёшь. Мало будет, что крива…
Грашке приходилось опускать руки вдоль тощего тела и вытянувшись, как на допросе, внимать бабушкиным наставлениям.
- Коза Машка сено любит только желтое, от зеленого её пучит. Так ты зеленое Федьке (козлу) подкладывай, ему, бородатому, не велика разница. Он любое ест. И помои, как свинья ест. Только не холодные чтоб, и чтоб не скислые... Курям много не давай зерна, они, твари, все ногами затопчут. Им по жменьке в день, и комбикорму по жменьке. Кошку Дуську вовсе не корми, а то мышей перестанет ловить. А на стол будет лазить - так огрей ее кочергой, чтоб не вадилася стерва. Котят ейных топи, а то они ее до смерти изсосут, она ж их по три раза в годе таскает блудная... Пес наш Тархан - старый, поди, за мной вскоре припустится. Он уж и оглох почти, сам на себя лает, случается... Да с соседями не вздорничай, уважай...
И так бабушка могла говорить часами, наставляя внучку на все лады. Только вот о матери никогда не говорила. И вот однажды Грашка не выдержала и спросила:
- Бабушка, а как с мамой-то? Если она приедет ко мне? Как мне себя с ней вести? Чего ей сказать?
- ... А... - бабушка осеклась и густо потемнела лицом. Потом шумно набрала воздуху и на одной ноте пробасила:
- А чего говорить? Пусть она думает чего тебе сказать? А ты про енто не думай. Не твоя забота. А коли приедет - так с порога не гони. Может ей искупиться надо будет... Виноватая она перед тобой... Но ты на нее зла не держи. И тебе простится многое.
Потом бабушка открывала сундук и показывала Грашке как и что надо будет сделать, когда она помрет. Что надо будет тетку Клаву и тетку Свету позвать, чтоб обмыли, и дать им денег из коробки, что лежала на самом дне сундука. Там и на гроб было, и копарям, и разным другим людям, которые будут надобны при похоронах бабушки. Что надо в рот налить ей, мертвой, зеленых капель, чтоб живот не пучило. Что в гроб положить это, а надеть то, а в руки дать еще что-то и так далее... Грашка слушала все это и ей казалось, что никогда такого случиться не может, что все это бабушка говорит, чтоб она, Грашка боялась сделать что-то плохое и огорчить бабушку. И Грашка старалась быть хорошей. Она хорошо училась, подметала полы, бегала на колонку за водой для бани и поливала огород из арыка. Она по первому знаку распознавала любое бабушкино желание, потому что слышала от соседей, что если о человеке хорошо заботиться, то это продлевает жизнь. Она так хорошо заботилась о бабушке, что та просто не имела права умереть.
Грашка была изгоем в детских кругах, но взрослые ее жалели и порой одаривали, кто чем. Тетка Таня, так та, даже, однажды ей новый купальник подарила. Купила дочке Томке, а та своё тело в него запихнуть не смогла, вот Таня, добрая душа, вместо того, чтобы купальник в магазин снести - отдала Грашке. Синенький, в красный горошек, и лямочки красные, с бантиком... Ужас какой красивый. Грашка ходила на речку, сидела в своем купальнике среди детворы на берегу, но плавать в нем не решалась, чтобы ненароком не испортить. Так и сидела гордо, посверкивая единственным глазом на шумный мир. У нее была привычка смотреть чуть изподлобья, повернув голову так, чтобы глаз был как бы в середине ее оси. Дети на нее не обращали внимания, а она не пыталась навязываться им в друзья, знала - не примут все равно. Грашка давно перестала обижаться на кого бы то ни было. Даже мать, которую она часто вспоминала и на которую втайне любовалась, достав из укромного места, спрятанные бабушкой фотографии, она не винила ни в чем. Мало ли, что мешало матери приехать к ней, да к тому же может ей стеснительно, что у нее дочка кривая, у такой красавицы. Грашка не винила никого, она каким-то глубоким чувством в самой середке себя знала, что нельзя злиться на мир, за то, что он не так привечает, как хотелось бы, нельзя сердце точить обидами, нельзя плакать из-за своего одиночества. Да и не было никакого одиночества. Вон - бабушка Аграфена, самая лучшая бабушка на свете, любит ее и заботится о ней. Сказки ей рассказывает по вечерам. А Тетка Таня разрешает ее песни слушать и никогда-никогда не гонит. Да что же в этой жизни плохого?.. Нет, жить хорошо, думалось Грашке, очень даже хорошо, надо только это понимать. Вода вон в речке чистая, и солнце, и песок на берегу, что ж плохого...
