И я в детстве моём невозвратном,
И к старости, близкой уже,
Живу я одним лишь театром,
Когда я не в нём – он в душе.
Подруги считают, что, дескать,
У жизни моей слишком бедный сюжет,
Ну что ж, вы же знаете: страсть – это деспот,
А деспоты требуют жертв.
Юлий Ким
Издалека театр «Примус» действительно напоминал примус. Большой цилиндр, высотой в три этажа с круглыми окнами, а наверху, прямо в центре круга, стояла статуя Мельпомены. Статуя подсвечивалась по ночам, что делало театр ещё более по-хожим на примус. Перед театром цвела круглая клумба. Издалека в ней можно было увидеть символ театра – две маски: комика и трагика.
Я подошёл к крыльцу и осмотрелся. Ничего удивительного. Птички поют, заливаются. Обычный рабочий полдень. Театр в это время ещё спал. Я открыл дверь и вошёл. В фойе было пусто. Прямо напротив двери на постаменте стоял памятник Ко-ту-Бегемоту с примусом, а на камне надпись: «Ничего не делаю, просто починяю примус». А рядом гранитная табличка, где золотыми буквами было написано:
Касса ещё не открылась. Я просмотрел афишу. И тут понял смысл слов написанных на табличке. Я ещё раз прочитал афи-шу. Так и есть. «Муниципальный городской Театр фантастической пьесы «Примус». Вот куда меня пригласили. Хотя чего тут странного? Кесарю кесарево. Фантаст должен прийти именно в театр фантастической пьесы.
Я подошёл к служебному входу. Вахтёрша подняла на меня свои кошачьи глаза… глаза действительно были по-кошачьи зелёные и завораживающие.
- Павел Геник, – представился я.
Она посмотрела в журнал, провела своим кошачьим пальцем по строчкам (Да что же такое, что я в ней вижу кошку? Не оборотень же она. Да и не бывает кошачьих пальцев. Если только не длинный ноготь, чуть ли не коготь, и не палец довольно короткий и неуклюжий. Хотя у неё был именно такой.) и посмотрела на меня.
- Проходите. Амаг Унтерович вас ждёт. Второй этаж в самом конце коридора, около лестницы.
Меня ждали… Это напоминало «Театральный роман».
Я прошёл к лестнице и поднялся на второй этаж. Лестница была крутая. Наверняка не один актёр или актриса свернули се-бе шеи, спеша из гримёрки на сцену. На втором этаже меня ждал коридор, который загибался в конце, опоясывая тем самым зал. Справа меня ждал ряд из одинаковых дверей. Я дошёл до самого конца коридора, хотя никакой лестницы дальше не бы-ло. Но дверь была именно эта, потому что на ней табличка: «Директор А. М. Хистронем». Фамилия директора явно латин-ская или псевдоним… Не успел я додумать, как за дверью сказали:
- Входите!
Всего-то стоял секунды три. Даже шёл тихо. Мимо по коридору прошёл какой-то рабочий сцены в рабочих штанах. Отку-да он вышел? Я же его не видел. Он посмотрел на меня как-то… завистливо что ли… я же открыл дверь.
Кабинет директора был небольшой и как все помещения в этом театре имел одну округлую стену. У стен стояли этажерки заполненные фотографиями, призами и сувенирами. Странно, я ожидал увидеть на стенах афиши, много, в два-три слоя. Но стены были чисты, даже без обоев, окрашенные в синий цвет. Посередине кабинета стоял стол, также уставленный сувени-рами, и стояли два стула. За столом сидел высокий, худой, с густыми высокими бровями и бородкой. «Мефистофель», – мелькнуло у меня. Хотя чего тут странного. Он играл в молодости… и сейчас играет Мефистофеля. Играет же театр «Фау-ста». А вахтёрша ещё и играет кошку.
- О чём задумались? – спросил он.
- Вы Мефистофеля играли? – спросил я.
- Играл, – сказал он мягко и чисто дьявольским жестом показал на стул напротив.
Я сел. И тут же осмотрел стол. Кроме письменных принадлежностей стоял на столе и термометр. Такая большая запаянная колба, с плавающими пузырьками с ярлычками. Сейчас градусник показывал, видимо, двадцать два с половиной градуса, так как «двадцать третий» пузырёк сейчас находился, как говорят физики, во взвешенном состоянии… вот я и уставился на этот градусник как баран на новые ворота.
- О чём задумались? – прервал он мои размышления.
- Термометр.
- Ах… Красивый?.. Знаете, люблю красивые вещи… так, театральная привычка. Привычка любить декорации, больше ре-альных вещей… Я звал вас не за этим. Я знаю о вашей пьесе…
Тут к «Театральному роману» прибавился ещё и «Мастер и Маргарита»… Откуда? Я же никому не рассказывал. Хотя бы-ли такие случаи, что рукописи уходили через друзей к режиссёрам и издателям и реализовывались. Но я же никому даже не рассказывал о ней… Чертовщина…
- Вы не выспались?.. – спросил он. – Или вы всегда так задумываетесь?
- Нет… Просто неожиданно… я даже…
- Она у вас с собой?
- Она? Кажется я не… брал… она же тайная… я же в стол писал, – а руки мои в то время сами раскрыли сумку, что была у меня с собой, и достали рукопись. Он принял рукопись.
- «Те же и дьявол», – прочитал он заглавие.
- Я не знаю, зачем она вам… у вас же в репертуаре уже есть «Фауст»…
- Ну… Наш «Фауст» – это Гёте, а ваш «Фауст» – это вы.
- Простите?
- «Фаусту» Гёте двести лет. Это старая история и на её основе уже написано много пьес и книг.
- Но ведь до Гёте «Фауста» была ещё и пьеса Марло.
- Да. Но ведь и «Профессор Фауст» Кима, и Булгаковские истории, Лавкрафт наконец, кантата Шнитке. Вот ваш «Фауст» – это современная пьеса. Это наша пьеса. Новый взгляд. Тем более, мы можем перед премьерой поставить людям «Фауста». Для сравнения.
