Эти полгода показались Василю вечностью, хотя на работе, куда его грузчиком устроила теща, порой не было времени и на перекуры. А выходные дни не отличались от будничных. Теща с женой всегда находили ему работу или дома, или же на даче, расположенная на красивом крутом берегу реки Оки. Дача - это так называли городские, а вообще это была деревня, наполовину выкупленная москвичами и рязанцами с добротными надворными постройками. А более хозяйственные семьи покупали подворья со всей живностью, приносящие прибыль в семейный бюджет.
Привыкший, у себя в деревне, к повседневной физической работе, Василь на даче не замечал усталости. Работа его радовала, она отвлекала его от ненужных дум и хоть на какое - то время отгоняла тоску по деревне, где он вырос, где были его друзья, старая добрая мать, братья и сестры.
Там люди запросто ходили к друг к другу в гости, старались навестить, если даже в течение дня не виделись. Забегали между делом поделиться новостями. Искренне радовались успехам других. А уж о свадьбах и говорить нечего: готовились к ним всей деревней. Дети особенно ждали этого дня, находясь в предвкушении наконец-то вдоволь поесть сладостей, на которые были щедры не только безумно счастливые жених и невеста, их родные и близкие, но даже престарелая Акулина, у которой, как говорили деревенские сплетницы, зимой и снега не выпросишь.
В деревнях люди были гораздо добрее, интереснее, проще во всем. Там умели, если уж работать, то от души, если гулять, то весело, искренне и щедро.
Здесь, в новой его семье, не любили веселья и даже за праздничном столом говорили о деньгах, где и что можно достать по сходной цене, на чем еще можно сэкономить. Однажды, будучи на дне рождения у соседей, Василь запел. Он не плохо пел и песня его тогда плавно плывя по комнате, по пути прикасалась к каждому. Песня лилась, она рассказывала, она радовалась:
Мне хорошо колосья раздвигая
Сюда ходить вечернюю порой.
Стеной стоит пшеница золотая
По сторонам дорожки полевой.
Но песня та вдруг споткнулась и рухнула, как птица, подбитая на лету.
-Ты что, ты же не у себя в деревне! – ткнула кулаком в бок Василя жена, - перед людьми стыдно.
Все это было с ним впервые: и чтоб не дали допеть, хотя раньше его упрашивали спеть ту или иную песню, и чтоб кулаком в ребро, и чтоб стесняться песни, и то, что ты деревенский.
Василь в последние дни чаще стал вспоминать день своей свадьбы. Тогда теща гордо заявляла, что она такую свадьбу отгрохает для своей дочери, что соседям и не снилась.
Но зато эта свадьба потом часто снилась Василю, отчего он просыпался в холодном поту. Но наяву было куда труднее: наяву он жил как во сне, ему казалось, что это происходит с другим человеком, но никак не с ним.
-Как же все это могло произойти? - часто спрашивал себя Василь, от чего ему становилось еще больнее.
Примерно полгода назад он, будучи проездом из отпуска, заехал к землякам из их деревни, которые жили здесь в большом городе.
В послевоенные годы они в добровольно-принудительном порядке, как и многие другие семьи, были направлены на разработку торфа в Подмосковье. Со временем они там осели, получили квартиру в центре города, родились дети - две дочери. Младшая была замужем и молодые жили с родителями. Старшая выходила замуж дважды, но скоро мужья в спешном порядке восвояси возвращались к свободной жизни.
Старшая, теперь уже жена Василя, не работала.
- Работать, зачем тогда к лешему муж?! – буркнула теща, когда Василь из любопытства затронул этот вопрос.
- А раньше где работала? - ему иногда хотелось хоть
с кем-то поговорить.
- Тебе что, больше не о чем говорить!? – отрезала теща. И больше Василь не осмеливался об этом заговаривать.
Свояк бывал дома редко, но даже в те короткие мгновения он со своей молодой женой мог часами говорить о деньгах, считать-пересчитывать, обсуждая сколько и чего можно еще достать. С ним они почти не общались занятые своими делами и проблемами.
Однажды Василь зашел в комнату свояка- дверь была приоткрыта. Свояк сидел с женой на полу и занимались странным, непонятным для него делом.
Они срывали этикетки с консервных банок и наклеивали на них другие этикетки. Василь вначале рассмеялся, весело по-детски, наивно спросил их зачем это делают.
- Гуляй, Вася, и не мешай, - зло бросил свояк ему и, пока Василь соображал, чем он им мог помешать, свояк всунул ему в руки одну из только что наклеянных банок и захлопнул за Василем дверь.
Жена с тещей в другой комнате смотрели по телевизору боевик и ему, как всегда, оставалось пойти только на кухню. Не заметил, как открыл машинально ту банку, что дал свояк, также произвольно проглотил несколько кусочков мяса из той банки, но вторая ложка повисла прямо у рта Василя.