- Эй, Циклоп, кинь нам мячик, за тебя закатился.
Грашка оглянулась и увидела катящийся мячик, он был зеленого цвета с желтой полосой посередине. Красивый. Она легко вскочила, и поймав мяч, бросила его в реку, да не расчитала, мяч упал за запрудой и понесло его течением по быстрым волнам все дальше и дальше.
- Циклоп, у тебя не только глаза, у тебя и рук нету. Куда ты мяч-то кинула? - Кричал загорелый мальчишка, выскакивая из речки и устремляясь вдоль берега вниз по течению.
Грашка подхватилась и ринулась следом. Привыкшая в одиночестве преодолевать большие расстояния, гуляя по берегу, она знала там каждый камень. Быстро сообразив что делать, метнулась в сторону и побежала наперерез, туда, где река, резко вильнув, уходила вправо. Мальчик пропал из виду, он так и продолжал бежать вдоль берега в погоне за мячом. Грашка спрыгнула с высокой кочки прямо в воду и растопырив руки, стояла в холодной воде в ожидании мяча. Вскоре мяч появился, крутясь на волнах как волчок. Поймав его, она ловко вылезла на берег и помчалась обратно. Она видела, что мальчик (это был Васька Шевченко, отличник из 5-б, за которым бегали все девчонки в школе) удалялся медленной походкой расстроеного человека в сторону пляжа.
- Эй!..- крикнула Грашка.
Васька обернулся. Грашка подняла над головой щекастый мяч и повертела им вправо-влево.
- Лови свой мяч,- крикнула она и, что есть силы, метнула беглеца в сторону Васьки.
Васька ловко подхватил мяч и внимательно посмотрела на девочку. Волосы ее были мокрыми и разметались по плечам. Часть прядей закрыла мертвый глаз и Васька поразился насколько хорошенькой выглядела Грашка в своем синем купальнике, с сияющим голубым глазом. Он прокашлялся и выпалил черезчур громко:
- Спасибо, молодец.
Грашка, проходя мимо, ответила дружелюбно:
- Пожалуйста.
Васька ее остановил и вдруг сказал:
- Ты это... Ты молодец, правда, я бы не додумался наперерез реке... И... ты меня за Циклопа прости, я не буду больше.
Грашка внимательно посмотрела на него и вдруг поняла, что он говорит от всей души. Она улыбнулась и тихо, почти шепотом сказала:
- Да ладно, можешь звать Циклопом, а то тебя засмеют, меня ведь по имени никто не называет, только взрослые.
И пошла в сторону деревни, худенькая, длинноногая, с порванной лямочкой на купальнике и поцарапанной коленкой...
К весне бабушка все-таки померла. Столкнувшись со смертью лицом к лицу Грашка даже не поняла поначалу что это уже непоправимо. Она по хозяйски позвала теток обмывать бабушкино тело и заплатила им денежку. Наняла копарей, уж знала кого просить о том надо, деда Илью соседа послала за крестом и гробом в город, и назначила день похорон. Ей все помогали, но давали возможность думать, что все это на ее, Грашкиных плечах. Это заставляло ее быть собранной и сильной. На поминках, которыми руководила тетка Таня, Грашка бегала с посудой от столов к летней кухне, где разливались по мискам щи и лапша. А под самый вечер, когда у стола остались только те, кто помогал ей эти два дня, Грашка забилась в уголок, подтянула колени к подбородку и вдруг впервые осознала, что никогда уже не будет ее бабушки рядом с ней. Она зарылась лицом в подол и впревые за все это время разрыдалась в полный голос, вскрикивая как от ударов. Тетка Таня прижала ее к себе крепко и затянула свою длинную, красивую песню. Грашка уткнулась ей в плечо и стала затихать, растворяясь в тягучем соке Таниной песни. Та покачивала ее на своем полном плече и пела, пела. Грашка не видела, как пришел Васька Шевченко и принес красивый транзистор. Что бы Грашке было не страшно спать по ночам. Транзистор был почти новенький, взрослые забеспокоились, но Васька объяснил, что отец сам ему его отдал для девочки. Васька поставил сверкающую штуку на стол и почтительно удалился. Грашка уже спала на плече Тани-певуньи, и не помнила, как ее снесли в дом на старый диванчик, как поставили транзистор в изголовьи.