И он углубился в чтение. Я же продолжил осмотр кабинета. Афиши всё-таки были. Они были как раз на стене с дверью. Поэтому директор всегда их видел, а вот посетитель видел их чуть позже. На этажерках меня заинтересовали некоторые скульптурки. Я даже встал, чтобы лучше рассмотреть. Это были фигурки пегасов. Символы творчества и полёта мысли были довольно вольно изображены. Да и почему становилось понятно, если прочесть названия каждой скульптуры. Пегасы, несо-мненно, были специализированными. Каждый пегас под свой жанр. Пегас фантастики был даже не лошадью, а роботом. Се-ребристый, механический пегас, будто сошедший с экрана компьютера. Пегас комедии был просто гимнастическим конём с крыльями от самолёта и хвостом от метлы, а гривой от щётки. Пегас трагедии был серьёзным с вечно грустным лицом, пар-дон, мордой. Пегас оперы свистел мотив, а крылья его были сложены, как у умирающего лебедя…
- Может кофе? – спросил директор.
- Можно, – согласился я.
Он нажал кнопку на телефоне и попросил кофе. Я же продолжил осматривать полки. Книги в большинстве были с пьеса-ми, книги Станиславского, а также немного фантастики…
Тут вахтёрша с кошачьими манерами бесшумно вошла и внесла в кабинет две чашечки кофе. Именно две чашечки. Никак не на подносе. Она поставила чашечки на стол, и также бесшумно вышла. Хозяин кабинета выпил немного кофе и продол-жал читать.
Я подошёл к стене, что напротив окна, и начал рассматривать афиши. Тут были и трагедии, и комедии, и фарсы, и блефы… Но их всех объединял один жанр – фантастика. Всё это были какие-то жанры, виды, подвиды, линии фантастики.
- Пейте кофе, – сказал мне директор. – Остынет.
Я сел за стол и посмотрел в кофе. Кофе пах хорошо. Сразу видно, сварил мастер. В чашке чёрного как ночь кофе, отража-лось всё: моё лицо, потолок и люстра.
- Амаг Унтерович, – сказал кто-то сзади, я вздрогнул. Я так задумался, что не заметил, как кто-то вошёл, – это же просто невозможно, послезавтра зарплата, а мне деньги нужны позарез.
Я оглянулся. У двери стоял высокий и толстый человек, с усами как у Конан Дойла. Человек был в старом пиджаке, с за-платами на локтях. Пиджак был пыльный, будто его владелец проехал на мотоцикле от Каира до Дакара.
- Кистеров, – строго сказал Амаг Унтерович, – вас стучать не учили? Вы же видите, у меня посетитель!
- Ну, Амаг Унтерович…
Они заспорили. Я же, как лицо не театральное, постороннее решил от них в некотором роде отдалиться. Я упёрся в свою чашку кофе, изредка обращая внимание на разговор. Актёр Кистеров, судя по всему, был большой балагур и гуляка, и деньги ему были нужны, так как нужно было купить жене подарок, а день рождения у неё сегодня. Директор спросил, а что же он раньше думал. Кистеров сказал, чтобы директор не лез в их семейный бюджет. Директор ответил, что распорядится выдать Кистерову часть зарплаты пораньше, но только часть…
- Вы гадаете на кофейной гуще? – спросил Кистеров у меня прямо под ухом.
Странно. Я поднял голову. Кистеров стоял прямо надо мной и должен был отразиться в чашке, но он не отразился. Ч-чертовщина.
- Не-ет, – ответил я. – Просто смотрю в чашку.
Он посмотрел на рукопись, что держал в руках Амаг Унтерович.
- Вы, видимо, драматург? – спросил он, показывая на рукопись.
- Немного, – ответил я. Как же он мог не отразиться в чашке кофе?
- А… Про кого написали? Я спрашиваю, потому, что мне в этом играть…
- Кистеров! – строго сказал директор и строго на него взглянул.
Мне показалось, что в кабинете похолодало. Я посмотрел на термометр. Пузырьки в срочном порядке начали тонуть, по-том колба вспотела.
- Амаг Унтерович, чисто актёрский интерес.
- Кистеров, шёл бы лучше искать подарок своей Эльзе. Вечером тебе Бургомистра играть. Так что изволь отыграть, а по-том уже идти куда хочешь.
- Ухожу, ухожу, – Кистеров пошёл к двери, остановился и стал как бы прозрачней, будто хотел раствориться в воздухе.
- Кистеров! Выйди через дверь!
- Ох, – тяжело вздохнул Кистеров и вышел через дверь.
Как же он вошёл? Через окно? Да и почему он в чашке не отражается?
- Хороший актёр. Только временами порядка не знает. А порядок в театре нужен, иначе это будет балаган… Думаю от-дать ему Вагнера.
- Вагнера? – спросил я.
- Да. Такой толстый Вагнер. Книжный червь. Сидит всё время дома, читает книжки. Получиться.
- А вы видимо, будете играть Мефистофеля?
- Нет. Дьявола я, пожалуй, кому-нибудь отдам. Вы не против?
- Нет. Ваша воля.
- Вот и хорошо. Пейте кофе. В таких чашечках он быстро остывает.
И снова он принялся за чтение пьесы. Я же выпил кофе. Кофе был отменный. Вот что значит, человек умеет варить.
- Амаг Унтерович! – снова услышал я, но на этот раз дверь скрипнула и хлопнула. – Это что же такое? Почему же вы Кис-терову выдали раньше срока?
Я оглянулся. В дверях стояла лёгкая пародия на Кистерова. Низкий, худой, в очках и в пиджаке. Из кармашка торчал блок-нот и ручка.
- Чехов!
- Сингворден, – поправил посетитель.
- Простите, просто у вас такое имя отчество.
- Ничего меня в детстве тоже так называли. Чехов на слуху, а мою фамилию запомнить трудно… вот помню в армии…
- Ты зачем пришёл?
- Ах да. Вы Амаг Унтерович кого угодно заболтаете. Ваш талант человека…
- Антон Павлович.
- Простите. Почему вы приказали выдать Кистерову деньги? Послезавтра ведь выдача.
