МОЯ РОЯЛЬ
(сказка для дочери)
Рояль был черный и большой, как шатер Шахерезады. Он укрывал целиком звучащими деревянными крыльями, и рассказывал сказки. Под ним царили полумрак и эхо, особенно усиливавшееся, если нажать на правую педаль, приподнимающую бархатные демпфера над струнами, и легонько постучать кулачком по деревянному животу … Гулкое дыхание обволакивало и уносило куда-то далеко, где нет ни времени, ни боли, ни тревог.
…В некотором царстве, в некотором государстве…
…В 1944-м, когда советские войска подступали к Берлину, в Германии по-прежнему продолжали конкурировать две знаменитые музыкальные фирмы - Ed. Seiler и Bechstein . Несмотря на голод, разруху и полное отсутствие будущего, музыкальные магнаты не забывали о главном – когда над Германией начались бомбежки союзников, зайлеровские начальники решили, что грех не воспользоваться ситуацией, и, договорившись с английскими летчиками, направили их следующий рейд прямо на фабрики проклятых конкурентов. Неизвестно, что именно посулили владельцы Ed. Seiler, но рояльные цеха Bechstein добросовестные англичане разгромили до основания. В это время и родился наш рояль фирмы Ed. Seiler, почти вопреки обстоятельствам и благодаря военной смекалке фортепианных монополистов….
…В конце 1943 года появление на свет второго ребенка совсем не входило в планы фортепианного мастера-настройщика Александра Калужникова. Александр Иванович недвусмысленно намекнул жене сделать аборт, разумно мотивируя свою просьбу разрухой, голодом, войной и бабушкиным слабым здоровьем. Наверное, жизнь на земле давно прекратилась, если бы женщины всегда и во всем слушались своих мужей. Екатерина Семеновна мужа, разумеется, послушалась, и демонстративно поставила посреди комнаты таз с горячей водой. Правда, перед этим она проконсультировалась у семейного доктора, Алексея Самойловича, который заявил: « Екатерина Семеновна, если хотите долго жить, вам нужно срочно рожать, у вас нарушен обмен веществ, рожайте во что бы то ни стало». Наверное, вода в тазу была не сильно горячей, или дедушка был недостаточно внимателен, но в июле 1944 года на свет появился мой папа….
…Был рояль от рождения не черный, а палисандровый, т.е. рыжевато-каштановый, как волосы у молодой бабушки Кати. Волосы со временем побелели, а рояль стал черным, как крыло ворона. Черным его сделал дедушка, когда реставрировал изуродованную предыдущими хозяевами крышку… Да и волосы бабушки побелели не без его участия…
…Больше всего на свете четырехлетний папа боялся поезда, который, грохоча железными колесами, проносился по узкоколейке, проходившей в конце 40-х по Малышева. Ему казалось, что беспощадный паровоз непременно настигнет, догонит, раздавит, раскромсает, умнет без остатка тяжелющими колесами. Издалека завидев металлического монстра, он со всех ног мчался обратно на родную улицу Пушкинскую и прятался за рыжеволосую маму Катю.
Пока папа бегал от страшного паровоза, палисандровый рояль переезжал из дома в дом, меняя страны и города. Приобрел боевые ранения у какого-то хозяина, который на его спине выпрямлял гвозди, решив, что трехногое сооружение больше похоже на верстак, чем на шатер, от чего нежно-коричневые бока и крышка рояля покрылись глубокими ссадинами и вмятинами.
Ровесники встретились, когда отец сдавал вступительные экзамены в Уральскую консерваторию. По пять часов каждый день папа насиловал палисандровый ящик сонатами Бетховена и Гайдна к великому удовольствию своей мамы.
Кроме диплома о высшем музыкальном образовании Консерватория подарила отцу встречу с моей мамой. В комнатке на улице Пушкинской зазвучали сонаты в четыре руки.
После рождения сестры мама, папа и рояль отправились с тенистой Пушкинской на дикий, полузастроенный ВИЗ. Спустя семь лет под рояль впервые заползла я….
