Строители
В парке было шумно. Хотя небо, затянутое низкими плотными облаками, вот-вот должно было разразиться первым весенним дождем, детский гомон не смолкал, а даже усиливался.
Молодой человек, на вид ему было около двадцати, в потертых джинсах, с толстым блокнотом в руке, сидел на скамейке и пытался зафиксировать на бумаге новые мысли, обрывки невольно подслушанных разговоров, меткие фразы, богатые скрытыми смысловыми и эмоциональными оттенками. Как журналист он любил наблюдать за людьми: за мальчишками в шлемах и наколенниках, катающихся на роликах, за группой девочек-подростков, облюбовавших подножье памятника, за продавцом воздушных шаров, за прохожими и влюбленными парочками. Постепенно его охватывало чувство причастности к этому миру и какая-то жажда созидания.
Юноша повернулся, расправляя затекшие плечи, и только тут обратил внимание на старика, сидевшего рядом. На незнакомце был темный плащ и светлая мягкая шляпа, из-под которой поглядывали хитрые, с прищуром, беличьи глазки, похожие на две бусины. Хотя что-то в этом старике его настораживало, он не мог объяснить причину своей неприязни.
– Вы, молодой человек, газетчик? – вдруг шевельнул тонкими губами незнакомец, обращаясь к журналисту.
– Я пишу в газеты, – с неожиданной для себя холодностью ответил юноша.
– И о чем же, позвольте спросить, вы сейчас пишете? Разве есть смысл повторять уже пройденный путь? Кругом разрушение…
– Разве? По-моему, это ваше поколение – разрушители. Весь мир до основанья, а затем… Помните? А вы помните, как уничтожали культуру, науку, искусство? Храмы… Вот вы скажите, только честно, наверняка ведь сами взрывали их? А если нет, то своим молчанием одобряли это варварство?.. – с каким-то торжеством выпалил юноша. Старик сочувственно улыбнулся и покачал головой, но ничего не ответил. Молодой человек продолжал: – Но закончилось время насилия и страданий. Вы посмотрите теперь, как прекрасен мир. Сколько в нем нового, сколько предстоит нам сделать, чтобы потомки не осуждали нас, как мы своих отцов и дедов! Мы будем строить свободное государство, счастливое общество – целый Новый мир!
– Что же, я так и думал, – произнес задумчиво старик и бросил горсть семечек на щербатый асфальт. Воркование голубей, слетевшихся на пиршество, на минуту остудило пыл молодого человека. Они некоторое время сидели молча. Наконец, незнакомец снова заговорил:
– Вот и все… семечек больше нет. Раньше я бы на эти два рубля мог их килограмм купить…
– Раньше?! – недоверчиво протянул юноша. – Да раньше такие гадости творились, что этот жалкий аргумент…
– Интересно…– пробормотал старик и устремил на него пронзительный немигающий взгляд. – Почему все повторяется?..
– Что повторяется? О чем вы? – Старик опять промолчал.
Юноша хотел сказать ему, что-то обидное, чтобы вывезти его из этого состояния. Неужели, проносилось в его голове, можно так застрять в прошлом, чтобы не думать о будущем, не строить планов, а только вздыхать и отравлять настроение окружающих своим скептицизмом? Но тут его окликнул знакомый женский голос. Юноша встал и направился к ней.
– Ты только представь… – начал он, когда они обменялись приветствиями. – Этот старик…
– Какой старик? – недоуменно спросила у него девушка.
Молодой человек обернулся и увидел, что скамейка пуста.
Они неспешно прогуливались по аллее, когда на пути им встретился маленький лоток, на котором лежали пожелтевшие от времени журналы, плакаты и прочий хлам. Юноша бесцельно, наугад выхватил один из номеров, перевернул обложку и застыл пораженный. С первой страницы, прямо на него, смотрел молодой человек, чертами лица поразительно напоминающий того старика в парке. Под фотоснимком была помещена статья, в которой что-то говорилось о строительстве новой жизни, о том, как хорошо заживет народ, когда придет время, о том, как потомки будут нам благодарны…
И тут он все понял.
Perpetuum mobile
Марселос, прозванный так своими сотрудниками на испано-итальянский манер за свою фанатичную увлеченность футболом, даже при первой встрече производил неизгладимое впечатление. Хозяин небольшой посреднической фирмы, он был полным круглощеким мужчиной с тяжелым высокомерным взглядом, в котором сквозило плохо скрываемое презрение к людям. Марселос одевался всегда во все белое, отутюженное, словно уже этим возводя себя на определенную высоту.
Предвкушая удачный день, предприниматель довольно постукивал пухлыми пальцами по приборной доске старенького "Ауди", пытаясь попасть в такт легким, хрипловатым перезвонам джазового оркестра. Он не выносил кричащего разнообразия современной жизни. Марселоса восхищали времена до Великой Депрессии, времена больших людей, больших денег, большого бизнеса. Мелодия несла его в заграничное прошлое. На мгновение ему показалось, что они едут не по убогому, узкому переулку Коммунаров – ржавые железные киоски, набитые импортным барахлом: сигаретами, пивом, кошачьими консервами, покосившиеся деревянные заборы, утонувшие в зарослях лопуха и крапивы, пыльные, скучные витрины казенных магазинов, безвкусно отделанные мраморными плитами, фасады мебельных салонов, с полосатыми парусиновыми навесами, – сменились уютными магазинчиками и барами (их можно было узнать по старомодным, на всю стену, выкрашенным в черный цвет рамам), небоскребами, вздымавшими свои стены над городской суетой подобно белым скалам Дувра… И тут, стоило Марселосу протянуть руку, чтобы прибавить громкость, джазовые трели умолкли. Послышалось до боли знакомое: "… все лучшее в Бразилии называется PELE". Мужчина поморщился.
– Радио?
Водитель, остролицый молодой человек недоуменно оглянулся:
– Система RDS. Что, никогда о ней не слышали?
– Нет… – задумчиво пробормотал Марселос.
– Это все специально устроено… Предположим, вы слушаете музыку, ну как сейчас, а потом… (в этот момент салон автомобиля вновь наполнили знакомые аккорды), – потом включается реклама.
Марселос хотел было спросить куда смотрели, когда переустанавливали магнитолу, но тут же вспомнил, что сам велел брать товар получше.
– Ловко они мерзавцы придумали, – рассеяно произнес он закуривая.
Водитель, завернув на перекрестке, возле недостроенного здания банка, кивнул:
– Это точно. Но ничего не поделаешь. За комфорт надо платить маленькими неудобствами. Вот взять, к примеру, ту же рекламу… – Марселос нахмурился. Что ему не нравилось в этом парне, так это его болтливый язык, вкупе с привычкой высокопарно рассуждать решительно обо всем. Однако водитель справлялся со своими обязанностями, и, самое важное, он был родственником его жены. – … Все ее не выносят, но каждый понимает, что без рекламы никак. Говорят же, она двигатель торговли, то есть и всей нашей жизни. Я бы сказал, что это единственный вечный двигатель, ведь его топливо – человеческая жадность!
– Пусть эти рекламщики не суются в джаз и футбол, в котором ничего не смыслят… а на остальное мне наплевать! – отрезал Марселос, прерывая философские размышления водителя, и добавил: – Следи за дорогой!
Наконец они подъехали к фирме – вотчине Марселоса, занимавшей весь первый этаж серого крупнопанельного здания. Предприниматель неспешно вышел из машины и направился к крыльцу. На входе в холл его чуть не сбил с ног протиснувшийся следом за ним человек неопределенного возраста, худой и юркий, как мальчишка, с потемневшим от солнца лицом, редкими смешными усиками и маленькими бегающими, как у средневекового менялы, черными глазенками. Одет он был в яркую униформу, которая больше напоминала клоунские наряды. За плечами у парня висела большая тяжелая сумка, недвусмысленно намекавшая на его профессиональную принадлежность к касте коммивояжеров. Марселос не любил людей этого сорта. Он знал, что все они мошенники, бездельники и лгуны. Поэтому, как только коммивояжер открыл рот, чтобы описать какие чудесные товары лежат у него в сумке, мужчина отмахнулся и зашагал прочь по лестнице.
Собираясь войти в свой кабинет, он бросил взгляд на секретаршу, весьма привлекательную особу с выразительными чертами лица. Он вспомнил, как однажды ужиная с ней в ресторане, много выпил и стал жаловаться на бесчинства налоговиков, а потом потащил девушку в постель. В последствии, обнаружив ее полное безразличие к событиям футбольной жизни, Марселос поставил на ней жирный крест, как на собеседнице. Секретарша, поймав его взгляд, приветливо улыбнулась и спросила, желает ли он крепкий кофе как обычно. Предприниматель покачал головой и захлопнул за собой дверь кабинета.
Сев за стол, он углубился в бумаги и с полчаса напряженно работал.
Марселос не заметил, как кто-то тихо вошел в кабинет. Он поднял голову и недоуменно воззрился на пронырливого коммивояжера, пытаясь взять в толк, как он сюда попал. Торговец, не дожидаясь реакции со стороны предпринимателя, с поразительной быстротой уставил стол своими товарами.
– Что это все значит?.. – наконец выдавил из себя Марселос, рассеянно разглядывая флаконы с дезодорантами, тюбики с кремами от морщин и облысения, рулоны с клеящейся бумагой, зажигалки в форме револьверов и звездно-полосатые ручки. Ему казалось невероятным, что даже тут, у себя в кабинете он не может остаться наедине со своими мыслями.