Неприхотливый к пище, выросший на простой деревенской еде он, однако, не мог дальше есть. Хотел было уже пойти и сказать свояку, что тушонка, видимо, испорченная, но вспомнив злые глаза молодоженов, горящие ненавистью к нему зачем-то, передумал и стал рассматривать банку и ее содержимое. Мясо в банке были маленькими кусочками, как тефтели. Но с виду красивые эти кусочки чем-то попахивали, от чего Василя слегка подташнивало. А так до этого ему хотелось есть.
Он не мог припомнить, кроме, конечно, свадебного дня, когда бы они все вместе сидели, дружно смеялись бы от души, говорили бы об общих вопросах и делах.
Он привыкал к одиночеству в кругу живых людей. Со стороны он был похож на глухонемого человека среди нормальных людей.
Василь отчетливо помнил тот день когда он оказался в этой семье. Был хорошо выпивши. Много рассказывал, как впервые отдыхал в санатории, о сказочной природе тех мест, какие хорошие люди с ним отдыхали.
В тот день его встретили в этом доме гостеприимно. Накрыли богатый стол, много пили. Продолжая еще жить той сказочной жизнью на берегу моря, он говорил всем комплименты, лез обниматься. Ему здесь тогда было хорошо, ему нравились его земляки, а они хотели, вернее очень хотели ему понравиться. Василь даже прослезился, слушая как хозяйка дома жалобно рассказывала о ее тоске по их общей деревне. Что готова хоть сейчас все бросить и поехать туда.
- А давайте все вместе поедем в наше Лебяжье, с твердым намерением Василь начал вставать из-за стола. Его еле усадили обратно на место, но уже было трудно отговорить от совместной поездки в ту далекую деревню, по которой он уже успел соскучиться.
- А к кому ж мы туда поедем? Родственников у нас там не осталось, а то поехали бы! – дипломатично заключила хозяйка дома и при этом как-то загадочно посмотрела сначала на старшую, затем на младшую дочь и зятя. Те с улыбкой переглянулись.
Налили каждому из них в рюмки водки, налили и Василю.
- Как к кому, а я кто?! - обиделся Василь и так же обиженно оглядел всех сидящих за столом.
- Мама права, - плотоядно посмотрела на него захмелевшая старшая дочь, - к кому и зачем?!
- Как к кому?! - встал вновь Василь, - ко мне, к моим!
- А ты кем нам будешь, а? - вновь приподнялась старшая дочь. Она тоже захмелела, но, в отличие от Василя, ясно представляла себе планы матери.
Василь отрешенно смотрел то на хозяйку, то на ее дочь. Он мучительно силился придумать в каком же качестве должны те ехать с ним в деревню.
- Может в качестве невесты? - улыбнулась хозяйка и вновь загадочно посмотрела на дочь.
- Она у меня девушка справная, в теле, да и вопрос с жильем будет улажен. В таком городе иметь угол свой мечтают все.
Василь и сейчас не мог сам себе объяснить как это у него получилось, так глупо и по-дурацки.
- А чем я не жених? - вопрошал заплетающимся языком Василь, - сейчас и сыграем свадьбу.
Он смутно помнил как отдал свой паспорт, как выводил свои каракули на каких-то бланках, как потом отправились в какой-то загородный поселок. Там зашли в чей-то дом. Мужчинам налили в стаканы водки, женщинам - шампанского. Выпили и уже все вместе поехали к какому-то большому деревянному дому.
Память Василя до сих пор смутно сохранила речь незнакомой женщины, что она рада поздравить их в этот торжественный день и просила что-то своими подписями скрепить. И пока невеста помогала ему выводить каракули на какой-то бумаге, теща, и это уже стало реально доходить до скороспелого жениха, пересчитав деньги, отдала той женщине с медалью на костлявой груди, которая только что пожелала Василю счастья и любви в семейной жизни.
Позже он каялся, проклинал себя и тот вечер, но не мог уже ничего изменить. Его же никто за язык не тянул, сам напросился в женихи. У них в семье умели быть хозяевами своих слов, в их семье не могли и не умели обижать людей.
И теперь Василь жил здесь. Он всячески пытался сблизиться со своими новыми родственниками, но почему-то этого у него не получалось. Днем он был на работе, а вечерами вся семья смотрела боевики по телевизору и никто не замечал его присутствия.
Он тоже, в первые дни существования в этой семье, усаживался у телевизора, но эти боевики, как братья - близнецы, были чужды ему, не интересны. Попытки сблизиться со свояком также не увенчались успехом.
Единственное, что как-то скрашивала его здесь существование, была дача. В работе он забывался хоть как-то, а природа здесь напоминала ему деревню. Почти вся работа на даче лежала на плечах Василя.
За те полгода, что он оказался в этой семье, он стал привыкать к тому строгому правилу ведения хозяйства, где верховодили женщины. Свояк проявлял солидарность с женщинами и даже интересы у них были общими. Раньше в его родной семье все делалось сообща, они советовались друг с другом. Было интересно и хотелось всегда работать. Здесь же любая работа казалась принудительной, делалась автоматически, душа не пела как раньше и не было удовлетворения от сделанного.
