СЮИТА ПЕККЕРА
... Холодная январская погода навевала мысли, никак не отягощенные высоким полетом фантазии. Дорога показалась скучной, дом - серым, дверь, в которую я постучала, - ничем не отличающейся от десятка таких же, понатыканных в тусклом коридоре - просто не самое лучшее настроение, оно бывает у всех. Я ждала, что вот сейчас начнут меня охмурять - купить что-нибудь, или, и того хуже, - рассказывать застрявшие в зубах истории. А вдруг, на самом, деле что-то стоящее, и будет из чего собирать материал для будущего фильма о «героях моего отечества»?
Открылась дверь, и я переступила порог… Скрипка была не одна, их было много. Они висели на стенах, на дверях, стояли на столе - множество маленьких и больших, вырезанных из разных пород дерева искусным резцом художника, они, казалось, перешептывались, перекликаясь чистыми нежными голосами, уводя вошедшего (имеющий уши - да услышит!) в царство любви и бескрайней фантазии. Я вглядывалась в них, как громом пораженная, внутри зарождалась огромная теплая волна радости, перемешанная с высокой гордостью. В памяти почему то-всплыла фраза из старой сказки:«Так вот ты какой, цветочек аленький!».
Маленькая большеглазая женщина с лучистой улыбкой – его жена, его муза и первая ценительница его искусства - что-то рассказывала, с любовью и гордостью поглядывая на человека с серебрянными волосами.
Хаим Пеккер, так вот ты какой… Весь подтянутый, собранный, не разваливающийся, как многие в его годы, с красивым чеканным профилем, похожий почему-то на гордую незнакомую мне птицу; казалось, что сейчас он повернется, а за спиной - крылья… Так вот ты какой…
Он скромно стоял в сторонке, стараясь не мешать моему общению с его творениями. Казалось невероятным, что все это создал один человек - переплетающиеся лица скрипок в обрамлении искуссных рамок рассказывали мне об одном человеке, двухголовый барельеф с печальными лицами говорил совсем о другом, задорные танцующие скрипочки на прелестных ножках вещали о третьем, деревянные скульптуры с удивительными формами показывали еще одно новое лицо своего создателя. «Дети солнца», выполненные из коры столетнего дуба и десятки других работ, как десятки живых существ, со своим характером, своей историей… Вот «Эксодус», выловленный из горьких волн Мертвого моря, он необычайно притягателен и содержанием, и природными красками. Сколько плавал он в мертвой воде, обрастая солеными сталактитами до того момента как повстречаться с Хаимом? Очистив его от соли, художник увидел, что это - часть старого (лет триста) эвкалипта, который имел удивительное сочетание светлого и темного цветов, как бы символизируя борьбу между тьмой и светом… Так рождаются темы для работ в стихах, в музыке, в полотнах великих мастеров и в деревянных шедеврах Пеккера.
Многое осталось только на фотографиях, но Хаим помнит все свои работы и знает местонахождение каждой из них. Смотрю на фото большой интересной композиции. Чудо какое… Черные хоботы сплетаются у основания слитых воедино слоновьих ног.
- Что это? - спрашиваю.
- Семья слонов,- спокойно отвечает Хаим,- передана мной в дар городу Холону в Израиле. Когда нашел эту глыбу - была тяжела, больше тонны, еле домой доставил… Работал два года над ней, оставляя природой заложенные в масляничное дерево, формы. Лишь бы не испортить! После обработки - легонькое стало, киллограммов триста… Дерево, оно торопыг не терпит. Его прочувствовать надо, ощупать не одну сотню раз каждый сантиметр.