- Во-первых, не ваше дело, во-вторых, у Эльзы сегодня именины…
- Вы в паспорт смотрели?
- Я помню. А в-третьих, на вашем месте я бы купил большую открытку, написал тёплых слов и начал собирать подписи.
- Ах, ну тогда другое дело… Вы подпишите? – спросил он меня.
- Чехов!
- Ах, простите.
- И вы меня тоже.
- Всё. Я пошёл.
И он вышел.
- Завхоз, – пояснил директор и продолжил чтение. Он дошёл уже до середины.
Почитал он ещё минуты две и сказал:
- Вот что, берём мы у вас эту пьесу.
- Но вы же не всё прочитали.
- Это не важно. Я уже вижу, что это стоит ставить. Поверьте моему опыту. Только с небольшой оговоркой. Кот у вас вы-сокий и худой. А на эту роль у нас есть актёр, но он низкий и немного толстый… Он Чеширского кота играет в утреннем спектакле.
- Я не против.
- Ага. В таком случае, давайте заключим договор.
Он потянул руку к ручке, что была в стакане и ручка сама влетела в руку. Ничего себе. И руки просятся к перу… Но вот чтобы перо к руке, да и летело. Чертовщина… Но перед моими глазами был уже контракт. Двадцать семь пунктов. На что я имел право и на что не имел. Я внимательно прочитал его. Взял из рук директора ещё тёплую… или всегда тёплую ручку и где надо подписался. Чернила были кроваво-красные.
- А… – только и сказал я. Не подписал ли я договор с дьяволом?
- Что? Ах, чернила? Они красные, по той простой причине, что их не берёт ксерокс, так что подпись вашу никто не ско-пирует. Просто из соображений безопасности. Сейчас я вам позову человека, он вам покажет театр и проводит…
Пегасы зазвенели. Будто землетрясение.
- Призрак, – пояснил Амаг Унтерович.
- Как?
- Не бойтесь, он смирный. Так. Чашку спрячет, что-нибудь уронит. Но к действу относиться с трепетом. Никогда ещё не шалил.
Вошёл неопрятного вида юноша с длинными светлыми волосами. А взгляд его был какой-то несчастный.
- Звали? – спросил он.
- Звал, звал, – ответил директор.
Но к телефону, насколько я помню, директор даже не прикасался. Чертовщина.
- Это наш новый автор, – он показал на меня. – Покажи театр, проводи его, и попроси, чтобы в кассе дали билет на зав-трашний спектакль. Завтра у нас что?
- «Тиль» Горин, – юноша осмотрел меня и протянул руку. – Эрик. Композитор. Как понимаю, буду писать музыку к ва-шей пьесе.
- Будешь, будешь. Не волнуйся.
- Павел Геник, – сказал я и встал. – Фантаст.
- Так ещё и пишете, – сказал Эрик. – Можем идти?
- Идите, – ответил Амаг Унтерович и открыл средний ящик стола. Из ящика вырвалось облачко дыма, да и сама внутрен-ность ящика светилась ярким пламенем. Директор положил туда договор и закрыл ящик.
- Ничего особенного, – сказал Эрик. – Идём?
- Идём, – ответил я.
Сразу за кабинетом директора дальше оказалась-таки лестница. Откуда она взялась? Я же помнил, что там ничего не было. Хотя тот рабочий сцены тоже откуда-то вышел. Хотя может, это просто была большая дверь. По этой лестнице мы с Эриком поднялись на третий этаж. Двери на третьем этаже находились слева, так что комнаты оказались заключёнными в кольцо коридора.
- Здесь, на самом верхнем этаже стоит бутафорская лаборатория и две репетиционных сцены.
Он открыл одну дверь. За ней кто-то репетировал. Режиссёр что-то кричал, актёры читали текст.
- Главреж здесь репетирует, – сказал Эрик и тихо прикрыл дверь.
Мы прошли дальше. Эрик открыл дверь, и мы вошли.
Стены бутафорской были обвешаны разной бутафорией. У стены стоял тёмный человек небольшого роста в бумажной кепке и забрызганной краской одежде и красил щит. Другой же сидел за столом, уставленным бутылками разной формы, и крутил в руках бутылку. Довольно опасно крутил. Того гляди, уронит.
- Поосторожней с бутылкой, – сказал я, – уронить можете.
- Не уронит, – сказал тот, что красил щит. – Спорим.
- Не спорьте с ним, – сказал мне Эрик, – он – ясновидящий.
Тот, что крутил бутылку вдруг выпустил её из рук. И я уж было подумал, что не такой уж этот маляр ясновидящий. Но всё-таки тот успел схватить бутылку за горлышко.
- Это наш новый автор, – представил меня Эрик.
- Павел, – сказал я и добавил, – Геник.
- А… – сказал ясновидящий-маляр. – Раджив. Художник. Руки не подаю по той простой причине, что в краске.
- Айзек, – сказал другой и взял в руки другую бутылку. – А уронить её как раз следует. Калёная бутылка.
Бутылки зазвенели, будто кто-то ударял по ним по очереди молоточком. Этакий бутылофон на столе.
- Опять этот призрак, – сказал Айзек. – Кыш! Нехристь!
- На себя посмотри, – сказал Раджив.
Бутылки успокоились.
Странно, но в комнате без окна было светло. Я посмотрел наверх. В потолке было окно. Видимо, оно было во всех трёх комнатах третьего этажа. И даже была видна Мельпомена, что бежала куда-то и платье её развевалось на ветру.
- Хороший у вас вид из окна, – сказал я.
- Да уж не жалуемся.
- Ну, мы, пожалуй, пойдём, – сказал Эрик.
- А фокус? – сказал Айзек. – Я никого не отпускаю без фокуса.
- Айзек!
- Нет. Это ты в своём кабинете со своей валторной будешь командовать. А вот тут уж изволь.
Айзек протянул мне две руки.
- В какой руке?
- В правой, – сказал Раджив.
- А тебя вообще никто не спрашивает, – он протянул мне руки.
Я ткнул в левую. Он раскрыл левый кулак. Там оказался букетик бумажных цветов.
- На девиц производит просто ошеломляющий эффект.