– Посмотрите. Чудо-щетка. Моментально очистит одежду. Даже если у вас шерстяной пиджак, пуха и волос как не бывало!
– Я не причесываюсь в пиджаке… – пробормотал Марселос и решительно отодвинул коробку клея из которой вытекала маслянистая жидкость, норовившая запачкать пачку свежеотпечатанных прайс-листов.
– Простите, сейчас я ее уберу, – засуетился коммивояжер. – … Да, я вам не представился. Николай Васильевич Коробейников… для друзей просто Коля. Я работаю в отделе распространения… "живой маркетинг"… Правда дурацкое название? …Я их предупреждал, но люди у нас хорошие… Вот мне повышение обещают. Скоро буду руководить своей группой. Смешно даже, с чего все начиналось… с объявления в газете. Прихожу, значит, в ту комнату…
– Какого черта вы здесь делаете, господин Коробейник?! – прервал его Марселос.
– Коробейников… Наша фирма…
– Вы напрасно тратите свое время.
"Трудный клиент…", – подумал торговец и, не теряя самообладания, произнес:
– А вот ваша секретарша молодец. Купила отменный косметический набор. – Коммивояжер загадочно улыбнулся: – Но лично бы я посоветовал взять цепочку из намагниченного сплава. Потрясающий лечебный эффект! Не сомневаюсь, что вашей жене она придется по вкусу. – С этими словами он полез в свою бездонную сумку.
– Откуда вы знаете, что я женат?
– У вас кольцо на пальце. В общем неплохое, но у меня есть поизящнее. – Марселос быстро отдернул руку от стола, будто опасаясь, что вошедший отхватит ее по самый локоть.
– Кстати, я могу для полноты комплекта предложить замечательные запонки.
– Запонки? – переспросил Марселос, переводя взгляд на высунувшийся из-под рукава пиджака край рубашки.
– Да, только сперва нужно подобрать расцветку. Я бы порекомендовал вам зеленые, под цвет галстука.
– Довольно молодой человек, – отрезал предприниматель, красноречивым жестом выпроваживая надоевшего посетителя.
Торговец, ничуть не смутившись, достал из сумки две запонки и сунул прямо под нос Марселосу.
Предприниматель, храня гробовое молчание, набрал номер охраны. Через несколько минут в кабинет вошли дюжие парни в камуфляже. Коробейников сделал вид, что уходит, а потом снова попытался прорваться к Марселосу. Тот, защищаясь от нового нападения, резко откинулся на спинку кресла, не заметив, как что-то упало на пол. Зато это заметил Коробейников и со стремительностью коршуна, прежде чем подоспели охранники, подхватил маленький кусочек бумаги.
Выйдя в приемную Марселос растегнул ворот рубашки. Противное ощущение того, что вездесущий коммивояжер постепенно заполняет собою весь кабинет, оставляя ему все меньше и меньше места – прошло. Но не надолго, ибо стоило бизнесмену посмотреть на секретаршу, красившую свои холеные губы купленной помадой из злополучного косметического набора, как он почувствовал насущную потребность побыть в одиночестве.
Спустившись в уборную, Марселос выкурил пару сигарет, а потом, некоторое время, стоял возле зеркала, разглядывая свое отражение.
Вдруг дверь одной из кабинок с шумом распахнулась, и из нее выглянуло лицо Коробейникова:
– Бизнес – это сплошные стрессы, но я могу предложить вам недорогое средство…
Марселос повернулся и, быстро сняв ботинок, запустил им прямо в смуглую физиономию торговца. Послышался приглушенный крик, и тело коммивояжера глухо ударилось о край унитаза. С чувством выполненного долга предприниматель вышел в коридор и позвал охрану.
Когда охранники выволокли Коробейникова на улицу, тот очнулся и, пытаясь вырваться, стал грозить бизнесмену.
– Кому нужно это барахло! – кричал ему в след Марселос. – Коммивояжер, оказавшись на тротуаре, криво усмехнулся, а потом, взвалив на спину свою поклажу, двинулся к автобусной остановке.
Рабочий день, начавшись столь бурно и драматично, закончился обыденно и приятно. Как обычно, в седьмом часу, Марселос был уже дома и сгорал от нетерпения рассказать жене, как он ловко отделался от назойливого торговца. Но она его опередила:
– Знаешь, дорогой, тот человек принес столько необходимых вещей… Я представить не могла…
– Какой человек? – насторожился Марселос. – Жена удивленно протянула ему его визитку:
– Он показал мне ее и сказал, что послан тобой. – Марселос перевел взгляд с визитки на жену и только тут заметил на ее тонкой шее ярко сверкавшую цепочку из намагниченного сплава.
Она
Человек, загубивший свою жизнь из-за женщины, вызвал бы во Франции сочувствие, в Англии его сочли бы последним болваном.
У. С. Моэм
Узкая полоска берега постепенно исчезала в сиреневой дымке горизонта. Паром медленно, словно упавший яблоневый лист в блюдо с вязким сиропом, плыл по морю, поверхность которого напоминала жидкую стеклообразную массу, расцвеченную то и дело вспыхивающими в лучах закатного солнца оранжевыми, белыми парусами прогулочных яхт. Среди невысоких волн мелькали блестящие, казалось выделанные из кусков отполированного темно-голубого мрамора, спины дельфинов. Несмолкаемый шум моря, крики чаек, наполняли безмятежностью и желанием без остатка раствориться в этой первозданности. Но в душе привлекательного на вид молодого человека с черными мечтательными глазами бушевала буря: в висках стучало и к горлу подкатывал комок; солнце чернело, небо превращалось в огненный океан, а море с ревом обрушивалось вниз кипящей синей бездной. Ему казалось, что сейчас он пересекает границу двух миров: мир юной Азии, чувственный, яркий, – уходил в прошлое, мир старой и скучной Европы, – обещал исполненное тоскливой трагичности будущее; там, в Феодосии, он поселится у родственников, которых не терпел, устроится на работу, которая будет ему противна, – он станет сам себе противен, жизнь станет невыносимой. Эта последняя мысль бросила его в болезненный жар.
Юноша подошел к перилам и устремил свой взгляд в глубину моря. Повинуясь внутреннему голосу, он закрыл глаза: разнообразные звуки, слитые воедино, подобно возгласам Иерихонских труб, обрушились на него. В воспаленном воображении где-то далеко на горизонте возникли голубые скалы, – райские врата, обиталища златокудрых ангелов.
…– Эй, парень, ты что рехнулся!? – вдруг раздалось словно из глубины колодца, разорвав атмосферу небытия. – Эмиль с удивлением обернулся и увидел позади себя с комфортом разместившегося в жезлонге молодого человека лет двадцати семи в цветастой рубашке с короткими рукавами, которые обнажали его крепкие загорелые руки. Ворот рубашки был распахнут, и из-под него выбивалась густая растительность. Темное от природы бледно-кофейного цвета лицо незнакомца одновременно покоряло, очаровывало, но тонкие губы, изогнутые в циничной улыбке, плутоватые светлые глаза, отталкивали. На его коленях лежал дорогой, потертый на локтях пиджак.
– У тебя какой-то нездоровый вид, – заметил незнакомец, сопроводив свою реплику красноречивым жестом. – Ты в порядке?..
– Отвали! – буркнул Эмиль, отходя от перил.
– Брось, не обижайся, но только полный идиот может покончить собой в такой день… Да и смерть ты выбрал паршивую: затянет под винт и порубит на куски, потом все это дерьмо еще прибъет к пляжу…
Эмиль поморщился. Подобное "живоописательство" было не в его вкусе, казалось, незнакомец насмехается над ним. С некоторых пор его охватило необъяснимое отвращение к окружающим; его выводила из себя их пошлая самоуверенность, их стремление ограничить свободу другого человека, тем самым, показав свою значимость.
– Послушай, какого черта? Из-за девчонки? …Я вот что тебе скажу, они от нас только этого и ждут… но я в любом случае бы не прыгнул, – сказал пассажир и добавил: – Кстати, меня зовут Андрей.
Юноша вдруг резко обернулся и с вызовом произнес:
– Откуда тебе знать, что такое настоящая любовь?
Андрей закурил и задумчиво покрутил сигарету в руках, не спуская глаз с ее тлеющего кончика.
– Раньше мне казалось, – начал он, словно решив не обращать внимания на грубость своего нового знакомого, – что с ней у меня все будет как с другими, но потом я понял, она – неповторима… Знаешь, я не встречал подобных женщин и, думаю, больше никогда не встречу… – лицо пассажира приобрело мечтательное выражение.
Эмиль недоверчиво спросил:
– И что же в ней было замечательного?
Андрей улыбнулся:
– Она вошла в мою жизнь внезапно, ворвалась как весенний ветер… Вот знаешь, бывают такие сквозняки ранней весной, когда еще все мертвое, а небо уже по-летнему высокое и синее… Так и она появилась… Когда я увидел ее впервые стройную, гибкую с эдаким трогательно внимательным выражением лица, то растерялся, как школьник… я смотрел в ее глаза, и видел как там вспыхивают золотистые искорки, целые огненные соцветия… Э… да что говорить, лучше сам взгляни… – произнес он, протягивая Андрею небольшую цветную фотокарточку.
