Шейку ее, лакомо-беленькую, охватывало ожерелье из розоватых отборных жемчужин – кто-то из ее бесчисленных ухажеров, охочих до ее влажного сладкого аромата, преподнес ей его в зубах, как левретка, когда моя порочная невеста вела утренний прием своих клевретов – да простится мне невольная созвучность слов.
Я явился к ней вечером – одним махом взлетел на увитый зеленью балкончик, Джульетта моя гостя не ждала и причесывалась у венецианского зеркала – в глубине комнаты виднелась узорчатая ванна с пенной водой. Неслышно растворив стеклянное французское окно, я ступил на ковер – и лишь сквознячок, затянувший прохладу летнего вечера в обитель дамы сердца моего, заставил ее обернуться с недовольной гримаской.
Я улыбнулся – так в светских салонах жуиры соблазняют дев, с помощью нехитрой выверенной усмешки – такой же непременной игрушки на устах щеголя, как веер в пальчиках кокотки. Рука моей возлюбленной метнулась к шнурку сонетки, но замерла на полпути – я мог понять, что заворожило испуганную птичку: перед свиданием я поужинал парочкой оборванных савояров и выглядел сейчас весьма живым… если можно так выразиться. К тому же милосердный полумрак принял правила незатейливой игры и будто вуаль набросил на лицо мое, затенив чересчур яркие глаза.
Как восхитительна показалась мне гладкость ее лица – захотелось самыми кончиками пальцев обвести каждую линию – будто заново вылепить ее, фарфоровую куколку в лилейной колыбельке всеобщего обожания.
Она медленно спросила, кто я, и губы ее были словно в меду – с такой тянущей сладостью произнесла она эти слова.
Разумеется, я представился по всем правилам хорошего тона.
Сорочка текла по телу ее молоком – я почти не видел контраста меж тканью и кожей моей возлюбленной. Про нее древний царь написал «Песнь Песней» - я бесстыдно украл оттуда самые красивые строки, и теперь они бродят на языке моем, шепот бесплотен и неслышим ее нежному маленькому уху.
Как заветную книжицу, раскрываю я мысли ее – сталкиваюсь лицом к лицу с прихвостнями в курчавых париках и остатками соуса на манжетах и жабо – они маются под ее дверью, не в силах глядеть друг на друга, пока один из них пребывает в этом раю, под нарисованными на плафоне амурами. Ее ласки изысканны, как ожерелье работы знаменитого ювелира – я вижу, как млеет на повлажневших простынях один из любовников ее, на чьем теле остывают ее прикосновения, а сама она равнодушно и мило припудривается у зеркала, в котором маячит внушительный призрак молчаливой служанки cо стопкой чистого белья.
Мне не суждено повторить участь неведомого счастливца – простыни впитают в себя кровавый пот — у меня к возлюбленной моей другие счеты. Нас обступают тени фривольных кушеток и игривых пуфов – декорации для любовных игрищ, стерегущие в своих изгибах отголоски недавних стонов и шепотков. Золотой замочек жемчужной нити хоронится под распущенными волосами моей нареченной – с каким пронзительным удовольствием я нащупаю его кончиками пальцев, чувствительными, как обнаженные нервы – мне не нужно, подобно ее преданным любовникам, кидаться в зверином нетерпении на легкие застежки ее одеяния.
Руки протянуты ко мне – милостивая царица Соломоновых мечтаний.
Куртуазный бред, приличествующий случаю, я произнес без запинки – чем окончательно усыпил юркого бдительного стража, кокетливого Эрота, оберегающего мою возлюбленную. Она отбросила всякую тревогу, зыбко и мимолетно поведя плечами – и ступила на ковер подле меня – белый язычок пламени, ignis sopitus, берегись, мотылек, шепчу я себе с усмешкой.
Порою замысловатая игра, которую я веду, наскучивает мне – и я в последний миг позволяю своему избраннику или избраннице понять, кто я, захлебнуться беззвучно, забиться в моих руках и уйти в страхе – свидетельством тому бывал полный отчаяния и ненависти остановившийся взгляд. Жестокая прихоть моя не раз оборачивалась против меня самого – я впитывал в себя ужас жертвы моей безо всякого удовольствия и уходил, коря себя за глупую выходку. Но облеченность властью, сознание собственного всемогущества иногда с напористостью жадного любовника набрасывались на меня, и я с улыбкой сдавался на милость победителя.