- А в правой? – спросил я.
- А это производит ещё больший эффект.
Айзек раскрыл правый кулак, на его ладони сидела крыса. Белая домашняя крыса. Крыса сидела на ладони как у себя дома.
- Лизка, – сказал Раджив, – уходи от этого маньяка.
- Ей даже понравилось, смотри какой довольный вид… Цветы заберите, – сказал он мне. – На память.
- Спасибо, – сказал я и взял с его ладони букетик. – А вы?
- А я себе ещё наделаю, – и он тут же вытащил из уха ещё один точно такой же букетик.
- Нет, – сказал Эрик, – я всегда говорил: в этом театре я – самый нормальный человек.
- Ты себе льстишь! – Айзек достал из другого уха небольшой молоточек и ударил им по бутылке. Бутылка зазвенела. – До мажор.
Мы попрощались и вышли.
- Странные у вас тут люди… – начал было я.
- А актёры всегда странные. Вот актёр, относительно нормального человека, то есть не актёра, просто больной. Ведь поч-ти каждый вечер он выходит на сцену и представляет себя другим человеком. Но и не актёр, относительно того же актёра, тоже больной. Ведь он всё время один и тот же.
- А бутафоры как? Они же не актёры.
- А флюиды рампы заражают. Тут же всё ими пропитано.
Мы тем временем прошли дальше и спустились по лестнице на второй этаж.
- Но я совсем про другое завёл речь. Почему у вас здесь такие странные имена?
- Ах… вы видимо не знаете историю нашего театра… Это второй этаж. Здесь пока никого нет… Кроме Амага Унтерови-ча. Пойдёмте в зал… О чём я? Ах, история.
Мы спустились на первый этаж.
Сцена изнутри, то есть по ту сторону рампы, выглядит довольно странно. Будто вы посмотрели на свой дом с другой, аб-солютно незнакомой стороны. Хотя за сценой ничего особенного. Пульт помощника режиссёра или помрежа, лестница на-верх, лестница вниз, ведущая в ход под сценой, а на той стороне вход в склад. Интересней было взглянуть на всю технику, которую обычно укрывают от зрительских глаз. Тут и прожектора, и дымовики, и динамики.
Мы спустились под сцену и прошли ходом. Краска со стен уже давно облупилась, паутину убирали, кто-то из актрис ви-димо боялся пауков. Или ел их… Но я отогнал тут же эту мысль. А между тем Эрик продолжал рассказывать мне историю театра:
- Театр этот построили относительно недавно. Его построили для другой трупы. Назывался он изначально «Меридиан». По той простой причине, что центр основания проходит точно под меридианом. Не помню каким, но точно помню, что дол-гота ровно ноль минут и ноль секунд. Видите эту планку? – он показал мне на планку на потолке (или под сценой), – эта планка как раз обозначает меридиан. Как Гринвич. Но в последствии режиссёр этой трупы сошёл с ума и трупа распалась. Тут же устроили конкурс на трупу, что займёт совсем новое здание театра. И победила трупа фантастического театра «Фа-гот». Если не помните, так ещё звали Азазело в «Мастере и Маргарите».
- Нет, я помню.
Мы вышли по ту сторону сцены.
- Но как только трупа вселилась в театр, ей стало довольно неуютно. Да и проект здания располагал к этому. Ну не шло название «Фагот» к театру. И тут Чехов…
- Сингворден.
- Да. Всё время путаю. Завхоз наш предложил название «Примус». Просто был «Глобус» у Шекспира, а вот у нас «При-мус». Но это он придумал из того же «Мастера и Маргариты». А уже года через три, Амаг Унтерович пригласил меня. Где-то он увидел моё выступление…
Дверь склада была открыта. Склад напоминал больше начало второго дня от Сотворения, когда ещё не все горы, моря и пустыни стояли на своих местах. Среди всего этого копались два великана-близнеца. Да, именно такое впечатление создава-лось, глядя на этих двух парней. Роста они были, наверное, под два пятнадцать. У обоих на шее висели кулоны с большими блестящими камнями. Да и похожи были как две капли воды.
- Салют работникам сцены и зарампья, – поздоровался с ними Эрик. – Это вот наш новый драматург. Павел Геник.
- Салют, – ответил один, у которого камень был фиолетовым. – Франтишек.
- А я, – ответил другой, с зелёным камнем, – Вацлав. Франтишек, а гора нам не пойдёт?
- Зачем в городскую историю гора? Ты ещё коня приплюсуй!
- Так ведь Тэффи же!
- Тэффи. Там же диван нужен. Забыл?
- Диван.
Мы вышли из склада.
- А всё-таки, – сказал я, – вы мне не рассказали почему ваша трупа такая межнациональная. Вы – Эрик, директор у вас во-обще с невообразимым именем, эти два великана – чехи, художник – индиец, бутафор – еврей. Странная у вас театральная нация.
- Ну а вы как думаете, кого легче найти на улице: читателя фантастики или читателя детективов и любовных романов.
- Не понял.
- Трупу согласную играть, что угодно, собрать легче, а вот людей хотящих играть исключительно фантастику, но доброт-но, как это надо делать. Это сложнее. Ведь актёр, который любит фантастику, сыграет её гораздо лучше, чем тот, что на дух не переносит Жанр.
- А призрак?
- Призрак – дело обычное. Если в доме живёт домовой, в воде водяной, то в театре должен жить призрак.
- Призрак в опере.
Эрик поморщился. Что-то я сказал не то. Что-то ему неприятное. Но он не ответил на мою реплику, а продолжил другую мысль:
- Призрак наш, вообще-то не наш. Вселился он в здание ещё до заселения его театром. По легенде это призрак другого здания, что снёс своим приказом городской архитектор, что спроектировал поставить сюда театр, чтобы создать в этом рай-оне благоприятную архитектурную атмосферу.
- А кто он?
- Не знаем. С нами он не общается. Пытались мы его на молоко ловить, Франсуа даже пожаловал свою старую миску, но ничего. Не поймался. Видеть – видели, ощущать – ощущали, а вот говорить – не говорили.