Эмиль нехотя взял ее из рук товарища и опустился на свободный жезлонг. С фотокарточки на него смотрела юная девушка лет шестнадцати на вид, невысокая, с прямыми темно-русыми волосами до плеч. В ее тонких твердо сжатых губах читалась мужская решимость, что роднило ее с Андреем. На девушке были белые шорты и топик, который обнажал округлые загорелые плечи и светлые полукружья на груди. Она сидела, соблазнительно подогнув под себя ноги на незастеленной кровати, слегка отогнув голову в сторону. Но не этот ярко выраженный эротизм привлек его внимание. Эмиль не мог отвести взгляда от ее глаз, которые, казалось, источали сладострастный яд: в их карих глубинах осыпались золотые сады, они дышали страстью, граничащей с похотью, но удивительно, в них не чувствовалось теплоты, они обжигали холодом высокомерной сосредоточенности. Контраст был настолько невероятен, неправдоподобен, что Эмиль инстинктивно провел пальцем по глянцевой поверхности бумаги, желая проверить, не рисунок ли перед ним. Он чувствовал то, ни с чем несравнимое возбуждение, которое неизменно охватывает путника, наконец добравшегося до края бесплодных гор и обнаружившего лежащую за ними цветущую долину.
– Ну как? – спросил Андрей. – Можешь ничего не говорить, уж поверь мне, голову она задурит любому…
Эмиль задумчиво кивнул головой и нехотя вернул фотографию владельцу, тот бережно спрятал ее в карман рубашки. Эмилю вдруг стало интересно услышать как можно больше об этой девушке, внезапно ставшей для него олицетворением всего необычного и яркого:
– Расскажи мне о ней!
Андрей усмехнулся:
– Знаешь, пожалуй, она дала бы фору любой актрисе.
– У нее, наверное, была куча поклонников?
– Ха, не то слово, она меняла их, как перчатки, она заставляла мужчин исполнять свои прихоти. Наверное, ее забавляла их глупость… Поначалу, я не понимал, откуда у простой девушки из обычной семьи может быть такой характер. Я это понял, когда познакомился с ее матерью. Лиза не успевала привыкнуть к ее любовникам. Она скромно называла их "друзьями матери". Вот говорят яблоко от яблони не далеко падает, так и моя бывшая жена.
Эмиль удивленно посмотрел на пассажира:
– Жена?
Андрей бросил окурок в пепельницу:
– С ней было нелегко до свадьбы, а после стало вообще невмоготу. Если я тебе скажу, чем мы занимались в первую брачную ночь – ты не поверишь. Она сказала мне, что сначала разберет подарки… Я проспал до утра, так и не дождавшись ее, а когда встал, то нашел Лизу на кровати в платье и со свертком в руках. Видимо, выбилась из сил. Но все же, – произнес он с восторгом в голосе, – я был от нее без ума. Я дня не мог прожить без лихорадочного блеска ее глаз, без ее капризов, ее ничем не обоснованной ревности, ее попреков. Мы начали жить на широкую ногу, посещать дорогие рестораны, устраивать вечеринки и званные ужины; невероятно, она уговорила меня снять квартиру в Валенсии только для того, чтобы посещать какой-то, бог знает чем приглянувшийся ей, тамошний концертный зал, впрочем, в конце концов, Испания Лизе надоела и ее потянуло в Брюссель, потом была Христиания, где ее чуть... Ну ты сам понимаешь... Короче, через год моя фирма накрылась, и мы остались на бобах.
Невероятно, какое это произвело на нее сильное впечатление. Она замкнулась в себе, озлобилась. Да и у меня настроение было тоже не лучше… И вот, однажды, когда она ушла, я случайно нашел в ее комнате записку. Я сразу узнал его почерк. Он работал в моей фирме. – При этих словах лицо неунывающего пассажира посерело, и Эмиль впервые увидел в глазах Андрея оттенок грусти. Но тут молодой человек резко тряхнул головой, словно разгоняя мрачные мысли и, закурив, продолжил: – …Я их застал на даче, в нашей двуспальной кровати. Я был готов убить ее, но потом решил, что не стоит портить жизнь из-за этой дряни и вернулся в город.
Развод мы оформили быстро и, как я думал, расстались навсегда. Через месяц я женился на Марте. Она была совсем другой: такая высокая, светлая как шведка. Марта никогда не навязывала своего мнения, но и не меняла его. Благодаря ей, наши дела пошли в гору, появились деньги и тут… тут меня такая скука взяла. Ну вроде бы все есть, но чего-то не хватает. Я не мог понять, что происходит со мной. Я мысленно клялся в своей любви к Марте, старался думать только о ней, но все чаще вспоминал Лизу… Потом не выдержал…
– А Марта?
– Мне не пришлось врать ей. Она обо всем догадалась, она просто сказала: "Или я или она". Я сказал, что не могу жить без Лизы, и Марта ушла.
Эмиль задумчиво обвел глазами сверкающую в лучах заходящего солнца водную гладь, – на горизонте появилась узкая полоска берега, пока больше напоминавшая вытянутую, сильно приплюснутую багряно-лиловую тучу, которая, тем не менее, росла с каждой минутой, обретая знакомые очертания. Солнечный диск, похожий на освещенный изнутри рубин, затянутый прозрачным шлейфом легких облаков, медленно клонился к горизонту. Оба пассажира встали с кресел и подошли к перилам. В это время справа по борту, обходя паром, пронеслась громадная яхта, обдав молодых людей и еще нескольких зевак, вовремя не отошедших в глубь палубы, целым фонтаном соленных холодных брызг.
Андрей выбросил потухшую сигарету в море и утер мокрое лицо:
– А что было дальше? – спросил Эмиль.
– …Я нашел ее в дешевой забегаловке. Она разносила там пиво… Увидев меня, она кинулась ко мне на шею, начала что-то объяснять, но это уже не имело для меня значения, я только спросил ее: "Почему ты не позвонила?" И знаешь, что она мне ответила? – …"Но разве я могла после того, что сделала с тобой!" Черт возьми, я ей поверил! Мне показалось, что она изменилась… – произнес Андрей и замер с какой-то блуждающей на устах улыбкой.
– Невероятно!.. – сказал Эмиль.
Андрей саркастически заметил:
– Да уж… Через месяц она сбежала от меня с каким-то ничтожеством, прихватив все мои сбережения!
Эмиль подумал, что ослышался. До него не сразу дошел смысл сказанных слов. Когда же Андрей еще раз повторил ему окончание своей истории, молодой человек, возмутился:
– Разве это любовь? Это болезнь! Ты жестоко ошибся, если подумал, что она станет другой. Она просто мошенница! Но может быть еще не все потеряно… Марта…
– Нет, Лиза неповторима, – перебил его Андрей. – Мне безразлично кто она, просто без нее я не чувствую себя целым и, уверен, что она тоже… По-моему, у каждого из нас есть своя половина. Поверь, она есть и у тебя. Ты поймешь это когда встретишь ее, если конечно не вздумаешь опять отправиться под винт!
С этими словами он направился к группе пассажиров, столпившихся у трапа.
Кое-что о старых домах
В старинном доме есть высокий зал,
Ночью в нем слышатся тихие шаги,
В полночь оживает в нем глубина зеркал –
И из них выходят друзья и враги.
Бойтесь безмолвных людей,
Бойтесь старых домов,
Страшитесь мучительной власти
не сказанных слов,
Живите, живите – мне страшно –
живите скорей.
Кто в мертвую глубь враждебных зеркал
Когда-то бросил безответный взгляд,
Тот зеркалом скован, – и высокий зал
Населен тенями, и люстры в нем горят.
К.Бальмонт. Старый дом. Из книги “Только любовь”.
UM PANI (аккад.: прошлое)
I
Это был еще один серый октябрьский день: с утра над городом сгустились низкие свинцовые тучи, и ближе к полудню зарядил мелкий, изматывающий своей монотонностью дождь. Молодой человек в черном плаще, по которому стекали струйки воды, быстро шел по улице обгоняя прохожих; на его светлом лице с глубоко посаженными голубыми глазами было написано нетерпение: он мечтал поскорее вырваться из лабиринта серых безликих, как металлические кристаллы зданий.
Виктор завернул за угол и, пройдя несколько кварталов, углубился в старую часть города; асфальт под его ногами сменился неровным булыжником, и он был вынужден замедлить шаг. Дождь постепенно утих, и из нежданного просвета между ватными облаками выглянуло робкое осеннее солнце, но его теплого ровного света вполне хватило для того, чтобы мир вокруг преобразился и заблистал всеми цветами радуги. Виктор снял опостылевший плащ и встряхнул его, – капли воды посыпались вниз алмазными брызгами; потом он остановился и в радостном возбуждении огляделся: старая улица, зажатая одно-двухэтажными домами, сбегала вниз по холму к самой реке, постепенно исчезая в золотисто-голубой дымке. Она напоминала волшебную галерею с колоннами из стоящих вдоль мостовой причудливо изогнутых тополей и кленов: кое-где еще сохранялась густая зеленая листва, но большей частью это было золото и киноварь; красные кирпичные дома, увитые одеревенелым плющом, высокие в готическом стиле окна, прикрытые тяжелыми ставнями, добавляли улице налет аристократичности. Конечно, время не пощадило этих красавцев переживших свой век: балконы обвалились, дождевые желоба прогнили и заросли травою, от башенок в мавританском стиле остались только жалкие остатки в виде бесформенных возвышений по углам.
Но Виктор был очарован стариной; все пространство вокруг него вдруг словно наполнилось розовыми огнями. Подхваченный волной чувств, он открыл калитку в заброшенный сад, зажатый между домами, и задохнулся от терпкого кислого аромата, наполнявшего воздух. Со всех сторон его обступили раскидистые яблони, отяжелевшие от бордовых, с желтоватым проблеском, плодов и темноствольные клены, которые еще не успели сменить свой летний, темно-зеленый наряд на осенние богатые одежды; земля здесь была теплой и мягкой, изрытой кротовыми норами. Проходя мимо исполинского вяза, занимавшего чуть ли не большую часть сада, Виктор наткнулся на детей, устроивших в этом месте свое жилище; сидя на корнях дерева, они перебирали длинные зелено-черные с радужным отливом сорочьи перья. Он не без удовольствия задержался возле них на несколько минут, чтобы насладиться этой идиллической картиной, напомнившей ему детство.