Вот и сегодня теща, позвав Василя из сарая, где он второй день перестилал прогнивший пол, сунула в руки тазик с картофельной кожурой:
- Быстренько отнеси это все соседям.
В это время жена, высунувшись из окна, крикнула в догонку:
- Не забудь, олух, молока попросить и скажи, что деньги отдадим после да и намекни, что отходы пищевые для ихней скотины даем бесплатно.
Василь обернулся на голос жены. Уже привыкнув безропотно исполнять любые прихоти тещи и жены, машинально кивнул головой. В его родной семье не приказывали, а просили. Мужчины сами догадывались когда и что сделать, проявляли инициативу. Все делалось с охотой и настроением. Да и выполняли мужчины мужскую работу, а женщины старались не загружать их женской.
Василя чаще отправляли к соседям за молоком, когда надо было брать его в долг или в обмен на пищевые отходы. Обычно его отправляли очень рано, когда соседка - пенсионерка только надоив корову, процеживала парное молоко. Она отливала Василю часть и шла выпускать остальную живность.
Сегодня Василь пошел позже и, когда он открыл мощные ворота соседей, то был поражен увиденным. Он вырос в деревне, где в каждом дворе держали не мало скотины. Здесь же весь огромный двор был переполнен не только несметным количеством живности, но их многообразием.
По двору бегало, скакало, чинно в развалку ходило, перелетало, ползало несметное количество домашней скотины.
Весь двор походил на большую арену, где шла репетиция перед ответственным концертом. Казалось, двор покачивало от гула, мычания, кудахтанья и кукареканья, хрюканья и блеяния, поддерживаемых дружным лаем трех-четырех собак и щенков.
Василь замер, слушая хоровод этого живого уголка, обитатели которого все время находились как бы в броуновском движении. Поросята, визжа и отталкивая друг друга, запрыгивали в огромное дубовое корыто с пищей. Гуси, вытянув длинные шеи и гогоча, искали что-то на дне кадушки.
Как бы радуясь этой неразберихе, молодые козлята бегали друг за другом пугая кур. Старый петух чинно восседал на поленнице березовых дров и мотал головой, словно говоря этим: не гоже так себя вести, друзья, стыдно. Один из щенков прополз между гусями, но, получив подзатыльник, бросился наутек, сбивая по пути неуклюжих уток. Одна из которых успела клюнуть возмутителя спокойствия и, задрав шею, гордо крякнула, как подобает победителю.
Молодой теленок, фыркая и разбрызгивая содержимое помойного ведра, наступил случайно на невесть откуда появившегося кота, который ошалело взвился вверх и приводнился в бочку с дождевой водой.
Василь стоял и завороженно глядел на весь этот хоровод. Никто из этой веселой компании даже не соизволил обратить на него внимания. Хуже того, некоторые пробегали по его ногам, а теленок, который только что обидел кота, без зазрения совести потерся шеей о штанину Василя и еще недовольный чем-то, мыча побрел к своим.
Осматривая двор и решая как ему лучше добраться до крыльца дома, Василь вдруг увидел странное существо, которое стояло на углу двора. Раньше он никогда не видел такого живого существа, но каким-то внутренним больше чутьем, чем сознанием, догадался, что это та самая индоутка, над созданием которой многие годы трудились ученые умы.
И сейчас это творение без роду и племени стояло не издавая никаких звуков, переминаясь с лапки на лапку. Индоутка все это время безучастно вертела головой как бы соображая, где же она находится и как сюда попала. В этой чуждой ей компании собратьев она была лишней, до жуткой жалости одинокой. Ее не признавали ни прожорливые утки, ни надменные и агрессивные индюки. Да и сама индоутка не умела и не могла примкнуть ни к тем ни к другим.
Василь почему-то внимательно посмотрел еще раз на индоутку, затем на мощные дубовые ворота с двумя огромными пружинами, удерживающие эти ворота всегда в закрытом положении. Добротный сплошной забор дополнительно с внутренней стороны был обшит сеткой-рабица, которая на четверть была вкопана в землю. Какая-то тоска до боли в душе навалилась на Василя, словно не индоутке, а ему никогда уж не выбраться из этой западни.
-Что нравится?- глядя на него, спросила вышедшая наконец-то хозяйка. Василь ничего не ответил. Он также молча взял от хозяйки банку с молоком, не сказал ничего насчет оплаты и быстро вышел со двора.
- Ты там что так долго делал, олух царя небесного? - встретила его жена.
- Я не олух, - Василь впервые за все время, которые он здесь жил, не соглашался с женой.
- Тогда - поросенок! - властно бросила в лицо ему жена, но в голосе ее были нотки замешательства и удивления. Она видела его впервые таким.
- Я не поросенок,... я... я.., - протянул он, словно думая мучительно кто же он и не мог найти сравнения.