В ее глазах – мимолетное недоумение.
Потом овеянный томностью, заученный жест – белые руки ложатся на плечи мои, лицо запрокинуто, сияет чистым светом, будто портрет на эмалевом медальоне. Целуй, незнакомец, губы мои, раз уж пришел… Ласковое одолжение, приправленное искусно разыгранной страстью – не один я умею фиглярствовать, иной на моем месте за чистую монету принял бы мотыльковое подрагивание ресниц и волнующую влажность маленького карминного рта.
Мы с ней словно сошлись в игривой схватке – мои чары против ее скучающей наигранной влюбленности.
Черная пешка против белой на запятнанной лунным светом доске – и ничего не сделать, никуда не деться. Я чувствую себя почти проигравшим – чувство это мне непривычно и тем еще более притягательно – подумать только, всемогущий темный бог, ночной скиталец, алчущий человеческой любви, против воли околдован первой шлюхой Парижа – блудливой кошкой в непорочных одеждах, под расписными небесами собственной будуарной вселенной.
И жемчуг, жемчуг на ее шее – слезы ангела, вымоленная ласка.
Смешаются тьма и свет, родится сумрак – страшнее всего, ибо он делает мир неверным, как взгляд изменницы. И я целую подставленные мне губы, милостиво отдаваясь победителю, холодными губами своими – тень ресниц на щеке моей возлюбленной бледно дрожит от удовольствия.
Она словно вытягивает из меня по капле мою темную ненасытную жизнь – давнишние воспоминания сиротливо колыхнулись в бездне души моей, чувство бесконечного умирания, почти библейского вознесения в пылающее небо. Поцелуй водоворотен, неистов – и вот с моих губ каплет равнодушная кровь… то ли по моей неосторожности, то ли по ее извращенной прихоти.
Замочек ожерелья в моих пальцах – пока куртизанка моя с пугающей страстью облизывает мой рот, подбирая языком чью-то кровь, я ощупываю крохотный сгусток золота. А она, не владея собой больше, пробирается жаркими пальцами под мою одежду, натыкается на твердый лед моей кожи и замирает на миг – и в этот миг я прихожу в себя.
-Ожерелье, - смеется она в мои губы, - ты пришел, чтобы ограбить меня, voyageur?
Я позволил ей отступить на шаг – она, улыбаясь весьма коварно, легко сдернула с шеи жемчуг и бросила его к моим ногам. Всякая преграда пала – ее шея обнажена, она сама невольно подыграла мне – и ее триумфальный жест подхлестнул меня точно так же, как подстегивает медлительного и неуверенного любовника умелая тонкая ласка. Но – нет.
Скучающий incubus, изыскивающий всякий раз новые способы получения удовольствия в весьма однообразном действе, не пожелал воспользоваться случайным даром – я поймал ее руку и поцеловал нежно, чувствуя себя отмщенным.
Французское окно – к моим услугам, парижский ветер с реки надувает кисейные занавеси.
Я обещаю вернуться – она смеется и ножкой подталкивает ко мне ожерелье.
Стоя в оконном проеме, уже готовясь нырнуть в густой мрак, одариваю мою мнимую победительницу ответной парфянской улыбкой.
-Завтра в этот час я хочу видеть этот дивный жемчуг обвивающим вашу шейку, мадам…
Всепонимающая улыбка медленно сходит с ее губ.
И лежа без сна в своем тайном мглистом убежище, пережидая солнечный дождь над весенним Парижем, я стану бесконечными движениями памятной кисти выписывать ее незабвенную красоту в предвкушении реванша – я знаю, что возлюбленная моя, за утренним туалетом расточая льстивые обещания жаждущим любовникам, ни на мгновение не перестанет вспоминать мои последние слова – и перед заходом солнца ее рука невольно потянется к гнездышку из бархата в оправе слоновой кости, где ждет своего часа жемчужное ожерелье.
___________
Margarita - по-латыни "жемчуг"
Ignis sopitus по-латыни "охваченная огнем"
Voyageur - по-французски "странник"