Мы вышли на сцену. Я взглянул в зал и остановился. Я впервые увидел зал со сцены. Довольно странное ощущение. Будто рубашка наизнанку. Эрик тоже остановился. Я осматривал этот небольшой зал из «зарампья» и удивлялся. Как же всё в этом храме устроено странно. Театр видеть с другой стороны, что читать книгу с конца, что смотреть негатив, что читать через зеркало. Эрик тем временем начал что-то напевать.
- Сочиняете? – спросил я.
- Да, – ответил он. – Знаете, привычка. Узнаёшь о новом спектакле и напеваешь новенькое, коллега.
- Почему коллега?
- Ну как. Актёр, играя роль, и режиссёр, ставя спектакль, используют текст, написанный автором. Значит, кто-то половину работы за них кто-то уже выполнил. А вы, автор, берёте всё из головы и делаете свою работу полностью. Я же, композитор, тоже беру мелодию из головы и записываю на бумагу. Свою работу я выполняю полностью.
- Ну, вы немного не правы. Точнее вы вообще не правы.
- Как?
- Актёр, играя роль, и режиссёр, ставя спектакль, используют текст как основу. Как мы используем землю при ходьбе. Основная же работа актёра и режиссёра трудна. Собирать свою собственную идею из кирпичиков. То есть творить всё зано-во. А драматург тоже выполняет половину работы. Ведь что такое пьеса? Это я понял, когда писал свою пьесу. Пьеса – это бумага… и чернила, что легли на неё очень красиво. Сама же эта бумага играть не будет, пока её в руки не возьмёт режиссёр или актёр и сделает роль и спектакль. То есть даст этому ядрышку, маленькому ядрышку, очень привлекательную нужную оболочку. Что же касается вас, то вы тоже используете мотивы той же пьесы. Тоже облачаете это ядрышко в свою оболочку. Тем более ваши мелодии отбирает режиссёр, то есть делает половину вашей работы. А что касается литературы вообще, то единственная оригинальная литература – мифы. Все остальные авторы – это просто плагиаторы мифов. Они комбинируют и обращают оригинальные сюжеты, выдуманные давно. Сам же писатель пишет то, на каких книгах он воспитан, какие книги он читал. Я вот, например, очень люблю Булгакова. Это и проявляется во всех произведениях, что я пишу. Никогда бы я не написал эту дьявольскую пьесу, если бы не Булгаков.
Эрик замолчал. Он был так удивлён моим монологом.
- А вы откуда всё это знаете? – спросил он меня наконец.
- Да просто долго работал над пьесой.
- Ребята, – это был Франтишек, что на пару с Вацлавом, тащил большой жёлтый диван на сцену, – отойдите со сцены. А то погребём же под декорациями.
Мы ушли со сцены. Эрик меня проводил до кассы, у которой уже стояли люди. Кассир ещё не пришёл. Мы отошли пока к вахтёрше.
- Привет, Эрик, – промурлыкал кто-то сзади.
Мы обернулись. За нами стоял на задних лапах большой чёрный кот. А если точнее карлик в метр ростом в костюме кота.
- Привет, Франсуа, – ответил Эрик. Имени кота я уже не удивлялся. – Это наш новый драматург.
- Пьесу написали? – спросил он, взглянув на меня большими круглыми жёлтыми глазами. – Хорошую?
- Надеюсь. И вы там будете играть, – сказал я. – Мне Амаг Унтерович сказал.
- Да?
- Да. Э… Павел Геник, – я протянул ему руку.
- Франсуа Фелин, – он протянул мне лапу. Мы поприветствовали друг друга рукопожатием… то есть лапопожатием. Я точно почувствовал как пожал настоящую кошачью лапу, только большую.
- Фелини?
- Нет! – бешено сказал кот и чуть не зашипел. – Почему все хотят так коверкать мою фамилию…
- Простите.
- Прощаю. А какая роль? Положительная или как обычно?
- Франсуа! – возмутился Эрик. – Не забегай вперёд.
- Не буду. Мур… Пойду, пожалуй. Ещё напудрится надо.
Он встал на все четыре лапы и тихо, по-кошачьи, ушёл.
- Хороший костюм, – сказал я.
Я почувствовал как Эрик на меня странно взглянул. Я посмотрел на него, но он уже глядел в фойе. Странно всё это.
Тем временем пришёл кассир. Эрик быстро проскользнул к ней в комнату, вызвав недовольство у очереди, и тут же вы-шел, держа в руках заветный билет.
- Это вам, – сказал он, протягивая билет. – Надеюсь, он вам понравится.
- Несомненно, он мне понравится, – ответил я, принимая билет.
Спектакль, на который я пошёл, мне понравился. Хоть я и знал пьесу. Но читать пьесу это одно, а увидеть на сцене – это совершенно другое.
Когда я выходил из театра меня поймал за плечо великан Франтишек.
- Павел Геник, – сказал он.
- Да, это я.
- Да я знаю, что вы. Амаг Унтерович попросил меня, чтобы я вас к нему провёл.
- Зачем?
- Он не объяснил, но у него в кабинете ещё и Роберт Натанович.
- Кто это?
Франитшек было возмутился моей невежественности, но, видимо, вспомнил, кто я такой и пояснил:
- Главреж.
- А… ну тогда идёмте.
Он провёл меня мимо вахтёрши-кошки, мы поднялись на второй этаж и прошли к кабинету директора. За кабинетом лест-ницы не было. Чертовщина.
В кабинете, кроме директора, находился ещё и человек среднего роста, с орлиным носом и бульдожьей челюстью, но всё же что-то в нём делало его похожим на эльфа. Большого хитрого эльфа. Духа цветка. Хотел бы я посмотреть на этот цветок.
- Вот и он, – сказал Амаг Унтерович. – Павел – это Роберт Натанович. Он будет ставить вашу пьесу. Роберт – это Павел Геник, вы будете играть его пьесу. Прошу прощения за тавтологию.
Мы пожали друг другу руки.
- Вы уже читали мою пьесу? – спросил я.
- Читал, – сказал он. – И уже увидел её.
- Как это?
- А просто. Посмотрел и увидел. Привычка, знаете ли. Видеть то, что будешь ставить. Профессиональное.