Покинув сад, он направился в глубину дворов; странно… кажется, он никогда не заходил в эти места, но они казались страшно знакомыми: маленькие палисадники, желто-голубые скамейки, колонки с питьевой водой, дорожки, выложенные кирпичом, или просто покрытые досками в топких местах. Незаметно он вышел к громадному, в три этажа, старинному дому.
Это была строгая, в английском стиле, постройка из потемневшего кирпича со стрельчатыми окнами; фасад здания почти не имел украшений, вся прелесть архитектурного стиля заключалась в непреклонной суровости линий, в таинственном темно-голубом отблеске стекол, который скрывал внутренние помещения, но только тут Виктор заметил, что некоторые окна, казавшиеся ему целыми, – разбиты, крыша обвалилась, на прогнивших карнизах чернели безобразные вороньи гнезда… дом был заброшен.
Повинуясь какому-то внутреннему голосу, он ступил на крыльцо и увидел перед собой широкую лестницу, выкованную из чугунных полос, скрепленных бронзовыми шипами. Виктор стал медленно подниматься по ней, попутно разглядывая покрытые серо-бурыми разводами стены, пытаясь прочесть по ним историю этого дома. Перед его мысленным взором проносились дамы в роскошных платьях с кринолинами, в больших капорах, украшеных розовыми и голубыми лентами; кавалеры в черных цилиндрах… Наконец он очутился в просторном, высоком зале, освещенном лучами солнца, которые, проходя через старые стекла, приобретали зеленоватый оттенок. Кое-где в углах помещения сохранялись обрывки старых шелковых гобеленов, под потолком висел железный крюк для люстры, пол был завален грудой строительного мусора. Только одно, привинченное к стене, зеркало, оставшееся чудом нетронутым строителями и помешанными на битье стекол мальчишками, совершенно не вписывалось в картину всеобщего разрушения и упадка.
Виктор медленно приблизился к нему, пораженный его глухим, подводным блеском. Поверхность зеркала была чистой, ни паутины, ни пыли. Мысли молодого человека стали путаться, и скоро он уже не различал отражавшихся в нем деталей; они все слились в одну разноцветную, словно листья гербария, круговерть. Он почувствовал, как на него обрушился поток горячего июльского воздуха, пропитанного городской пылью.
– В сторону, мальчик! – раздалось над его ухом, и чья-то жилистая крепкая рука оттащила его от ограждения. – Виктор начал ожесточенно вырываться.
– Куда лезешь, дурак! – кипятился милиционер, но тут его окликнул человек в оранжевом комбинезоне и Виктор, воспользовавшись удобной минутой, бросился бежать; послышались крики за его спиной, но он уже был вне их досягаемости… Вот их дом, но что это такое? Несколько оглушительных взрывов потрясло улицу, и ее охватило пламя…
Когда чувство реальности вновь вернулось к нему, молодой человек потрясенно отступил в сторону, а потом в сильном волнении спустился во двор.
Он пришел домой в десятом часу вечера и, незаметно проскочив в свою комнату, торопливо достал из ящика стола фотографию в рамке. Для него они все были живые, как будто не было того дня. Он в тысячный раз всматривался в эти лица, чтобы обрести долгожданное душевное равновесие, но не находил его, – он был уверен в своей виновности, ведь если бы не его глупое любопытство, они были бы живы…
– Опять ты с этим снимком… – раздался за его спиной усталый голос незаметно вошедшей в комнату Анны Сергеевны.
Виктор накрыл фотографию рукой, словно боялся, что ее отнимут у него.
– Боже, да ты весь мокрый! – воскликнула женщина, подойдя ближе. Виктор безразлично снял с себя плащ и, оборотившись к Анне Сергеевне, сказал:
– Я хочу побыть с ними.
Женщина нахмурилась. Нелюдимость племянника настораживала ее. Виктор мог часами сидеть в своей комнате, уткнувшись в семейную фотографию, ни в чем не нуждаясь и ничего не желая кроме покоя.
– Ты опять ходил туда? – не выдержав спросила она.
– Нет, – ответил сквозь зубы молодой человек.
Анна Сергеевна облегченно вздохнула и вышла из комнаты. Виктор закрыл за ней дверь и в изнеможении, со снимком в руках, опустился на кровать.
II
Он проснулся необычайно поздно; яркий солнечный свет заливал комнату, скользя по темной лакированной поверхности стола. Вспомнив о фотографии, Виктор положил ее назад и, одевшись, вышел во двор.
Там было шумно и весело. На скамейке у подъезда сидели женщины, пересказывая друг другу содержание очередного мексиканского сериала; чуть дальше, на деревянных скамеечках между решетками, где обычно выбивали ковры, резались в нарды. Виктор прошел мимо них и вдруг остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Обернувшись он увидел Фину… На ней было голубое платье с белыми манжетами, как в тот день; сестра казалась сильно взволнованной.
– Где ты был? – спросила она.
– Я не успел… – пробормотал Виктор, но девочка недоверчиво покачала головой.
– Почему ты говоришь неправду? – произнесла она. Виктор хотел ответить ей, но тут сильный порыв ветра заставил его на мгновенье зажмурить глаза, когда он открыл их, то увидел, что стоит один посреди опустевшего двора.
Он долго блуждал по городу пока не вышел на небольшую площадь, запруженную народом. Виктор перевел дух и огляделся; его внимание привлекла высокая стройная цыганка в ярко-красном платье с черной шалью на плечах, покрытой золотистыми блестками. Перехватив взгляд Виктора, она кокетливо улыбнулась и, поправив черные кудри, стянутые цветастым платком, поманила к себе. Он подошел к ней и неуверенно спросил:
– Вы знаете меня?
Цыганка загадочно взглянула на него, слегка прищурив свои черные, непроницаемые как ночное небо, глаза:
– Ты был в старом доме… Это страшный дом!
Кровь бросилась Виктору в лицо. Он хотел схватить девушку за руку, но она со смехом увернулась от него:
– Бойся старых домов! Туда приходят они!
– Они? – переспросил он, воодушевленный догадкой, но было уже поздно, – цыганка скрылась в толпе…
Его разбудил холод. Было ранее утро, за окном медленно рассеивался туман; зеленоватый краешек неба предвещал скорый восход солнца и еще один утомительный, скучный день. Молодой человек оделся и машинально сунул фотографию в стол, испытывая при этом странное ощущение, что это он уже делал.
III
Возвращаясь домой, Виктор купил по пути газету на первой полосе которой рассказывалось об Искателях, – пустой ничего не значащий репортаж в стиле провинциальной прессы; раньше он бы не удостоил его даже мимолетным вниманием, но теперь ему показалось, что он должен найти этих людей, чтобы заглушить свою тоску и хоть чем-то занять себя.
Виктору пришлось несколько часов кружить по лабиринту утонувших в липкой грязи улиц, пока он не набрел на подъезд панельной пятиэтажки, возле которого заметил деревянную, обитую металлическими полосами, дверь. Нерешительно толкнув ее, он вошел внутрь и стал медленно спускаться по лестнице ведущей в подвал; внизу он повернул в ту сторону, откуда доносился шум: поток однообразной, с чуть заметной хрипотцой, музыки и приглушенные голоса. Миновав несколько коридоров, забитых рухлядью, он оказался в большой светлой комнате, заполненной до отказа расположившимися в самых непринужденных позах молодыми людьми. Некоторые из них лениво перебирали струны гитар, другие оживленно говорили, то и дело разражаясь раскатистым беспричинным смехом… Со стороны они напоминали какую-то немыслимую, словно намеренно составленную из разных компонентов массу, с этими фенечками, от замысловатых, разноцветных из пластикового бисера, до простых, представлявших собой толстые кожаные браслеты, татуировками, жирными немытыми прядями, выбивавшимися из-под старых грязно-голубых каскеток, банданами, испещренными магическими символами, джинсовыми куртками, протертыми на локтях до дыр…
– Парень, тебе чего? – спросил, заметив Виктора, высокий юноша с длинными, отброшенными назад волосами, лениво подымаясь с места.
Виктор молча достал газету и передал ему. Тот только мельком взглянул на название статьи:
– Это мы уже видели.
– Я не журналист, – сказал Виктор, – мне стало просто интересно. Раньше я тоже занимался Поисками.
Парень усмехнулся, ему не раз приходилось встречаться с дилетантами, но не показал виду.
– Павка, – произнес он, протягивая руки, и добавил, с нотками иронии в голосе: – Располагайся, брат…
Молодой человек сел на краешек брошенного прямо на пол топчана и стал приглядываться к собравшимся. В это время из темноты вынырнула девчушка в черной лыжной шапочке, из-под которой выбивалась прядь длинных золотистых волос. Виктору на мгновение показалось, что перед ним возникло порозовевшее от холодного ветра лицо Фины.
– Привет всем! А кто это? – спросила она, не сводя с Виктора любопытного взгляда, с первых же минут, неосознанно, проникшись симпатией к незнакомцу.
– Да вот, кажется, прочитал в газете про нас… Помнишь, какой-то хмырь на прошлой неделе приходил? – небрежно сказал Павка.