Потом за столом взрослые обсуждали дальнейшую Грашкину судьбу. В неполных одиннадцать лет ее нельзя было оставлять одну. И постановили определить к ней на постой семью туркменов, которые прибились в деревню пару месяцев назад и жили на колхозной бригаде в старой развалюшке. Туркменов было семь душ. Старый черный мужик и такая же черная его жена-старуха, и дети, пятеро, тоже старые и черные. Когда Грашка их впервые увидела, она испугалась не на шутку. Говорили они плохо по русски и все ей чего-то толковали на непонятном гортанном языке, улыбаясь белыми зубами широко и ясно. Вскоре Грашка их перестала бояться и они рапсределили три бабушкины комнаты по-ровну. В самой маленькой определили стариков- как потом выяснилось им было не более 40 лет. Маленьких детей, троих, в среднюю комнату, а старших, вместе с Грашкой, в переднюю большую и просторную. Единственно на чем настояла Грашка, это чтобы бабушкину кровать никто не занимал. Эта кровать так и осталась стоять в белых накидушечках, как памятник ей. Даже малыши быстро освоили, что кровать не для игр и прыгать на ней нельзя.
Старые туркмены вместе с морщинистыми детьми скоро стали молодеть и все их морщины расправились. Оказывается от долгого голодания даже дети становятся похожи на жалких и уродливых старичков. Отец большого семейства Ханджар, что в переводе означало кинжал, несмотря на имя, был очень добрым и работящим. Он устроился в колхоз работать скотником, и так старался, что вскоре его сделали бригадиром. Он так и не освоил свободно русскую речь и все больше молчал. Но понимал все, был быстрым в работе, да к тому же еще и не пил совсем. Мать- Айболек (часть луны) была тихой и приветливой. Она вкусно готовила и сама шила детям одежду. Она и Грашке сшила чудесное красное платье и отделала его красивой вышивкой так, что глаз невозможно было отвести.
Однажды попросила она Грашку помочь ей переделать имена детей на русский лад. Целый вечер Грашка сидела с химическим карандашом во рту, изукрасив язык и губы синим, и все старалась как можно покрасивее переделать, трудно выговариваемые, туркменские имена. И вот, что получилось - самого старшего брата по имени Ганы, Грашка окрестила Геной, вторую сестру Язджемал (весенняя красавица) назвала Машей, Гараджа (черненький) стал Жориком, Гылыч (шашка) Лёней, а самая маленькая Акгыз (белая девочка) белокурая и светлокожая стала Светочкой. Вот так вся семья поменяла имена. Ханджара уже давно окрестили на ферме- Пожаром, а Айболек все бабы звали Анной. Только фамилия у них и осталась старой- Ханамовы. Ханамовы были словно крохотная армия, все у них было распределено и каждый знал свои обязанности не хуже хорошего солдата. Команды Анной раздавались тихо, но никто никогда с нею не пререкался. Каждый делал часть своей работы и все в доме ладилось. Вскоре Пожар с Генкой отремонтировали крышу бабушкиного дома и все было готово к зиме. Анна очень жалела Грашку, звала ее нежно Гращю и ласкала так же часто, как и собственных детей.
Настала осень и вдруг в ворота постучали. Грашка первой услышала стук и, подхватив Светочку, подбежала к калитке. За дверями стояла красивая черноволосая женщина. Грашка сразу ее узнала. Она смотрела на нее своим глазом не мигая и боялась расплакаться. Она не любила плакать и каждый раз, мысленно переживая это мгновение, она клялась себе, что ни за что не станет плакать перед своей матерью, что напротив, будет улыбаться. Слезы катились, предательски заливая щеку. Губы дрожали... Черт, черт... Она опустила лицо в распущенные Светкины волосы. Чуткая девчушка сразу почуяла неладное и громко заревела. На пороге дома появилась Анна, с мокрыми мыльными руками. Она вытянула шею и поглядела на женщину.
