Джованни, в то янтарное, облитое медовым солнцем утро, когда я проснулся в твоей постели – и несказанно удивился тому, что жив, ты, одетый с безупречностью истинного джентльмена, протянул мне руку – я, опустив глаза, принял ее в свои виноватые ладони.
Меня, оказывается, нашли у порога дома – Бруно возвращался с увеселительной прогулки и наткнулся на мой еще тепленький труп под балдахином зеленеющих ив.
Не все так просто, Джованни, твое сердце не зашлось безмолвным тоскливым воплем горя, не было нужды запальчиво клясть всех святых или молча пускать себе кровь в розмариновой воде ванны – стоило мне поверить во всемогущество любви, как она радостно отблагодарила меня: я не только не умер, но и ни единой царапинки не нашли твои испуганные ласковые ладони на моем прохладном теле.
Конечно, такого не забудешь – страшное рандеву в церквушке врезалось мне в память как острие лопаты в красноватую пахотную землю. Я рассказал об этом Джованни – тот внимательно выслушал и привлек меня к себе, стебелек подломан, упрямец больше не сопротивляется и покорно утыкается пшенной макушкой в кружева шитой серебром атласной рубахи.
Колокольный звон рассыпается в прозрачном воздухе – тишь да гладь… Легко отделался, Лоренс, любит тебя смерть.
От этой мысли мне хотелось смеяться – что я и делал с удовольствием и облегчением.
Возможно, это и называется безумием. Доигрался…
Когда я спустился в залу, меня ждал мольберт и кисти, все было готово к уроку – такая желанная, но уже не нужная королевская щедрость за муки во благо властителя моей скомканной восторженной души. Не обращая внимания на распахнутую дверь, мы опустились на пол, осыпая друг друга смятенными поцелуями, я готов был милостиво снизойти к терпеливому моему суженому, в рассеянном смехотворном помешательстве, – пока слуга легким кашлем не пробудил нас: солнечный зайчик прокатился по подносу чеканного серебра, белый прямоугольник письма, кровавая сургучная нашлепка, паутинки тщательно выписанных букв – я заглядываю через плечо Джованни, щурюсь на витиеватый почерк.
Мой синьор еще тяжело дышит и разгорячен после нашей пылкой прелюдии – висок опушен испариной, одежда в беспорядке. Дурные вести? Скончался ваш бывший любовник – удачливо преставился на супружеском ложе, оставив после себя безутешную вдовицу, сундуки с драгоценностями и домишко в три этажа где-нибудь на бережке Темзы? Женская скверна так окрутила, опутала вашего остепенившегося дружка, что он совершенно запамятовал включить в свое завещание вас, мой синьор – так и помер чистым перед Богом, но грешным перед вами… А ведь еще до того, как лорд N – так его звали? – повел к алтарю сдобную разведенку из благородных; ведь еще месяца за два до этого прискорбного события вы бегали по вешнему саду и целовались, а губы обоих, смоченные полуночной росой, пили сокровенный шепот друг друга…
Он засмеялся, прервав мое издевательское бормотание.
-Лоренцо, ты невыносим… Твоя фантазия безгранична – хорошее качество для художника, но плохое – для такого нервного юнца как ты. Картинка хороша, но, к сожалению, это не так.
Покаянно утыкаюсь лбом в плечо маэстро – самого корчит от идиотских смешков. Он рассеянно приобнимает меня за талию и задумчиво глядит на письмо.
-Мой друг зовет нас погостить к нему, в Италию, на виллу в предместье Рима… - Голос окутан тончайшей поволокой насмешки, он искоса глядит на меня. – Что, Лоренцо, ты звал меня в джунгли и пески пустынь, а я предлагаю тебе горы с синими вершинами и тишину оливковых рощ… Не волнуйся, уроки наши продолжатся – я научу тебя писать море – в золотом королевском блеске солнца и в лунном одеянии… Мы возьмем с собой Кармелу или Бруно – кого захочешь…
Какая разница, где сходить с ума? Я благосклонно закивал, втайне ликуя: мы сбежим за море от дьявола, который не гнушается переступить порог церкви в своем настырном желании убить меня – я не сомневался, что он преследует меня именно ради этого, однако даже не задумывался, чем же я так провинился перед сатаной, что он собственноручно решил уволочь меня в его веселенький ад… Вроде грешил как мог, в угоду ему, а все без толку….