– Будем знакомы, – произнесла она весело, оставив без ответа прозвучавший вопрос, словно Павка на мгновенье перестал существовать для нее, – Ада.
Виктор смущенно опустил глаза и пробормотал свое имя. Девушка улыбнулась. Павка подошел к ней и с ревнивой нежностью взял за руку:
– Хочешь послушать мою новую композицию?
Ада безразлично пожала плечами и, как бы нехотя посмотрела на него:
– Ну и о чем же она?
IV
Виктор не помнил, как долго сидел, вслушиваясь в отрывистые звуки гитары. Ада нашла его уснувшим прямо на матрасе с откинутой головой, прислоненной к холодной, запотевшей стене. Она некоторое время не будила его, любуясь этим худощавым и бледным лицом с растрепанными черными волосами, раскиданными на лбу как у натурщика, но потом не выдержала и вытащила еще полусонного молодого человека на улицу.
Когда они вышли была уже почти ночь, к счастью ветер стих, и стало даже теплее чем днем. Виктор, пребывая в задумчивости, машинально взял девушку под руку.
– …Ты думаешь, что он мой парень? – произнесла Ада
Виктор не ответил, он был слишком погружен в мир своих мечтаний.
– …Раньше он мне казался другим, – вдыхая, казалось напоенный весенней прохладой воздух, сказала Ада. – Но теперь я в нем жутко разочаровалась.
Виктор медленно проговорил, словно в пустоту:
– Если бы тогда я вернулся вовремя, они… – Он осекся и устремил на нее пристальный взгляд, в котором теперь не было тени смущения: странная мысль овладела им. Она ничего не знала! Это было неудивительно, но так необычно и ясно теперь для него, так ясно и четко до болезненной рези в висках, словно он только что пробудился от тяжелого и долгого сна. В какой-то момент Виктор почувствовал, как у него перехватило в груди и сердце вздрогнуло от прилива горячей крови: все, что до сих пор терзало его, их с укором взиравшие на него ежечасно лица, – потускнело, сделалось неразличимым и неразборчивым, как страница пожелтевшей от времени рукописи.
С того вечера жизнь Виктора бесповоротно изменилась; встречи с Адой день ото дня становились все более продолжительными и долгими, и хотя они по-прежнему оставались друзьями: вместе ходили в кино, бродили вдоль набережной, было очевидно, что тоска Виктора постепенно утихает.
Такое развитие событий привело Анну Сергеевну в состояние душевного подъема, неизменно охватывающего женщин при мысли о закономерной смене поколений. Наблюдая за молодыми людьми, она уже видела их женихом и невестой, и во всех подробностях представляла, как будет проходить свадьба. Необходимо было заранее подумать о материальной стороне дела. В отличие от Виктора, она придавала ей исключительное значение и теперь мечтала только о том, чтобы дожить до того счастливого момента, когда можно будет максимально проявить свои кулинарные и хозяйственные способности.
V
Однажды они прогуливались по городу; хотя солнца не было видно, его присутствие незримо ощущалось за золотистой тюлью облаков, напоминавших комочки легкой сахарной ваты. В воздухе было разлито сложное благоухание: ароматы цветов, принесенные южными ветрами, перемешивались с еле уловимой горечью жженых листьев и аппетитным запахом семечек и арахисового масла.
Ада, нежно прижавшись к плечу Виктора, спросила его о том, что он думает о новом платье Вики, ее подруги. Виктор хотел ответить ей, но в это время увидел Фину, которая шла низко опустив голову, так словно кто-то обидел ее. Вдруг девочка резко обернулась и устремила на Виктора уничтожающий взгляд, который, казалось, был преисполнен немого укора.
– Почему ты забыл о нас? – произнесла она, не раскрывая губ, странным, неживым голосом.
– Что с тобой? – обеспокоено спросила Ада, когда Виктор на мгновение остановился и уставился внезапно остекленевшими глазами в пустое пространство перед собой.
– Ничего… так, только показалось… – ответил он и задумчиво посмотрел на девушку.
– Может быть тебе нужно отдохнуть?
– Да, пожалуй…– пробормотал Виктор и быстрыми шагами направился домой. Лихорадочное возбуждение охватило его мозг, он не мог отделаться от мысли, что не обнаружит семейную фотографию на прежнем месте. Это повергло Виктора в ужас, и он не заметил, как постепенно перешел на бег.
Очутившись в своей комнате, Виктор попытался открыть ящик стола, но замок не поддавался. Тогда он выломал его и, дрожащими от волнения руками, достал фотографию. Им завладело знакомое чувство умиления. Он как подкошенный рухнул на стул и неосознанно провел пальцем по стеклу - казалось, они только ждут, чтобы заключить его в свои объятья. Фина снова возьмется учить его как нужно вести со старшими, а он будет подкладывать ей в ботинки лягушек, которых они, мальчишки с одного двора, бывало, ловили целыми пригоршнями в ближайшем, затянутом тиной, пруду. Мать… он и такой запомнил ее, примеряющей на нем без конца школьную форму, которую чаще всего приходилось укорачивать чуть ли не вдвое (отец любил говорить, что Виктора, пожалуй, недодержали, вот и он вышел немного коротковатым) будет каждый вечер кричать с балкона, что пора ужинать…
Виктор не выдержал напряжения, и слезы выступили у него на глазах: отчего он не умер тогда вместе с ними? Он отвернулся, чтобы не смотреть на лица с укором взиравшие на него, и тут его внимание привлек лежащий на столе запечатанный конверт. Отложив фотографию, он торопливо раскрыл его и достал вложенный в конверт лист бумаги. Текст был составлен из обычных, вырезанных из газеты букв, но Виктору почудилось, что они вдруг занялись бездымным пламенем…
VI
Дул мерзкий северо-восточный ветер, и бледный диск пожелтевшей, предвещавшей раннее наступление зимних холодов, луны низко висел над землей, бросая зыбкие неровные тени на городские здания, извлекая из небытия рваные края темно-лиловых облаков.
Дрожа от холода, Виктор плотнее запахнул пальто и усмехнулся про себя: разве что-то теперь могло встать между ними? Ощущение предстоящего таинства наполнило его душу непередаваемым восторгом, и скоро он почувствовал, как кровь вновь забурлила в жилах.
Черный дом вырос из вереницы заброшенных человеческих жилищ, и Виктор сразу узнал его: это было двухэтажное деревянное строение, которое местами еще сохраняло остатки штукатурки и низенькие заборчики возле окон. Он вошел в темный подъезд и, не обращая внимания на трещавшую под ним лестницу, стал подниматься наверх. Порыв ветра налетел на старые, грозившие рухнуть стены и до Виктора донеслись тихие голоса.
– Кто это? – громко спросил он и, вбежав в зал, зажмурился от ударившего в глаза потока света, который исходил от зеркальных стен. Внезапно свет потух, и по залу разлилось мерцающее сияние; из полумрака выступили фигуры Искателей, их лица выражали смертельный страх. Виктор крикнул им, чтобы они уходили, и в этот момент одна из зеркальных стен приблизилась к нему, в центре ее разверзлась воронка. Молодой человек не мог устоять, – сотня ослепительных радужных молний разорвалась вокруг него и он, прежде чем потерять сознание, почувствовал, как неведомая сила затягивает его внутрь.
Он очнулся на знакомой ему с детства улице: странная тишина царила вокруг: ни машин, ни людей… Поднявшись с земли, Виктор медленно направился вперед, ощущая как с каждой минутой у него в груди оттаивает сердце, как постепенно забывается и превращается во что-то совсем нереальное его новая школа, бездушные учителя, одноклассники, потешавшиеся над его неудачами, университетские товарищи, оттолкнувшие его своим пошлым самодовольством.
Завернув за угол, Виктор вышел к своему дому и увидел стоявшую возле фонарного столба отцовскую машину. Он улыбнулся, волна счастья нахлынула на него, а ноги стали какими-то ватными и не хотели подчиняться. Подавив волнение, молодой человек смело двинулся вперед, чуть было не столкнувшись с девочкой, повторявшей в слух:
– Витька! Вот тебе точно от папы достанется!
– Фина, Фина, это ты?! – прошептал он потрясенно и протянул руки к девочке, чтобы обнять сестру, но она испуганно отшатнулась от него, так как будто увидела призрак.
Виктор непонимающе уставился на нее, разве он так сильно изменился? Хотя, вполне возможно, что она не узнала его, ведь прошло столько времени…
– Это я, Виктор… Где родители? – спопросил он ее.
Фина радостно воскликнула:
– Мама, папа! Пришел какой-то человек. Он говорит, что видел Витьку!
Виктор нахмурился, но в этот момент увидел вышедших навстречу ему родителей.
– Это правда? – спросил его отец.
Виктору стоило больших усилий, чтобы не выдать своих истинных чувств.
– Па… – прошептал он, но тут же быстро добавил: – Мой отец видел, как ваш сын пробежал через оцепление…
– Вот видишь, мы правильно сделали, что остались ждать! – торжествующе произнесла мать и обратилась к Виктору: – А вы то сами откуда? Всех давно эвакуировали… – При этом она с опаской посмотрела на него.
– Я здесь! – вдруг раздался за спиной Виктора звонкий голос, он резко обернулся и увидел розовощекого мальчугана с коленками потемневшими от ссадин и следов зеленки. Сначала он ничего не понял, но потом, с замирающей тоскливостью, непохожей на обычное потрясение, но от этого только более страшной, догадался кто был перед ним. Машинально он отступил назад.