- А в этом смысле. Поправки будут?
- Будут. Но только пусть они будут для вас сюрпризом. А то мало ли что.
Да, подумал я. С этим человеком лучше не спорить. Насколько я помню: обладатели бульдожьей челюсти имеют бульдо-жью хватку.
- Что ж, я не против. Я могу идти?
- Идите, – сказал Амаг Унтерович. – За поправки перед вами Роберт Натанович отвечать не будет, передо мною он будет за них отвечать.
Я вышел. В тот же вечер я взял бумагу и карандаш и попытался набросать план театра. Многое не вписывалось. Приходи-лось что-то рисовать на фоне другого. Прямо четвертое измерение какое-то. Надо будет ещё хорошо осмотреть театр.
Проснулся я утром. Поглядел на часы – шесть утра. Я уж было решил лечь снова спать, но вот никак не мог. Возникло ост-рое желание встать и пойти… Куда же меня тянуло? Этого я объяснить не мог. Я оделся и пошёл. Не позавтракав. Что-то меня определённо влекло. Тянуло, как магнитом.
Я шёл. Меня тянуло, и я шёл. Я не садился в такси, в автобус, потому что не знал, куда мне надо, а просто шёл. И только когда я увидел перед собой «Примус», у меня появилось нехорошее предчувствие. Я решил чуть свернуть от «Примуса», но меня влекло именно к нему.
- Это судьба, – сказал я тогда и смело зашагал к театру. А ведь прошёл несколько кварталов.
Как только я вошёл в открытые двери (Семь часов утра! Меня ждали!) я стал думать, куда дальше. Вахтёрши не было, и я свободно прошёл к лестнице, как услышал, что застучал замок на двери в театр. Это ловушка. Стало жутко. Я поднялся на второй этаж и опять задумался. Влекло меня определённо к двери главного режиссёра. Тут меня обуяла некоторая смелость и я открыл дверь. В конце концов, он меня сюда «привёл» (Но как?!), он запер меня здесь. Что же мне оставалось? Остава-лось идти к этому пауку в объятья.
Роберт Натанович сидел за своим столом, сна ни в одном глазу, что нельзя было сказать обо мне. Роберт Натанович ждал меня. Да об этом я и догадался.
- Вы далеко живёте? – спросил он меня.
- Да, – выдавил я и заметил у него на столе большой хрустальный шар. Может это и есть его мудрёный магнит?
- Простите великодушно. Птичка я ранняя, а вот телефончик ваш забыл спросить. Так что извините. Но мне остро нужен был ваш совет… Вы не выспались?
- Нет. Простите. Что вам нужно было… от меня?
- Это насчёт пьесы.
Роберт Натанович рассказал свою проблему. Не мог он решить судьбу отношений Марты и Мефистофеля. Марта, по пье-се, влюбилась в Мефистофеля и даже без особых уговоров согласилась продать свою душу, а вот Мефистофелю она не была нужна. Ведь не о ней спор вышел. Мы достали рукопись и начали править. Марта у нас начала выходить не такой уж стер-вой. Хотя из пьесы этого не вытекало, но каждый режиссёр волен в своих решениях. Но править пьесу! Роберт Натанович был истинным профессионалом и искренним ценителем чужого труда.
- Помниться, когда мы играли что-то из Гоцци так я вызвал дух бедняги Карло и спросил у него о своей идее.
- И как?
- Сказал, что не против.
В это я охотно поверил. Потом он сделал из воздуха две чашечки кофе. Чему я уже не удивился.
Мы же продолжили правку. Когда же всё было готово, Роберт Натанович посмотрел на хрустальный шар, немного поду-мал, потом достал записную книжку и снял трубку.
- Сейчас придёт Марта, – сказал он, набирая номер, – послушаем, как будет звучать в живую.
Тут пришла Гражина. Конечно это было немного не то, что я представлял, но, увидев её, та Марта сразу отпала, и минут через пять я и не мог представить другую Марту и даже удивлялся тому, как я мог так заблуждаться.
Я почитал за Мефистофеля, так как Мефистофель уехал из города и вызывать его даже через шар было бессмысленно; Гражина почитала за Марту, а Роберт почитал ремарки и смотрел на нас как режиссёр.
Закончили мы в десять. Я пошёл вниз, Гражина в гримёрку, ей сегодня ещё лису играть, а Роберт Натанович ушёл в твор-ческий отпуск, погрузив сознание в свой хрустальный шар. Прошёл я мимо вахтёрши, что ничуть не удивилась, почему же я не прошёл мимо неё. Я же решил всё-таки узнать размеры «Примуса». Я вышел из театра и зашагал вдоль стены, считая ша-ги…
- Павел, – сказал кто-то, и я сбился со счёта. Я был уже у крыльца. А звал меня бутафор Айзек. – Чего так рано?
- Меня позвал Роберт Натанович.
- А, знаю этого жаворонка. Тот ещё будильник. А что вы сейчас делаете?
- Пытаюсь понять геометрию вашего театра.
- Зря стараетесь. Обыкновенная геометрия здесь неуместна.
- А что?
- Не знаю. Я не математик. Да и математик бы вам не помог.
- Я всё же попробую.
- Пробуйте, если вам времени не жалко.
Айзек зашёл в театр. Я же продолжил свои изыскания. На этот раз я уже старался не отвлекаться и даже загибал пальцы. Но посмотрел вдруг на проспект, что проходил рядом и снова сбился. Пришлось начинать всё сначала. Я сбился и в третий, и в четвертый раз. Я решил, что хватит и поехал домой. Диаметр «Примуса», впрочем как и его план, так и остался для меня загадкой.
Время шло. Неслось. Бежало. И вот я однажды снял трубку и услышал:
- Павел Геник? – это был Амаг Унтерович.
- Да, это я, – ответил я.
- Завтра будет гениальная… простите, генеральная репетиция вашей пьесы.
- Уже?
- Ещё! Пьеса ваша далась нам очень дорого. Потом и кровью.
- Простите…
- Вы в этом не виноваты. В общем, завтра после спектакля, в восемь часов вечера будет эта репетиция. Роберт Натанович очень просит.