…Сколько себя помню, трехногий «миньон» служил не только музыкальным инструментом, но и полкой, на которой каким-то чудом размещались кипы книг и нот, необъятных размеров глобус, навечно позаимствованный у знакомых, мои игрушки, рисунки и прочие случайные мелочи. Наша двухкомнатная квартира с трудом вмещала накопленные десятилетиями вещи, распиханные в комоды и чемоданы, антресоли и шкафы. Немалая часть этих вещей недвижимо покоилась между рояльными ножками…
В ЖЭКе наша квартира значилась под номером пятьдесят, и быть может, поэтому в ней творились по-булгаковски необъяснимые и непредсказуемые вещи - в шкафах и чемоданах бесследно исчезали и так же неожиданно возникали сапоги, куртки и плащи. «Черт, черт, поиграй и отдай!» - мы с мамой, как полоумные, бродим по комнатам, шарахаясь друг от друга в поисках очередной пропажи…
Двери в доме не закрывались никогда - в них, как правило, нежданно заглядывали и так же неожиданно пропадали толпы друзей “на чаек”, соседей «за солью» и «позвонить», гастролирующие музыканты «переночевать», разномастные рокеры и хипы на «чего не жалко». В центре событийного водоворота по-прежнему стоял рояль и озвучивал это восхитительное безобразие. Его черно-белый оскал порой изгибался в меланхоличной блюзовой улыбке, иногда его сотрясали ресторанные «ламца-дрица-умцаца», но чаще всего сестра, папины ученики, а чуть попозже и я чистили клавиатуру гаммами пополам с непотопляемыми этюдами Черни и прочей нетленкой учебных программ.
А вот под роялем …Может быть, с этих пор я так полюбила хаос и абсурд как норму существования, любой покой и порядок я по-прежнему воспринимаю, как жизненный застой, отчего часто пребываю в пограничном состоянии, в непреодолимом желании «прорвать круг» событийной обыденности. С другой стороны, оказываясь в водовороте событий, часто занимаю «подрояльную» позицию – я все вижу, наблюдаю, но не участвую, я «в домике», я «в рояле».
В разговорах с подружками рояль был предметом моей особой гордости, потому что ни у кого из моих знакомых рояля дома не было. Были «пианины», которые до сих пор мне совершенно не интересны даже изнутри. Они твердо ассоциировались в моем детском мозгу с гробом на колесиках, для меня в них не хватало трехмерности. Пианино вызывали во мне почти недоумение, так как были напрочь лишены главного, на мой взгляд, достоинства – возможности под ними спрятаться и почувствовать себя в полной безопасности….
…Мне было совершенно непонятно, почему взрослые называют его «миньон», то есть «самый маленький рояль», ведь я могла без труда поместиться целиком под его сводами! Тем более, что в масштабах нашей малометражки рояль занимал ровно половину комнаты. Какой же он после этого «миньон»! Непонятность длилась до тех пор, пока в филармонии я не увидела настоящий концертный роялище, который показался мне похожим на бесконечную взлетную полосу – длинную и сверкающе гладкую…
Сидя под роялем, мне нравилось играть в «шаги», как будто кто-то идет по пустому старому замку. Плиты в замке каменные, вековые, полустертые, поросшие зеленым мхом, на стенах висят темные от времени портреты в резных рамах, а человек одиноко и задумчиво шагает по звучащим коридорам туда и сюда, туда и сюда, поэтому его шаги звучат то громче, то тише. Иногда мне хотелось нарушить его одиночество - «громкую» педаль я нажимала ногой, а освободившейся второй рукой тоже начинала «шагать». Они встречались и расходились, встречались и расходились. Иногда они разговаривали (за них, разумеется, говорила я) и уходили вместе до тех пор, пока у меня хватало рук.
Раза два в год в квартире свершалось таинство – папа настраивал рояль. Вещевой хлам сметался с полированной крышки, и обнажалось музыкальное нутро. Сначала вступал камертон – едва различимая «ля» вскоре тонула в терпеливых переборах струн. Квинты, кварты и октавы, кварты, квинты…Иноязычные интервалы мне представлялись плиточками паркета, выложенными причудливой мозаикой на полу… Изредка отец выдвигал всю механику наружу, переклеивая замшевые молоточки…Меня завораживало само слово «механика», мягкое, бархатное, глуховатое, сумрачно-таинственное, как сам рояльный организм. Околдованная «ме-ха-ни-кой», недвижимо наблюдаю за точными и нежными движениями папиных рук…
Любимый трюк отца после настройки - исполнение «Партиты» Баха, плавно переливающейся в безымянный блюз. Однотональные гармонии прощупывали клавиатуру, проверяя настроенность инструмента. От блюза к баховской «Партите» и наоборот, через клавиатуру проплывали эпохи и настроения. Меланхоличная ирония негритянской песни удивительно сочеталась со стройной и торжественной, как кафедральный собор патетичностью Баха. Подержав некоторое время затухающие звуки на правой педали, папа довольно откидывается на стуле. Вот так!
Крышка закрыта, настройка закончена.
В «шатре», под роялем был тайник, сделанный из старой соломенной сумки, где хранились «на случай войны и голода» кедровые орешки. «На случай голода» - на полном серьезе, потому что большая часть осознанного детства пришлась на талонные перестроечные годы. С непередаваемым кайфом я сама клеила из черновиков маминой диссертации тетради для рисования (дефицит бумаги) и донашивала старые вещи всех родных и соседей (дефицит текстильной продукции). Я делала запасы в надежде хоть как-то утешить маму, которая после каждого похода в магазин тихо плакала на кухне, не зная, чем кормить двоих детей.