– Быстро в машину! – скомандовал отец, а затем, садясь за руль, обратился к молодому человеку: – Вас подкинуть?
– Пожалуй нет, я дойду сам… – медленно произнес Виктор и побрел по улице, не ощущая ничего кроме пустоты в душе, которую нечем было заполнить: не все ли равно теперь, – жизнь или смерть, если он потерял самого себя?
Он остановился. Город был пуст, казалось, жители покинули его внезапно, бросив на дороге все, что нельзя было взять с собой: возле колонки стояло два велосипеда, из плохо закрытого крана квасной бочки вытекала тоненькая струйка темно-коричневой жидкости, покрывая пыльную поверхность мостовой замысловатым, словно географическая карта, рисунком, чуть дальше, прямо на проезжей части, лежала перевернутая детская коляска…
Закрыв глаза, он попытался расслабиться. Неожиданно перед ним возник образ Ады, того человека, который с недавних пор стал частью его жизни. Не омраченная тенями прошлого мысль о ней вернула Виктора к реальности, и он с изумлением увидел, что стоит в темной комнате с провалившимся потолком. Он сделал несколько неуверенных шагов по шаткому настилу и чуть не упал, когда чудовищный порыв ветра сотряс ветхие стены дома. Виктор бросился к лестнице. Не смея пошевелиться Ада
из последних сил держалась за вздыбившиеся, как гребень волны, перила. Не дав девушке опомниться, он подхватил ее на руки и, еще до того как громкий треск, сравнимый с шумом водопада, возвестил о начале цепной реакции разрушения, выбежал на улицу.
– Что ты здесь делал? – произнесла она, всхлипывая, когда он отпустил ее. – Ты даже представить себе не можешь, как мы с Анной Сергеевной волновались за тебя…
Виктор открыл рот, чтобы ответить Аде, но вдруг отстранился, ослепленный лучезарным видением: перед ним простиралось цветочное поле, посреди которого стояла девочка в летнем платье, с огромным венком из ромашек и диких гвоздик. Молодой человек почувствовал, как что-то холодное и тяжелое, лежавшее у него на сердце, стало медленно таять; ему захотелось подойти к сестре и добавить к ее травяному головному убору несколько васильков, в которых бы отразилась лазурная всепрощающая любовь к тем, кто так долго был рядом с ним.
Этот душевный порыв, подобно освежающему морскому шквалу, очистил душу Виктора, и он увидел, как в глубине колодца, бесконечную вереницу старых домов с покосившимися стенами, пустыми глазницами окон, где снежинки струились в лунном свете, мертвое прошлое, созданное его воображением.
Ада нежно прильнула к молодому человеку, и шумный ветер с ревом пронесся над развалинами, словно сожалея о какой-то потере.
Всадницы
Только девочка не умирала,
Посмотрела вверх, потом направо,
Где стояли братья, после снова
Вверх и захотела спрыгнуть с камня.
Старый не пустил, спросил: "Что видишь?"
И она ответила с досадой:
"Ничего не вижу. Только небо
Вогнутое, черное, пустое
И на небе огоньки повсюду,
Как цветы весною на болоте".
Старый призадумался и молвил:
"Посмотри еще!" И снова Гарра
Долго-долго на небо смотрела.
"Нет, – сказала, – это не цветочки,
Это просто золотые пальцы
Нам показывают на равнину,
И на море, и на горы зендов,
И показывают, что случилось,
Что случается и что случится".
Н.Гумилев. Звездный ужас.
I
Они вошли в магазинчик на углу Восточной улицы, не предполагая, что этот день раз и навсегда изменит их жизнь, которая напоминала им течение сонной реки, утонувшей в высоких камышах с широкими, разморенными от жары листьями, когда, иной раз, вода выплескивается на песчаный берег, подхваченная внезапным порывом ветра или вскипает, зажатая в теснине, но все же рано или поздно подчиняется неизбежному и, широко разлившись по равнине, погружается в оцепенение. Однако это не мешало мечтать им о том, как все однажды переменится, и они станут настоящими звездами. По крайней мере, Алле, стройной девушке с синими, как безоблачное небо глазами, которые излучали заряд бодрости и веселья, передававшийся даже ее движениям, и ее подруге, Вике, смуглой черноволосой южанке было на что надеяться.
Что касается Регины, то ее присутствие в этой компании могло показаться совершенно случайным, поскольку она относилась к тому типу людей, которых мы чаще всего видим на улицах: не примечательных, не запоминающихся с первого раза и теряющихся в толпе, как брошенная на дно ручья, покрытого разноцветными ракушками, галька. Ее нельзя было назвать красивой, но внимательный наблюдатель нашел бы в ней много такого, чего не доставало в первых двух. В ее чистых глазах, открытых всему миру, как гладь горных озер, сквозило нескрываемое восхищение своими ослепительными подругами и от этого лицо девушки приобретало какое-то ангельское выражение; его не портили даже слишком редкие и светлые брови. Вместе с тем в нем не было унылого смирения, характерного для просто слабых натур; нет, ее натура, скорее всего, была мечтательной, озаренной как бы изнутри каким-то особенным светом.
Среди всех троих Алла, была образцом для подражания, все ей удавалось с детства без особого труда; она умела печь чудесное печенье, которое в дни рождественских праздников пользовалось у соседей особенной популярностью, недурно играла на гитаре и писала сносные для своего возраста стихи; учеба была для нее больше отдыхом от множества повседневных дел, чем обременительным занятием. Впрочем, Алла никогда не задавалась, напротив, она постоянно ощущала острую необходимость делиться с окружающими своими успехами: всеобщее восхищение еще больше вдохновляло ее, и она уже не могла позволить себе разочаровать своих родственников и друзей. С одной стороны это сближало ее с Викой, которая тоже не могла похвастать недостатком внимания, но в отличие от подруги, черноволосая красавица относилась к окружающим с какой-то высокомерной снисходительностью; с удовольствием принимая комплименты она отнюдь не думала приближать к себе чересчур близко кого бы то ни было, делая исключение лишь для Андрея, парня с которым выросла в одном дворе. Правда, их взаимоотношения с трудом можно было назвать нормальными: Вика, пользуясь своим влиянием на Андрея, делала с ним все что ей хотелось, а хотелось ей как правило только одного, доказать всему свету свою правоту. Не удивительно, что она нередко находилась в подавленном состоянии духа, впрочем, довольно быстро сменявшимся вспышками бурного веселья или гнева: в такие минуты с ней никто не мог сладить кроме Регины.
Регина была сиротой: с трех лет она жила у своей бабушки, одинокой пожилой женщины, которая довольно прохладно относилась к воспитанию внучки; девочка не любила сухое, желтое бабушкино лицо с темным пушком над губами, ненавидела, когда она усаживала ее на свои пухлые, от сбившихся в складки толстых чулок, колени и начинала рассказывать о матери. Регина не многое могла понять из ее слов, но единственная фраза поражала ее детское воображение: "она жила наперекор людям".
После смерти бабушки, девочку хотели отдать в детдом, но положение спас объявившийся вовремя дядя. Он взял Регину к себе и стал растить как родную дочь. Его настойчивое внимание развязало ей язык, и она несколько раз попыталась завести разговор о матери, но дядя упорно обходил эту тему стороной.
Хотя Регина никогда не стремилась привлечь к себе чье-нибудь внимание, ей нельзя было отказать в странной способности влиять на окружающих, которые часто испытывали неосознанную потребность в общении с этой мечтательной и немного оторванной от жизни девушкой, даже если при этом сами по себе, в отдельности, были совершенно разными, как Алла и Вика. Она была своеобразным духовным связующим звеном этой троицы, поэтому, когда ее подруги начинали ссориться, Регина чувствовала себя одинокой и неуверенной; ее обеспокоенность передавалась им и они постепенно остывали. Иногда она задавалась себе вопросом: неужели Вика с Аллой не могут обойтись без споров о том, кто из них сильнее, кто лучше понимает людей? Но потом она приходила к мысли, что, пожалуй, именно это питает их дружбу, этот дух соперничества. Регина начинала ощущать себя дрожащей на ветру свечой, ажурной паутиной между двумя враждебными началами, стремящимися уничтожить друг друга, которые, тем не менее, безусловно, нуждались в ней, в ее примиряющем воздействии, в ее незаметной работе. Алла очень часто говорила ей об этом, Вика, оставаясь верной своему характеру, только намекала, но нуждалась ли она в них? Регина никогда не задавала себе подобного вопроса.
Одной из немногих тем, обсуждая которую все три подруги неизменно находили общий язык и неисчерпаемую кладовую для длинных, бесконечных бесед, была магия. Мир таинственного и чудесного манил их, как яркий свет настольной лампы манит к себе целые стаи мотыльков, белыми, крупными грозьдьями сыплющихся через раскрытое в ночной сад окно... В этом не было ничего удивительного: жизнь в провинциальном городке была смертельно скучна и составляла разительный контраст с запросами Аллы и Вики, их необычайными взаимоотношениями… Регину волновала, прежде всего, сама настороенность таких разговоров, радовала и умиляла атмосфера взаимопроникновения интересов, возникавшая при этом между ними. Разумеется, это ничуть не мешало девушкам, что свойственно юным душам, еще не развращенным верой в существование абсолютных истин, потешаться над идеями и настроениями, казавшимся им поначалу серьезными и значительными.
На этот магазинчик они набрели совершенно случайно, привлеченные выставленными в витрине фальшивыми чучелами мифических животных. – Подруги не спеша обходили бесконечные ряды книг с блестящими от позолоты обложками, на которые не скупились издатели; глаза разбегались от обилия многообещающих заголовков, впрочем, часто весьма несуразных, но девушки уже имели определенный опыт в изучении магических наук и их не так то просто было сбить с толку.