-Не хочу никого брать, Джованни. Вдвоем…
… легче молчать.
В колодезных майских лужицах волнисто перекатывается ветреное голубое небо. Мне до смутной внутренней боли хотелось покинуть Лондон — пока шли приготовления к отъезду, я шлялся по саду, боясь показать нос за ворота, Кармела развлекала меня книжицами, которые ей удавалось покупать в оккультистских лавчонках – я с болезненным сладострастием разглядывал сухие желтые страницы, на которых козлоногий сатана пользовал мещаночек на обсидиановом алтаре, под сенью благословенных гниющих ступней повешенного ворюги.
Кармела сидела рядом, ее волосы касались моей щеки, свежие, рыжие, как медовые поздние яблоки.
-Слышала, ты уезжаешь?
-Он тебе сказал?
-Он сказал только, что я остаюсь в доме за старшую, пока он не вернется.
В голосе моей подруги притаилось горькое зернышко обиды. Я спокоен – мне уже все равно. Я знал, что ждет меня, как знал, что рогатая тварь на пыльном пергаменте книжных страниц – совсем не дьявол, мне ли не знать, как выглядит этот персонаж… Он лежал рядом со мною, лунное крыло перечеркивало его грудь, глаза закрыты – я просыпался и подолгу рассматривал спокойный лик спящего, памятуя о том, что заснул один – а он пришел и безгрешно разделил со мной ложе. Поутру я лежал, не размыкая глаз, вздрагивая внутренне и изнывая от томительного уханья внизу живота – он склонялся надо мной и целовал в висок, потом шаги, веяло сквознячком, почти неслышно притворялась дверь.
Бесконечная смена масок сбивала с толку – то он настигал меня в тихом уголке сада, куда я забирался с очередной смешной разнузданной книжонкой, и мы сходили с ума, больно целуясь, то он играл в смиренного аскета – епитимья, назначенная неведомым исповедником, заключалась в том, чтобы возлечь рядом с желанным отроком с медовыми губами и сонным испаринным телом – но не коснуться его грешной потерянной рукой.
Я перестал понимать, что ему от меня надо, - и лишь подыгрывал его изменчивости, находя в этом дикое безумное удовольствие.
В последний вечер перед отъездом я позвал в комнату Бруно и Кармелу, слуга принес пыльные бутылки хорошего горьковатого вина, мы вылакали их до капли и расцеловались – наша слюна смешалась, гаревый привкус истлел на языке, допьяна я напоил моих верных полоумных дружков – спустя час мешанина юной плоти покоилась на моей широкой постели, я обнимал их плечи и собирал губами светлый пот с их лбов и смеженных век. Содомский грех был до сих пор мне неведом – я не стал склонять Бруно к сомнительным опытам, мы просто поцеловались пару раз и занялись Кармелой, и пока я трудился над ее жемчужным телом, Бруно не давал скучать ее подрагивающим розовым губам – но я чувствовал на своей спине его робкую деликатную руку, изучающую впадину моего гибкого позвоночника.
Так мы и заснули – моя последняя ночь в этом странном доме ознаменовалась тройственными утехами и заверениями в любви, фальшивыми в их устах, пусть даже и любовь походила на настоящую. Когда я проснулся, комнату заполнял густой оранжевый свет почти летнего полудня, в гардеробной слуга гремел крышками сундуков, я валялся поперек истерзанной постели, один, а Арнольдини стоял в изножии, поигрывая хлыстиком – одетый в дорожный костюм, в шляпе и высоких сапогах.
Я поймал его взгляд – и отвел глаза, не выдержал.