- Я приду.
- Что ж, тогда до свидания!
Дальше пошли короткие гудки, но гудки странные. Но я уже не удивлялся… Надоело.
Не знаю как, но я умудрился опоздать на генеральную репетицию своей первой пьесы. Двери оказались закрыты. Мне пришлось позвонить. Ко мне вышли и открыли. Вахтёрша тут же закрыла дверь и побежала в зал вслед за мной. Казалось, весь театр был здесь. Одна часть на сцене, другая в «зарампье». В моё отсутствие они прошли до второго акта. Я посмотрел на сцену и постарался пройти потише к Амагу Унтеровичу и Роберту Натановичу, что сидели в центре четвёртого ряда. Но всё же меня заметили и подозвали. Я тихо извинился и сел на место, что мне заняли. Хотя две трети зала были пусты.
Объяснять особо нечего. Режиссёр есть режиссёр. И его мнение может не совпадать с мнением драматурга и актёра. Он имеет право на свою точку зрения, иначе грош ему цена. Поэтому я воздержусь от комментариев. Спектакль мне понравил-ся. Именно так и стоит играть «Фауста». Так задорно и весело и… противоречиво.
Закончили мы около одиннадцати. Я уже начал зевать.
- Ну как вам, понравилось? – спросил режиссёр.
- Моё мнение важно? – спросил я.
- Важно, – ответил он чуть подумав. – Крайне важно.
Я что-то ответил неопределённое.
Заспанные рабочие сцены собирали декорации. Режиссёр зарядил актёров на спектакль. А я же прошёлся по сцене.
- Драматург! – окликнули меня сзади. Это был Франтишек. Они с Вацлавом тащили облако. – Отойдите, а то задавим. Это оно только не сцене кажется лёгким.
Они оттеснили меня к складу и я решил обогнуть их, пройдя под сценой. Я прошёлся как раз до планки, лежащий на мери-диане, как лампочка, что освещает ход, зазвенела. Да, лампочка зазвенела. И тут же погасла. Стало жутко. Я остановился. Под сценой было темно. Только где-то на концах хода слабо светились огоньки. Но это было дежурное освещение. Я уже было решился пойти, как лампочка зажглась и в свете я увидел его.
Призрак театра «Примус» при жизни видимо был бухгалтером. У меня такое создалось впечатление. Небольшого роста, с лысиной и в очках. Остальные детали, как у всех призраков, стёрлись. На бухгалтера он был похож коричневыми нарукав-никами и маленькими бегающими глазками.
Я замер. Если кто и должен был заговорить первым в этой беседе, то только он. А никак не я. Он посмотрел на меня и за-моргал.
- Что-то я тебя здесь не видел? – сказал он.
- Как же? Я полгода назад сидел в кабинете у Амага Унтеровича, – сказал я, забыв, кто передо мной стоит и где я сейчас нахожусь.
- А… Припоминаю. Драматург?
- Да… В некотором роде.
- Что же тебя привлекло в этом сатанинском театре…
- Почему же? Нормальный театр.
- Нормальный? Это где директор – дьявол, главреж – эльф, а художник – медиум? Это же узел зла…
- Почему же зла? Почему сразу зла?
- Все они – злые духи! Зло!
- А вы?
- А мне без дома нельзя. А из других выгонят. А сюда больше никто не хочет.
- Подождите… А Франсуа?
- Фелини?
- Фелин.
- Фелини. Здесь его так называют. Фелини никто иной, как младший демон. Как Кот-Бегемот, помните?
- Помню… А Эрик?
- Призрак оперы. Композитор, умерший в опере, то ли Лондона, то ли Парижа. Вы что «Призрака в опере» не читали? Как звали призрака? Эрик его звали.
- Но он же добрый. Никому он зла не делал.
- По книге призрак тоже добрый. Это потом бездари-режиссёры сняли его злым.
- А… эти… близнецы… Вацлав и Франтишек.
Призрак усмехнулся.
- Они – големы! Чехи! А вы не догадались.
- Но во лбу у них должны быть камни!
- Они усовершенствовались, чтобы никого не пугать. Повесили их на шеи, вот и живут припеваючи.
- Становится страшно.
- А мне, думаете, здесь не страшно? А ведь они меня даже не боятся.
- А Гражина?
- Ведьма.
- А гримёрши? Акулина и Прасковья?
- Русалки.
- Русалки? А где же их рыбьи хвосты?
- Не те русалки – славянские. Славянские русалки умерли насильственной смертью, а иностранные с хвостами и под во-дой.
- Господи!
- Не поминай имя Господа в суи… Тем более он тебе здесь не поможет.
- С-с-тойте… А как же театр… Ведь я подписал договор. Красной ручкой… Вот она почему была красная… Это же кровь!.. И огонь из ящика. Так… – я перекрестился. Хоть атеист, но может на них это действует.
- Это вам тоже не поможет, – успокоил меня призрак.
- Мама! Но завтра же премьера…
- Не бойтесь.
- Почему?..
- Эй, вы там уже сами с собой начали говорить от одиночества, – услышал я голос одного из рабочих сцены, то ли Фран-тишека, то ли Вацлава. Я обернулся. Попытался сделать лицо поспокойней, потом повернулся к призраку. Главное, чтобы рабочий его не увидел, тогда я могу из театра не выбраться. И стать призраком театра. Но рабочий не увидел призрака. При-зрак исчез. Я ещё раз осмотрел ход и вышел. Больше мне здесь было делать нечего.