– Какая чепуха… – с неподдельной тоской произнесла Алла, бесцельно перелистывая страницы пособия по хиромантии. – Вот если бы можно было сказать, сдадим мы экзамены или нет…
– В самом деле, – согласилась Вика, разглядывая амулет из черепашьего панциря. – В это время Регина подошла к стеллажу за которым, на фоне серой стены, угадывались неясные тени. Девушку охватил панический страх, как тогда, в детстве, когда она пыталась представить бритый затылок отца перед казнью. Она еще не могла понять, что значит "убить в припадке ревности", с пеной у рта проклиная "чертовую семейку", но знала, что значит "быть от другого".
– Так значит, вы думаете, что эти книги написаны для каких-нибудь простаков, которые часами могут таскаться по болотам в поисках лягушек? – неожиданно проскрипел над ними голос, принадлежавший моложавому старикашке в клетчатом пиджаке, из раскрытых карманов которого торчали связки с ключами и пробитые чеки.
– Нет, мы так не считаем, – заступилась за подруг Регина. – Алка только хотела сказать, что в ваших книгах столько понаписано, что не хватит…
– Да, я знаю… – перебил ее продавец, на секунду задержав на Регине свой взгляд. Девушка непроизвольно вздрогнула, почувствовав в нем что-то знакомое.
Лицо старикашки осветилось скрытой саркастической улыбкой, хотя казалось, что оно и так само по себе уже выражает застывшее торжество сатира маленькими, узкими, как две щели, глазами и плотными складками в уголках тонких, как две темно-розовые полоски, губ:
– На самом деле она права. Все, что на этих полках, как вам сказать… – Тут он поднес палец ко рту и, оглядевшись, поманил подруг за прилавок.
Они вошли в маленькую комнатку, заваленную старыми книгами, которые были совсем непохожи на своих собратьев в мягких свежеотпечатанных обложках. Каждый фолиант был целым произведением искусства: сквозь слой пыли проступали тисненные на разноцветной коже вычурные шрифты и медные застежки, блестевшие, как капли росы в густой траве, но, кажется, для владельца магазинчика они имели разве немного большую ценность, чем рекламные проспекты. Он врезался всем своим узким и сухим телом в самую гущу их и принялся раскидывать в разные стороны произведения человеческого ума с той бесцеремонностью, с какой хозяйки отбрасывают старые листья капусты в надежде поскорее добраться до ее свежей, девственно чистой сердцевины. Подруги, разинув рот, долго смотрели на это бесчинство, пока старикашка не обернулся к ним с покрасневшим от возбуждения лицом, устремив на них бегающий взгляд, источавший безудержный восторг: его глаза поочередно останавливались на одной из них и стекленели в каком-то неведомом упоении. Старикашка стоял перед ними держа в руках неказистую деревянную коробку, которую обычно употребляют для хранения масляных красок.
– Вот это настоящая вещь, достойная внимания… – произнес он уверенным тоном, бережно смахивая с нее пыль.
Не дав девушкам ответить, он осторожно достал из коробки маленький прозрачный пенал под стеклянным колпаком, которого лежали три пары глазных линз.
– Что только мне не предлагали за них… – заметил он. В это время перед глазами Регины вдруг возник туманный, расплывающийся образ матери, который запомнился ей, как одно розовое пятно, излучающее мягкий свет, она почувствовала, как он делается все яснее и четче, приобретает плоть и кровь…
Ее волнение не укрылось от владельца магазинчика: – Ну как? Берете? – спросил он, довольный произведенным впечатлением.
– Спасибо, но у нас нет денег… – начала Алла. – Старикашка слащаво улыбнулся: – Вы меня не совсем правильно поняли, это – подарок.
Алла и Вика пожали плечами, в конце концов, одной бесполезной вещью станет больше, вот и все, только Регина ощутила странный холодок в груди, когда продавец протягивал им коробку.
II
Был один из тех солнечных и теплых осенних дней, которые нежданно выпадают в конце октября; высокие ветвистые клены, точно золотые великаны, сверкали на фоне темно-синего неба, замечательного своей насыщенностью и глубиной, какой нет у него даже летом. Может быть, все дело было в том, что свежий чистый воздух, не отягощенный летней влагой, свободно проникал во все прежде закрытые для него лесные и речные пространства, и теперь каждое дрожание листочка, каждый последний полет шмеля, опьяненного хмельным соком отцветающих трав, становились заметными на фоне приготовлений к грядущему снежному безмолвию.
Возвращаясь домой, Регина чуть не столкнулась с Андреем. Он был в синих джинсах и красно-черном балахоне, небрежно наброшенном поверх белой футболки; его вьющиеся мягкие волосы и задумчивый взгляд на секунду заставили ее отвести глаза.
– Ты не видела Вику? – спросил он.
Регина соврала, что Вика уехала на день к родственникам, и поэтому он сегодня ее не найдет: на лице молодого человека отразилось разочарование.
– Послушай! – произнесла она с робкой надеждой в голосе. – Может быть, я чем-то смогу помочь… У тебя есть конспекты по праву?
– Кажется, я отдала их Ленке Осеевой, – растерянно и одновременно злясь на себя ответила Регина: кто ее тянул за язык!
– Ты разрешишь мне забрать их до субботы? – спросил он, не отводя глаз от смущенной девушки. - Регина хотела предложить позаниматься вместе, но вовремя одумалась и произнесла с напускной сухостью: – Только смотри, никому их не отдавай.
Вика встретила ее на пороге квартиры; она была в длинном черном платье с глубоким вырезом, обнажавшим часть ее маленьких, но упругих грудей, что невольно натолкнуло Регину на мысль о том, как красива ее подруга. Вика казалась слишком взволнованной, чтобы это можно было приписать ее обычному состоянию. Она затворила за ней дверь и таинственным голосом произнесла:
– …Ты даже не представляешь, что нам подарил этот чокнутый!
Регина, не сразу поняв о чем идет речь, прошла в комнату и увидела сидевшую на полу незнакомую девушку с длинными каштановыми волосами, водопадом ниспадавшими до самой талии.
– Алка, это ты? – произнесла она пораженная неожиданной метаморфозой.
– Регин, теперь посмотри на меня! – раздался сзади голос Вики. Девушка обернулась и встретилась глазами с очаровательной блондинкой.
– Классный макияж… – произнесла восхищенно Регина и тут же добавила, встретившись с их серьезными взглядами: – Девочки, но этого не может быть!..
– Послушай, вместо того, чтобы болтать, лучше сама попробуй. Мы просто умираем от нетерпения посмотреть на тебя, – сказала Алла, вынимая из знакомой девушке коробки две стеклянные линзы.
Регина неуверенно заметила: – Может в другой раз?..
– Глупости, – ответили в голос подруги. – Представь, что ныряешь в воду с открытыми глазами. – Регина глубоко вздохнула и нехотя подчинилась Алле; в следующее мгновение ей показалось, что беспросветный мрак окутал мир, так, словно она попала в наглухо закрытый ящик, но потом где-то в отдалении раздался громкий щелчок, и комната, в которой они находились, представилась ей помещением озаренным разноцветными огнями в самых невероятных сочетаниях, в тех, какие составляют отраженные в зеркалах куски битого стекла.
– Невероятно… Правда, Вик? – Да… – донеслись до нее, словно из глубины колодца голоса подруг, и в этот момент она почувствовала на своем запястье руку Аллы.
– Что со мной?.. – спросила Регина тихим взволнованным голосом.
Вместо ответа подруги подвели ее к большому зеркалу висевшему на столе; Регина вздрогнула, увидев перед собой очаровательную девушку с высоким бледным, как на старинных испанских картинах, лицом и светло-карими глазами.
– Это я?! – спросила она, нерешительно прикасаясь к себе.
- А то кто-же по-твоему - хихикнули подруги.
Сильный порыв ветра, предвещавший непогоду, с шумом раскрыл форточку; Алла с Викой бросились к окну, и на их лицах отразилось разочарование: – Плакала наша вечеринка…
– Может быть, мы все-таки пойдем? – спросила Регина, не спуская с зеркала своего взгляда: внезапно, подобно яркой вспышке метеора в звездном небе, у нее зародилась мысль показаться Андрею.
– Нет, лучше переждать грозу, – возразила Алла, всматриваясь в надвигавшуюся на город лиловую тучу.
У Регины перехватило дыхание, до нее явственно донеслись чьи-то тоненькие, похожие на перезвон серебряных колокольчиков голоса. – Вы слышите? – спросила она у своих подруг, но оглушительный раскат грома заглушил ее слова.
В этот момент Регину окутал мягкий струящийся свет: теперь Алла и Вика тоже поняли, что происходит нечто странное и заворожено смотрели на то, как воздух вокруг них постепенно густеет, наполняется жизнью и звуками.
Внезапно предметы, которые были в комнате, начали таять, а потом стены квартиры скрылись в туманной дымке: теперь они парили в пространстве, распавшемся на множество плоскостей, на первый взгляд хаотично расположенных по отношению друг к другу и страшно искажавших пропорции, однако эта иллюзия продолжалась недолго; в следующую долю секунды подругам показалось, что их бросили в гущу городской толпы: мириады звонких голосов теперь явственно раздавались вокруг девушек, сливаясь в грандиозную симфонию, но не человеческие создания окружали их, а маленькие существа, похожие на эльфов. Многие из них напоминали лицом людей, но были среди них и довольно уродливые твари с хищно оскаленными челюстями над которыми, словно красные огоньки, зловеще светились маленькие глаза. Они не решались близко подлетать к девушкам: без конца размахивая своими огромными ажурными, как у стрекоз, крыльями за плечами, эльфы сновали вверх и вниз, как стрижи, временами замирая дрожащим тельцем перед изумленными подругами, но потом отлетая от них прочь к своим товарищам, хихикая и беспрестанно вереща что-то на своем наречии.