- Гращю,- протянула Анна,- кто к нам пошёл?
Грашка подняла глаз и, вглядевшись в лицо матери, сказала тихо:
- Это моя мать, Анна, это только мать...
Анна развела руками и сказала:
- А-а-а.....
Мать не стала просить прощения за то, что так долго не писала, за то, что не приехала на похороны, за то, что даже после похорон не поинтересовалась с кем и как жила Грашка. Она прошла в дом и, сев на бабушкину кровать, стала разворачивать пакеты с подарками для Грашки. Анна собрала всех детей и увела их на ферму к мужу, чтобы никто не мог помешать разговору матери с дочерью.
Когда сумка опустела и все подарки были сложели грокой на кровати, женщина подняла глаза и сказала-
- Я проститься приехала, Граша... Ты большая уже. Вон и у тебя уж семья новая... Николай не хочет тебя в Москву брать... - И вдруг затараторила скороговоркой, - Да и не можем мы, у нас квартира коммунальная, одна комната всего и есть на троих. На заводе Коле обещали квартиру новую, да все не дают никак. Я сколько заикалась про тебя... он ни в какую. Да ты и так уже хорошо тут устроилась. Вон у тебя новые братья, сестры, хоть и черные, но может не плохие-то. Не обижают?
- Хорошие... Они очень хорошие, мама, ты не беспокойся. Да и не черные они уже. Они раньше были черные, а теперь совсем не черные. А Светочка у нас так и вовсе беленькая. Да и вообще,- засмущавшись вдруг,- какая разница, черные, белые, они хорошие и все...
- Да-да, хорошие... черные-белые, хорошие и все, - мать словно и не слышала ее, перекладывала пакеты с места на место,- Я тебе тут привезла на вырост туфли свои, они мне малы, да костюмы свои почти неношенные, платья, да новый сарафан ни разу не надёванный, еще сорочку ночную на вокзале купила тебе, и лифчик, скоро ведь уж понадобится, шоколады привезла и сосулек разных...
Ольга не смотрела на дочь, она вертела головой во все стороны, словно боялась поднять глаза на Грашку. А Грашке было так ее жаль в этот миг, так жаль, словно на лице у матери появилась зияющая рана и все расширялась и расширялась, уже и грудь кровоточила, и руки, и плечи... "Как же ей плохо-то бедной, как плохо"... - носились в Грашкиной голове черными мухами тошные мысли и было жаль ей эту, ставшую чужой женщину, и не знала она как ей помочь и как ее успокоить.
- Мама, ты бы встала с бабушкиной постели, на ней после бабушки никому сидеть нельзя, а подарки ты зря везла так далеко, у меня ведь все есть, мне не нужно ничего. Еще и бабушкины ведь вещи остались.- Только и сказала, глядя на мать светло и ясно.
- А, да-да, бабушка...постель, да, конечно, я не подумала, а подарки тебе пригодятся, оставь...
Она встала, походила взад-вперед и, резко вдруг развернувшись, пошла к двери, словно кто ее толкал:
- Мне пора... Мне ехать надо... обратно, домой, в Москву. Там Коля и Николушка... Я пошла.
- Мама, а на кладбище к бабушке разве не пойдешь?
- На кладбище? Да-да, на кладбище... Пойду, нет не пойду. Пойду на вокзал, там поезд на Москву через два часа назад отправляется. Не поспею я на кладбище, да и не нужно это мертвым. Зачем им надо, чтоб живые к ним на могилы ходили? Им не надо этого. Ведь правда не надо?
- Не надо,- промолвила Грашка, жалея мать,- Правильно, не ходи, лучше поезжай к Николушке и не горюй. Все у меня будет хорошо. Да у меня и так все хорошо. Видишь? У меня и крыша новая и семья теперь, и Пожар с Анной меня как родную любят. Поезжай мама, прощай.
