Полный текст на:
http://magazines.russ.ru/vestnik/2002/5/rutk.html
Французский философ Александр Кожев получил известность как интерпретатор Гегеля и создатель одного из вариантов неогегельянства; хорошо знакомые с французскими “коридорами власти” лица считают его одной из ключевых фигур в создании ЕЭС. Но французское гражданство он принял в начале 1938 г., а родился Александр Владимирович Кожевников 2 мая 1902 г. в особняке, расположенном в одном из арбатских переулков. И по отцовской, и по материнской линии его предками были московские купцы, ставшие к концу 19-го в. европейски образованными промышленниками. О том, что эта среда была не чужда духовных и научных интересов, можно судить хотя бы потому, что его дядя с материнской стороны, Василий Кандинский, до того, как стать великим художником, был ученым-экономистом и преподавал в Московском университете, а к живописи в 1896 г. его подтолкнуло в том числе и знакомство с новейшими открытиями в физике (открытие радиоактивности, опрокинувшее прежние представления о материи). Отец Александра, призванный на войну как артиллерийский офицер, погиб под Мукденом в 1905 г.; затем мальчик вновь осиротел летом 1917 г., когда воспитывавший его отчим (сослуживец отца Лемкул) был убит бандитами, пытаясь отстоять с ружьем в руках свое имение. Молодой Кожев столкнулся с “революционным насилием” в 1918 г.: его несколько дней продержали в подвалах ВЧК и чуть не расстреляли за “спекуляцию”. По воспоминаниям самого Кожева, именно в этих подвалах ему пришли в голову некоторые основные идеи, которые станут основополагающими для его философии. Стоит сказать, что дневники того времени содержат не только “пробы пера” чисто литературного характера, но и философские наброски вроде диалога Декарта и Будды. Кожев с юных лет увлекался буддизмом и собирался изучать востоковедение. Гимназия, в которой он учился, была закрыта, и в 1919 г. он отправляется в Либаву, где сдает выпускные экзамены, но, возвратившись через фронты Гражданской войны в Москву, обнаруживает, что в университет его не примут: большевистское правительство запретило учебу выходцам из “эксплуататорских классов”. Именно это было главной причиной эмиграции: в январе 1920 г. он вместе со своим другом Г.Виттом тайно пересекает польскую границу. В Польше обоих юношей арестовывают как “большевистских шпионов”, и Кожев едва не умирает в тюрьме от тифа. Ранее выпущенный из тюрьмы Витт сначала помог его освобождению, а потом помог еще раз – пробрался в Москву, забрал припрятанные семейные драгоценности и вернулся в Берлин. После раздела поровну этих сокровищ оказалось, что Кожев, в отличие от подавляющего большинства эмигрантов, мог позволить себе вполне сносное материальное существование. В Гейдельберге он изучает философию и восточные языки, – хотя он занимался и китайским, и тибетским языками, в совершенстве Кожев знал санскрит и древнеиндийскую философию. Тем не менее, диссертацию он пишет по философии В.С.Соловьева под руководством К.Ясперса1. Можно сказать, что два важных источника собственной философии Кожева лежат за пределами западноевропейской философии. Столкновение буддизма Хинаяны и философии всеединства привело к разработке той философии “не-существования”, следы которой хорошо видны во всех позднейших трудах Кожева.
После защиты диссертации в феврале 1926 г. Кожев перебирается во Францию. Вплоть до экономического кризиса 1929 г. он живет на широкую ногу, получая дивиденды с акций, в которые были вложены деньги, полученные за проданные драгоценности. Он обзавелся прекрасной библиотекой и занимался самообразованием, изучая, наряду с философией и историей, математику и физику. Лишившись всех средств в результате падения курса акций в начале тридцатых годов и ощутив потребность во французском дипломе, Кожев одну из диссертаций защищает по философии Соловьева (переведя на французский защищенную в Гейдельберге), другая же диссертация – “Идея детерминизма в классической и современной физике” – была посвящена проблемам философии науки. Недавно она была опубликована2, и текст ее свидетельствует о высоком профессионализме автора и прекрасном знании им теоретической физики того времени. К этому же периоду, непосредственно предшествующему интерпретации Гегеля, относится рукопись “Атеизм”, написанная в августе–октябре 1931 г. Она начинается с вопроса о возможности “атеистической религии” и представляет собой набросок феноменологии теистического и атеистического сознания. Несмотря на отдельные критические замечания по адресу Хайдеггера, хорошо заметно влияние “Бытия и времени”: феноменологическое описание позиций “человека в мире” и “человека вне мира”, конечности и “жизни к смерти” восходит к Хайдеггеру. Можно сказать, что Кожев начал писать текст, который вполне мог быть развит в систему “атеистического экзистенциализма”, поскольку сказанное им поразительно напоминает произведения Сартра и Камю, написанные через десятилетие. Правда, речь идет именно о наброске, который не предназначался для печати. К тому же имеется одно существенное отличие. Развивая дуалистическое учение о бытии и ничто (“несуществовании”) и о свободе как негативности, Кожев противопоставляет мир свободы и истории неизменности природы, но придерживается, пока речь идет о природе, своеобразного “метафизического реализма”. Дело не только в том, что “в-себе-бытие” не вызывает у него никакой сартровской “тошноты”. Как объект естественнонаучного познания природный мир нейтрален и равен самому себе: он просто лежит за пределами человеческого смысла, он вне истории. От этих идей легко было перейти к той интерпретации Гегеля, которую он станет развивать через несколько лет, поскольку у Гегеля природа находится за пределами временных изменений. Впоследствии Кожев отмечал, что без помощи “Бытия и времени” М.Хайдеггера ему никогда не удалось бы подойти к Гегелю так, как он это сделал. Но сам Хайдеггер, по его мнению, к истинной “системе знания” не пошел: он возвратился назад к досократикам, а потом вообще занялся “поэзией”. Пусть “поэмы” он писал ничуть не хуже Парменида, но за Парменидом последовало развитие философской мысли, которое нельзя отменить никакой “деструкцией” метафизики3. Что же касается увлечения буддизмом, то оно быстро уступило место анализу греческой мысли. В интервью 1968 г. Кожев говорил, что буддизм его интересовал как единственная атеистическая религия. Но затем он осознал, что избрал ложный путь: “Я понял, что-то произошло в Греции двадцать четыре века тому назад – там источник и ключ ко всему”. В мои задачи не входит разбор нескольких томов историко-философских сочинений Кожева: они писались в начале пятидесятых годов, когда Кожев был болен туберкулезом и на какое-то время вернулся к письменному столу от своей дипломатической службы. Часть работ вышла незадолго до смерти (хотя и в явно необработанном виде), а о существовании рукописи по философии Канта, которая продолжала эти работы, не знали даже самые близкие Кожеву люди. Написанный в годы войны “Очерк феноменологии права” вышел по инициативе Р.Арона в 1981 г. Еще одно большое сочинение – “Понятие, время, дискурс. Введение в систему знания” – появилось только в 1990 г. Стоит сказать, что в 1947 г. Р.Кено пришлось долго убеждать Кожева в необходимости издания курса лекций “Введение в чтение Гегеля”. Мирская слава не слишком интересовала Кожева, хотя важнейшим мотивом человеческой деятельности он считал “борьбу за признание”, о которой говорится в главном его труде – “Введение в чтение Гегеля”.