Я смотрела на него и думала, сколько же людей прошли мимо этого полуокаменевшего дерева, даже не взглянув, а он, один из многих, перешагивающих через это странное бревно, врастающее в землю веками, остановился и поднял его, поверженное, и вдохнул в него жизнь, и вернул его людям, возрожденное. Как же щедра ты, душа человеческая, и как ты избирателен, Господь, помечающий талантом так немногих…
Его работы не приобретают случайные люди (имеющий глаза - да увидит!) Они достаются людям, уносящим их бережно, как реликвию. Такие вещи передаются по наследству, как самые ценные. Я смотрю на них и радуюсь, что их творец здесь, в этой комнате, на одной планете со мной, рассказывает с легким юмором о создании той или иной работы, и за кажущейся легкостью - тяжелый труд и мастерство золотых рук, умеющих вырвать сказки у вечности, с подвластным ему даром поэтической фантазии в дереве. Его работы не раз украшали серьезные выставки в разных странах и всегда с неизменным успехом.
- Почему такая любовь именно к скрипкам?
- Долгое время я сам играл, затем реставрировал скрипки, а потом переложил все их лица в эти работы. Здесь далеко не все, многие уже разлетелись по новым домам, обзавелись, – улыбается, - новыми семьями.
- Вы говорите о них, как о детях. А ваши дети будут продолжать это дело?
Хаим смущенно молчит. Фрида, как бы щадя его, переводит разговор в другое русло, и я понимаю, что вторглась на территорию запрещенных тем. Но Хаим неожиданно прерывает жену и спокойно говорит:
- А я ведь рад, что мои дети не стали такими же «помешанными» на этом деле людьми.
Я несколько озадаченно смотрю на Хаима. Он не кокетничает, он говорит правду.
- Но как же так?
- А так… Мои дети выбрали другой путь, они стали прекрасными специалистами в своем деле, доброго им пути!
- Может, я чего то не понимаю, но как же все это?…Как же эта «сюита Пеккера»? Кем она будет подхвачена? Кто продолжит этот нелегкий путь к свету через теплые волны деревянных сказок?
- Кто-нибудь… Но своим детям я не желаю тех мучительных для всей семьи дней, когда ты обуян новой идеей и ничего кроме нее не видишь, когда весь мир сосредотачивается в одном куске дерева, и ты становишься его рабом до тех пор, пока работа не закончена.
- Но потом, после завершения, вы освобождаетесь от этого чувства?
- Что вы, к тому времени на глаза обязательно попадется еще какое-нибудь бревно...
- Вы сейчас похожи на папу Карло, ворчите, а с Буратино не расстанетесь, не так ли?
- Это точно, они, - Хаим окидывает свои произведения зорким взглядом, - часть меня самого… Может быть, самая лучшая моя часть. Мой внук Авиталь еще с детства проявлял большой интерес к моей работе, много мне помогал, он мог бы… да только я сам не хочу.
- А не боитесь земли без художников, без безумцев, которые видят мир иначе, ярче, чище, радостнее, не боитесь, что настанет время, когда вместо таких, как вы, будут стоять умненькие компьютеры, и одним нажатием кнопки выдавать Мона-Лиз и эскизы деревянных барельефов?
Хаим ответил не сразу, в нем боролись несколько чувств сразу:
- Боюсь, - сказал он глухо и сдавленно, и я поняла, что разговор закончился.
...У меня художник всегда вызывает нежные и трепетные чувства, то же я испытывала и тогда, рядом с Хаимом. Мне хотелось как-то помочь, оградить от всего, что могло бы причинить ему боль, сказать всем вокруг: «Смотрите - он здесь, среди нас, сейчас! Он творит, придумывает, ищет, у него тысячи новых идей, и еще создаст он многое такое, от чего небо станет голубей, а люди – добрей!».
И когда я выходила из этой сказочной квартиры, длинный коридор уже не был тусклым, и лифт не был мрачным, и погода на улице была замечательная.
Спасибо вам, Хаим Пеккер, за ваш талант, и дай вам Бог жить еще долгие-долгие годы, оставляя за собой незабываемые следы вашего гения. А я помолюсь, что бы Господь не забыл про нас, и не оставил землю без таких замечательных «безумцев», как вы. Храни вас Бог!