Ольга подошла к двери, обернулась, сделала движение, словно хотела обнять дочь, но не решилась и вышла на улицу. Грашка догнала ее во дворе, обхватила руками за плечи и прижалась к ее спине. Ольга напряглась и ответила легким похлопыванием по Грашкиной руке.
Грашка провожала мать до самого автобуса, через всю деревню. Она держала мать, опустившую голову, за руку. Деревенские выходили и смотрели вслед, осуждающе показывая пальцем вслед красивой женщине, ведомой Циклопом. Грашка помогла матери зайти в автобус, помахала приветливо ей вслед. Ольга села на заднее сиденье и, когда автобус уже тронулся, она высунула голову в узкое окно и прокричала как-то сдавленно и неестественно, словно горло ее пережали удавкой:
- Прости меня, доченька!
- Конечно, мамочка, милая, конечно, прощу.
Автобус двинулся рывком, Ольга ударилась об алюминиевую скобу, сморщилась и заплакала, так и не убрав голову внутрь. Просто смотрела на дочь, махавшую ей вслед и плакала... Она уже не слышала, что кричала Грашка ей вслед. Пыль поднялась густым облаком и окутала автобус. Грашка осталась там, за этим облаком, за пределами ее взгляда, в той прошлой жизни, которой уже словно и не было...
- Конечно, мамочка, конечно, милая...
У колонки стояли деревенские бабы и сокрушенно качали головами, а Грашка повернулась и пошла домой. Автобус увез уже чужую ей женщину, и ничего, что связывало ее с той белокурой памятью о светловолосой матери - не осталось. Все исчезло куда-то, как исчезло облако пыли от автобуса. Грашка упала на бабушкину кровать и пролежала так до темноты, без слез, а вечером Анна позвала ее к столу, где стояли Гара Чорба (суп с помидорами) и Гатлакты (слоённые лепешки), которые Анна готовила в самодельной глинянной печке. Никто ее не спрашивал ни о чем и Грашка была очень благодарна им за это. Генка шутил весь вечер, а Маша с Лёней даже разыграли историю из восточной сказки, Света хохотала и пела по туркменски вместе с Анной, а Пожар вытащил свою цамбру, маленькую, не больше скрипки, с двумя жильными струнами, и заиграл какую-то странную, словно неземную музыку, больше похожую на протяжные стоны змеиной речки, или вой ветра в беркутячьем ущелье. В этих звуках было столько естественной силы и столько искренности, что сердце уплывало вслед за ними и казалось земля растворяется под ногами и все смешивается - детский смех, боль, запах супа, тепло лепешек, пыль автобуса и голос матери - Прости!
Пожар пел и одновременно постукивал ногой о ножку стола, Анна тихо подхлопывала ладонями и вовремя вставляла нужные тонкие звуки. Получалось красиво... Грашке было хорошо.
-... Голубая косыыыыынкаааыыы
на зеленой травееееееееееыы.
Закончили свою трагическую песню певуньи. Татьяна встала и подошла к Грашке. Вытащила из кармана красивый газовый платок, синий, как раз к Грашкиному синему глазу.
Грашка повязала косынку на голову, сидя на перевернутой кастрюле, с достоинством поправила своё красное, вышитое туркменским синим узором платье и привычно прикрыв мертвый глаз ладонью, взглянула на Татьяну:
- Спасибо.
- Не за что.
Татьяна смотрела на нее и улыбалась. Она знала уже, что все, кто сегодня пришел к ней в гости - принесли денег, кто сколько мог, и завтра Татьяна поедет в город - покупать голубой глаз для Грашки, чтобы ее больше никогда не звали Циклопом.
Грашка еще не знала об этом. Она о многом еще не знала. Например о том, что пройдет всего 8 лет и та же Татьяна будет петь на ее свадьбе свои красивые песни, что Анна и Пожар будут сидеть и гордиться своей голубоглазой красавицей дочкой. Что Васька Шевченко будет самым счастливым женихом в целом мире. Она еще не знала об этом, но она никогда не сомневалась, что жить на свете стоит, когда вокруг столько хорошего.
- Спасибо,- еще раз повторила она, глядя на Татьяну.
- Не за что,- ответила та.