В застольном репертуаре деда Шуры преобладали три «лирические темы» – стихи Баркова (наизусть страницами), «дворянские корни» (а так же листья, ветки и цветы) семьи Калужниковых; венчалось же это темой: «все коммунисты сволочи».
Дед действительно происходил из мелкопоместных курских дворян (из городка Елец), и после Революции, опасаясь репрессий, сжег все фамильные документы. С «дворянской» родней, растерявшей свою листву за годы советской власти, мы не поддерживали почти никаких связей, поэтому история Калужниковых дальше третьего колена известна мне только по семейным преданиям. Тем не менее, дома культивировалась идея «музыкальной династии». Идея получила свое воплощение в сыновьях деда Шуры – мои папа и дядя вслед за ним стали замечательными фортепианными настройщиками. А меня вслед за старшей сестрой отдали в музыкальную школу.
Из сказочного шатра рояль сразу же превратился в орудие пыток и мучений. Однако я тоже решила, что голыми руками меня не возьмешь, и регулярно закатывала перед роялем истерики. Громкие, театральные, слезные… Мне упорно не хотелось понимать, чего же от меня хотят родители, и зачем мне вообще заниматься музыкой. Количество проводимых за зубастой клавиатурой часов являлось прямо пропорциональным степени моей провинности. НАД и ПЕРЕД ним –слезы и споры. Только ПОД роялем сохранилось мое интимное убежище… Пространство жизни деформировалось с первыми аккордами…
Детство закончилось неожиданно и сразу. Родители развелись, сестра вышла замуж, в шатре стало тесновато, и мы переехали в другую квартиру. Вслед за нами поплелся и рояль. Несчастный, даже с отвинченными ножками, он никак не желал влезать в лифт. Как умел, он бунтовал против суетности людей.. Куда переезжать, зачем?...
…После развода отец заходил редко, отчего рояль скоро совсем расстроился и превратился в ординарную квартирную полку, черную и молчаливую. От неиграния он весь как-то съежился, испуганно забившись в угол, и затих на много лет, в страхе нарушить квартирную тишину. Теперь он действительно стал похож на свое лилипутское название – «миньон».
Музыки становилось все меньше и меньше – я не играла совсем, среди моих друзей, все реже переступавших порог нашей квартиры, музыкантов не было. Да и семья наша после смерти деда Шуры и бабы Кати тоже разбрелась по отдельным городским клетушкам, нечасто связываясь по телефону. Без музыки говорить стало не о чем…
В новом жилище царящую тишину нарушали только телевизор и магнитофон. В остальное время шуметь не полагалось – все разбредались по комнатам и что-то писали. Или делали вид, что писали… Мама изредка подходила к роялю, занимаясь сольфеджио со студентами.
Невероятно съежилось и время, разгоняясь с каждым днем от галопа до аллюра, но событий становилось все меньше… В чем же дело?… Что произошло? Много лет меня занимал этот вопрос, пока…
Сказочное гудение и звон потерялись в суетливом шуме взрослой жизни. Выросла…Сказочке конец?
Рядом со мной сидит папина внучка. Она смотрит на меня коричневыми бусинками и беспрестанно донимает вопросами вселенского масштаба:
- Мама, кто такая Рояль?
- Не «такая», а «такой». Рояль – он, - поправляю я.
- А какой – ОН?
Уже много лет в доме нет рояля. Когда я выходила замуж, его продали, чтобы восполнить финансовую брешь после покупки квартиры. Задолго до этого он превратился в бесполезную мебель, поскольку я так и не окончила музыкальную школу, а сына старшей сестры даже не стали учить музыке. «Музыкальная династия» прервалась.
«Живого» рояля дочка никогда не видела и не слышала. И впервые столкнулась с ним именно как с немым непонятным словом на бумаге. «По вечерам играли на рояле» – обычная бесцветная фраза, без рода, без племени…Странно, «она-рояль»… Здорово! Какими силами ребенок преодолел это временное окно? Ведь до революции грамматической нормой по отношению к роялю употреблялся женский род …
Когда-то давным-давно у меня была «моя рояль», семейная реликвия, кочевавшая через поколения …
Вот и доросла до воспоминаний…
- Кто такой рояль, мам? – не отстает дочь.
Я понимаю, что рассказ о Рояле нужно начать с чего-то важного, сущного, чтобы надолго заклясть этим фантастическим существом ее воображение. Я начала так:
- Он большой и черный, как шатер Шахерезады…Мы по-прежнему живем в нем и рассказываем друг другу сказки…..
Октябрь 2002- январь 2003.