Плеск воды – эхо шлепков детских босых ног по мелководью – оттепельный яблочный румянец на щеках, кудри пронизаны золотом, к обветренным губам прилипла шуточная песенка, на языке тает сахарный леденец, окрашивая слюну в алый цвет. Мальчик бежит туда, где вересковые заросли хоронят в себе фамильный склеп – в неказистой серой гробнице тлеют кости пяти поколений Мортимеров, год назад туда упрятали и истерзанное тело отца – холодок под ложечкой, плевок виснет на цветущей ветке пурпурной каплей, мальчик видит дверь… она приоткрыта, изнутри тянет сизым сырым запахом влажного камня и тлена.
Солнце путается в ветвях над головой ребенка – рыжее, как волосы Кармелы. Ведьмы, которую он встретит много позже – ведьмы, которая даст ему утешение, которая будет плакать по нему…
А сейчас ему – двенадцатый год.
Рука в сизом соке ежевики тянется к медному кольцу двери склепа. Она подается – до странного бесшумно, словно тающий вечерний свет превратился в густое янтарное масло и напитал петли. Сердечко колотится в горле, любопытство, замешенное на страхе, оставляет в рту сладковатый привкус – впрочем, остатки леденца еще болтаются за щекой. Мальчик сглатывает слюну, вытягивает шею, всматривается во мрак склепа – там что-то есть, кажется ему, что-то большое, сухое как кастаньеты, почти съеденное темнотой.
Оно приближается – слышны тихие шаркающие шаги – и на руку мальчика, цепенеющую от холода, опускается иссушенная временем кисть – длинные кости, обтянутые перчаткой морщинистой кожи, желтые ногти, тусклый ободок на среднем пальце.
Крик затыкает горло, перехваченное будто ледяным ошейником.
Такого не бывает, шепчет про себя мальчик, пресвятая дева, такого не…
Обморок наваливается внезапно, золотые ветви кружатся в задорной пляске по лиловеющему шелку неба, мальчик падает навзничь – из уголка земляничных губ выступает капля крови – крови, пахнувшей медом, прозрачной как рубин в перстне на желтой руке.
Веки мальчика дрожат – он видит сны, которые приходят только при смерти.
Медный окрас заревного неба постепенно сменяется мглистой синевой, звезды редки и невзрачны, в зарослях шумит река. Когда мальчик приходит в себя, он бессознательно вытирает губы – на пальцах остается темный след, язык бесстрашно пробует его на вкус – не кровь, леденечная слюна. Он не помнит ничего – не знает, как оказался здесь, ему даже пугаться не хочется, настолько им овладела усталость – он лишь растерянно оглядывается и снова подносит руку к лицу – стереть грязь.
Кожи касается холодок металла. Мальчик недоуменно хмурится – на большой палец надето кольцо тусклого золота, в оправе густо рдеет кровавый камень – рубин. Дома мать, увидев украшение, побледнеет до полотняной белизны и прижмет тонкие сухие пальцы к губам, заталкивая в рот невольный вскрик, она будет долго и слезно пытать мальчика, где да как он раздобыл кольцо, а мальчик промолчит – взгляд его будет устремлен поверх плеча стоящей перед ним на коленях матери на портрет в резной раме, что украшает южную стену залы.
С картины на него смотрит отец – смотрит мрачно, сложив руки на рукояти фамильного меча. На среднем пальце левой руки живописец искусными мазками изобразил матово поблескивающее кольцо – рубин зловеще переливается тяжкими алыми бликами, словно маленькое сердце эльфа.