Пришёл я домой около двенадцати и сразу лёг спать, завтра был ответственный день. Но я долго не мог заснуть. Всё не получалась логика театра. Зачем им это? Вся нечисть разных культур скопилась в одном месте с названием «Примус». Что же они делают? Торгуют душами? Нет. Забирают жизнь? Нет. Сосут соки? Нет. Хотя. Каждый день, двести пятьдесят чело-век, это же питательная среда. Этим можно жить и жить. Но нет! Их что-то объединяет. Все культуры. Всю нечисть мира. Мне надо поговорить с директором. Пусть я останусь в этом театре призраком, но поговорить надо. Лучше быть призраком театра, чем жить с таким грузом на душе, если я, конечно, её ещё не продал. Надо поговорить с Амагом Унтеровичем…
Уснул я в четыре. Или около того. А вот проснулся в два дня. Я побрился, надел лучший костюм, позавтракал… Но всё равно волновался. Руки мои дрожали. И всякий раз, когда появлялась возможность подумать, я продумывал свой диалог с директором театра «Примус». Разговор предстоял не то, чтобы долгий – разговор предстоял ответственный. Я представлял, что ему скажу, что он мне ответить. Что он мог ответить? Этого я не в силах представить. Потому что, если это человек, то тут нормальная человеческая логика, нормальные ответы. А если вы имеете дело с дьяволом? Описывать это человеческой логикой невозможно. Я настолько задумался, что пропустил свою остановку и пришлось идти до «Примуса».
У театра собрались зрители. Над крыльцом висел транспарант: «Сегодня! Премьера! Павел Геник «Те же и дьявол». Да, видеть своё имя на обложке одно, а вот на афише – другое. Появляется чувство гордости, что ты не только писатель, но и драматург… и не самый последний. Я решил осмотреть зрителей. Тех, кто пришёл смотреть на то, к чему я непосредственно приложил руку. Это как встреча с читателями, только читатели тебя не знают и не замечают.
Я сел в середине зала. Место это было самое лучшее, его специально для меня отложил Амаг Унтерович. Ну что вам ска-зать? Во второй раз я уже наблюдал не столько за актёрами и их игрой, сколько за реакцией зрителя. Зритель принимал па-родию на «Фауста» и жизнь как очередную пародию. Хотя «Фауст» современный – это «Фауст» вечный. Всё равно, в какую оболочку «Фауста» не поместишь, будет в нём та же мораль, тот же смысл… Но большую часть времени я всё же обдумывал свой разговор с директором. И я как-то перестал его боятся. Что-то это да значило. Либо я осмелел, либо директор не казался мне уж таким опасным.
Очнулся я от мыслей, когда меня попросили встать, чтобы пропустить к выходу. Я уже не заметил, что спектакль закон-чился, занавес закрылся и лишь некоторые шли за кулисы поздравлять своих любимцев лично и просить автографы. Я встал, и решительно направился к занавесу. На занавесе, а это я заметил только в первый раз, был шутовской колпак. Инквизиторы шутов приравнивали к нечистой силе. По той простой причине, что шут смерти не боялся и над инквизиторами часто над-смехался. Я нашёл разрез занавеса и увидел, что актёры толпой стояли в одной стороне, а перед ними в такой же толпой стояли зрители с блокнотами и цветами; режиссёр говорил с каким-то знакомым и, увидев меня, помахал мне рукой и что-то сказал своему знакомому; Франтишек и Вацлав уже собирали и относили на склад декорации, и проходя мимо толпы зрите-лей Вацлав сказал: «А мы чем хуже? Что бы они делали без декораций?», но зрители не обратили на это внимания – они за-поминают картинку; Амаг Унтерович стоял где-то в стороне и наблюдал за всей этой картиной происходящей по эту сторону «зарампья». Я подошёл к директору и сказал прямо:
- Амаг Унтерович, надо поговорить.
- Хорошо, – сказал он и даже ничуть не удивился. Дьявол, насколько я помню всё знает, потому что он хороший аналитик.
Мы отошли в сторону. Не в укромное и тихое место, а вдали от трасы Франтишека и Вацлава.
- Вы… дьявол?
- Я?.. А вы как думаете? – спросил он и чуть прищурился.
- Ну…
- Вы правы. Я – дьявол.
- Тогда зачем всё это? Зачем театр?
- Да, я дьявол. Вот тут, – он показал пальцем на левый глаз, – контактная линза. Этот глаз у меня зелёный. Левый каблук выше на три сантиметра, чтобы хромоту не было заметно… А остальное не исправишь…
- Амаг Унтерович, я спросил про театр.
- Я не заговариваю зубы. Помните начало второй части «Фауста»? Мефистофель вылезает из суфлёрской будки. Театр – это очаг Зла. Не зря в давние времена священники отлучали театралов от церкви. Но не стоит думать о Зле так категорично. Зло не такая уж опасность. Зло – это театр. Мы не убиваем, мы не скупаем души, не наводим порчу…
- Тогда зачем это всё?
- Для них, – он показал на зрителей.
- То есть?
- Не знаю. Каждый театрал в спектакле находит тот любимый момент. Кто-то любит репетиции, кто-то – нервотрёпку пе-ред спектаклем, Роберт Натанович – последний акт, а вот кто-то уже поклоны, я же – вот такие моменты. Когда собирают декорации, когда собирают автографы. Вот в этом главное удовольствие от театра…
- Вы качаете человеческую энергию?
- А кто не качает? Все актёры выкачивают из зала энергию. Все, абсолютно все. Это их ремесло. За то, что они отдают за-лу свою энергию, они собирают энергию зала. Это же укладывается в закон сохранения энергии. Вот и вся физика.
- А я?
- Что?
- Со мной-то что?
- Идите домой, и через неделю, через месяц, через полгода напишите ещё одну фантастическую пьесу. У вас это хорошо получается. Видите этот успех! Посмотрите на этих зрителей! Этот успех принадлежит и вам! Это ваше, забирайте.
- Спасибо, – ответил я. – Спокойной ночи!
- Да, она мне пригодится. И вам спокойной ночи.
И я пошёл к служебному входу. Хотя у меня ещё была масса вопросов, но я шёл домой. Проходя мимо костюмерши, более похожей почему-то на наяду, я показал на Франсуа и сказал:
- Хороший костюм, хорошо сшили.
Она взглянула на меня странно, я этого не видел, я это почувствовал. Я прошёл мимо вахтёрши, что держала в руках цве-ток, и вышел на улицу. Я уже знал, что завтра утром я сяду за новую пьесу. Я уже знал первую фразу: «В глухой части Польши, началась эта история»…
Занавес
29. 08. – 11. 09. 2002
Новосибирск