– Это похоже на какой-то аквариум! – со злостью произнесла Вика, к которой, наконец, вернулся дар речи.
Алла хотела что-то добавить, но тут ее внимание привлек чересчур близко подлетевший к ним эльф. Она некоторое время пристально всматривалась в его лицо, показавшееся ей чем-то знакомым, а потом не выдержала и громко рассмеялась, так, что напуганный человечек стрелой взмыл ввысь.
– Приколитесь… у него лицо, как у Владика, моего бывшего парня!
– Правильно, мы все вместе тронулись или меня шандарахнуло молнией, когда я закрывала эту проклятую форточку… Вот сейчас только не хватает, чтобы… – предположила Вика, но ей не удалось закончить свою мысль. Неоновый свет разорвал пространство и из черной дыры, поглотившей эльфов, на девушек обрушилась кавакальда всадников в сияющих доспехах; их было трое, не считая свиты, состоявшей из многочисленных слуг в серых камзолах. Рыцари восседали на крылатых конях, которые несли их на бреющем полете: свирепые порывы ветра победно развевали расшитые геральдическими символами плащи. Они летели навстречу девушкам, как будто заранее знали, что найдут их именно здесь. Регина не успела опомниться, как чья-то крепкая, жилистая рука схватила ее за талию, и словно драгоценную добычу быстро, но бережно перекинула через луку седла.
III
Когда она пришла в себя, то увидела, что сидит на коне, тесно прижавшись к рослому молодому человеку в начищенных латах. Забрало рыцарского шлема было поднято, и она могла хорошо разглядеть его прекрасное лицо: у него был мужественный подбородок, твердо очерченная линия носа и красивые глаза, чуть прикрытые сбившейся от ветра прядью каштановых волос. Рискуя слететь с седла, она резко обернулась назад и увидела своих подруг, летевших в компании других всадников. Но тщетно она пыталась докричаться до них, тщетны были и ее попытки заставить своего спутника обратить на нее внимание; он оставался равнодушен к ее словам и лишь крепче сжимал девушку в своих холодных объятьях.
Между тем небесная кавакальда стала медленно опускаться к земле, которая проплывала теперь под ними в виде огромной чаши с темно-зеленным пенным варевом; из-за облаков выглянуло закатное солнце, красное как налившийся кровью глаз быка, с тем, чтобы опять скрыться, теперь уже на целую ночь; багряные отблески вечерней зари скользнули по скрюченным стволам исполинских деревьев, и Регине показалось, как они внезапно ожили и ощетинились своими листьями, словно дикие звери, почуявшие добычу.
Кони скользили совсем невысоко. Их широкие крылья временами, казалось, даже задевали своими кончиками верхушки столетних дубов. Вдруг лес под ними зашелестел, как будто бы поднялся сильный ветер, и в считанные минуты превратился в один кипящий растительный котел: Регина смотрела расширившимися от ужаса глазами на то, как ветви деревьев постепенно освобождаются от коры, покрываясь липкой кожистой пленкой...
Скоро под ними простиралось кишащее омерзительными тварями болото. Деревья-людоеды своими длинными когтистыми лапами захватывали всадников. Несколько лошадей было разорвано налету, другие, оглашая воздух диким ржанием, метались среди змееподобных отростков. Напрасно их седоки взывали о помощи и натягивали поводья, кажется, рыцарям было даже забавно наблюдать за тем, как серые камзолы их слуг обагряются кровью, а люди с криками падают вниз.
Но в тот момент, когда судьба кавакальды казалась предрешенной, и страшные когтистые лапы стали мелькать перед глазами Регины, навстречу чудовищам вылетел исполинский черный конь с огненной гривой: на нем восседал один из рыцарей в горящих, как солнце доспехах. В его спутнице Ригина с трудом узнала Вику, она преобразилась и лишь фигурой напоминала ее прежнюю подругу: лицо всадницы теперь выражало одну жажду мщения и поражало своей неестественной бледностью, которая как бы размывала все остальные детали, кроме широко раскрытых черных глаз. Длинное копье, подобное ослепительному лучу, мелькнуло в ее руках и тот час же обрушилось на самый толстый отросток, забрызганный кровью. Грозное оружие, словно комета пронеслось сквозь него, попутно разя другие. Охваченные огнем деревья с треском валились друг на друга, образуя сплошное море огня. Но это было всего лишь началом титанической битвы: нечеловеческий вой огласил гибнущий лес, и взбесившиеся от боли отростки, словно мстя за смерть своих товарищей, поднялись зловонной волной, чтобы притушить очистительное пламя. Всадница обрушила на них новый каскад копий, которые, устремляясь вниз, теперь дробились на тысячи игл, и поражали каждую тварь в отдельности.
Регина, замирая от ужаса, наблюдала за схваткой стихий: она давно потеряла счет времени, и скоро все смешалось в ее воспаленной голове: земля, охваченная пламенем, небо, само исторгавшее его, всадница, которая теперь сливалась с рыцарем и почти была неразличима на фоне сражения, но когда огонь утих, девушка увидела землю, устланную толстым слоем пепла, – это было все, что осталось от страшных деревьев. Напрасно ее взгляд скользил вокруг в поисках подруги, она исчезла вместе со своим спутником, уступив место новой паре. Утренняя заря радужными красками играла на латах второго рыцаря, правившего белой лошадью; с ним летела синеглазая девушка, державшая серебряный сосуд из которого на обожженную землю искрящимся потоком низвергалась живительная влага. Регина устремила на нее умоляющий взгляд, но призрак не ответил ей.
Вскоре потемневший пепел осел и стал покрываться пузырями; они множились с каждой секундой, пока не заполнили собою все видимое пространство внизу, лопаясь они стекали речными потоками, окруженные берегами из сгрудившихся кувшинок и лилий; но вот в одном месте разлилось широкое озеро, гладь которого отразила прекрасную пару. Белый конь кругами устремился к нему, становясь все более неразличимым на фоне неба, пока взметнувшаяся навстречу всадникам волна, не поглотила рыцаря и девушку.
Кавакальда вдруг резко взмыла в ослепительную синеву неба, и Регину обдал леденящий холод, ее сердце замерло от открывшегося перед ней вида: облака приняли форму высоких башен, окруженных зеленоватым ореолом, на фоне которого вырисовывалось что-то огромное, как целый материк. Регина почувствовала, как беспокойство, мучавшее ее, внезапно отступило, и девушку охватил пьянящий восторг соединения с безмолвным и прекрасным юношей, уносившим ее все выше, к воздушным чертогам, но когда они почти достигли самого преддверия небесных врат, мягкий свет внезапно озарил мир, и девушка погрузилась в розовую мглу.
Приходя в сознание, она увидела перед собой застывшие глаза матери, которая лежала на бетонном полу, со слипшимися от крови волосами; возле нее стоял пожилой мужчина, неподвижный, как статуя: его лицо было бесформенным, чужим и одновременно жутко знакомым своими маленькими, узкими, словно две щели глазами… На мгновенье их глаза встретились, и Регина поняла, что прошла испытание: ее душа осталась такой же чистой, девственной, как и прежде, не подвластной преображающим душевные миры страстям…
Грохот падающих медицинских инструментов, заставил ее приоткрыть глаза: она вздрогнула от острой боли пронзившей тело, ощутив на себе стягивающую сухость марлевых повязок. Горячая рука дяди осторожно прикоснулась к ее лбу.
– Регина, Регина! Ты меня слышишь? – спросил он дрожащим от волнения голосом, склонившись над ней.
Девушка поморщилась, – кожа дяди была неприятно шершавой, и слабо шевельнула губами:
– Да…
Мужчина улыбнулся:
– Теперь отдыхай, тебе нельзя много говорить. – "Какой же он непонятливый", – с тоской подумала она и, приподняв голову, спросила его: – А где Вика и Алка?
Дядя ничего не ответил, однако, по его спокойному и безразличному лицу, она прочла правду, отозвавшейся в ее ушах звенящей тишиной: ей захотелось забыть обо всем и утонуть в небытии, раствориться в потоке сознания, которое больше не сливалось с реальностью.
IV
После выписки Регина пыталась обо всем рассказать дяде и тот добился, чтобы племянницу познакомили с материалами дела об исчезновении двух школьниц. Но она не нашла там ничего, кроме безграмотно составленного рапорта и нескольких фотографий из семейного альбома.
Возвращаясь из милицейского участка Регина отчаянно пыталась вспомнить где находился проклятый магазин, как вдруг увидела, словно выплывшую из глубины памяти, знакомую витрину. На этот раз она была пуста, как сцена летнего театра. От нахлынувших чувств у нее подкосились ноги, и девушка прислонилась к ней, чтобы не упасть, но потом, все же решилась войти внутрь. На нее повеяло запахом плесени и запустенья; она в глубокой задумчивости прошлась вдоль покрытого толстым слоем пыли прилавка, остановившись, как в прошлый раз, возле стены, которая странным образом привлекла ее внимание. Но теперь стену ничто не скрывало, и фантастическая картина предстала перед Региной: две всадницы летели на крылатых конях среди молний и звезд!