В тексте процитированы:
- "Сосуд" (F.M.): "Давайте крикнем небу… авось оно ответит…", "Сосуд надтреснут. Пусто."
- Илья Чёрт: "…И почему люди считают, что сумасшедшим быть плохо? По-моему, ништяк!",
- Ник Перумов: " Ибо каждый человек есть Бог, просто не успевший подняться достаточно высоко".
ЖУЖА.
I.«Ибо каждый человек есть Бог, просто не успевший подняться достаточно высоко».(с)перумов
II. «…И почему люди считают, что сумасшедшим быть плохо? По-моему, ништяк!» (с) чёрт
1.Жужа встал и принюхался, - впрочем, он сделал это скорее по привычке, нежели из-за надобности. Здесь, в местах, где он шёл сейчас, уже давно – недели две, а, может, и больше, - ничем не пахло. Вернее, нет: пахло травой, тёплым ветром, землёй, пахло, в конце концов, яблоками, которые он нёс в заплечном мешке, - Жужа чувствовал и этот запах, чутьё у него было практически звериное. В этих землях не пахло врагами, и Жужа был этому искренне рад…
Он шёл,куда глаза глядят, уже давно. Собственно, здесь он оказался случайно, но в этой благодатной земле ему нравилось, Жужа не ушёл бы отсюда ни за что на свете.
До самого горизонта расстилалась жёлто-зелёная степь; Жужа стоял сейчас где-то посередине; посередине между ярко-голубым небом и бренной землёй, Жужа смотрел вокруг и чувствовал себя таким маленьким-маленьким по сравнению с огромной, безбрежной травянистой равниной, которую там, откуда он явился, - а Жужа почти не помнил этих мест, - которую там называли степью…
Жужа снова лёг на землю и, закрыв глаза,стал слушать и ощущать. Сначала он постарался настроиться на то, чтобы слушать самого себя: для этого следовало всей спиной, всем телом прижаться к Земле и при этом ощутить гигантскую, могучую силу притяжения, вжавшую тебя в землю, прочувствовать её каждой клеточкой и, наконец, осознать, что ты один во Вселенной.
Жужа верил в своё одиночество, как ни во что иное на земле – он и был один…
Жужа изгнал из головы все-все мысли, и теперь лежал просто так, слушая звуки степи: немолчный стрёкот кузнечиков, шум ветра и качающейся травы, ему казалось даже, что он слышит, как идёт по небосклону солнце и бегут облака…хотя…впрочем, это был только ветер…ветер…
- Мир прекрасен, - заявил вдруг Жужа во весь голос и открыл глаза. – Мир прекрасен! – крикнул он, и воздух, показавшийся ему на мгновение тягучим и густым, точно мёд, подхватил его слова, и ветер понёс их прочь, дабы оповестить весь мир, что он – прекрасен…
Жужа был счастлив абсолютно беспричинно…нет, причина была…ему так хотелось…
2.Жужа был наивен. Эта странная наивность проявлялась во всём, что он ни делал. Жужа в душе был ребёнком и , несмотря на то, что давно вырос, всё ещё продолжал ребячиться. Всё, что ему было надо, лежало в его заплечном мешке, правом развязывать который обладал только он сам. А для полного и безоговорочного счастья Жуже нужны были яблоки, две зачитанные уже до дыр книги: Гарсиа Маркес и Пелевин, спички, чтобы разжечь костёр в сумерках, и большой старый, но очень лёгкий плед – чтобы спать в нём ночью.
Жужа не ощущал себя человеком. Скорее, он был каким-то двуногим зверем; впрочем, это нисколько не волновало его – ему было абсолютно всё равно. К тому же, он умел перевоплощаться в разные обличья: однажды он стал на время лягушкой, чтобы понять, что она чувствует, но, увидев этих гигантских чёрных муравьёв, резко расхотел жить в этаком виде, снова став привычным Жужей.
Жужа любил этот мир, степь, солнце, лето, - это нескончаемое лето, казавшееся вечным, как и всё вокруг, как и сам тот зверь, который жил в Жуже, которым Жужа был наяву. А, может быть, во сне?…
3.Жуже, действительно, снились странные сны, странные и страшные одновременно. Сны эти снились ему с самого раннего детства, и чем старше Жужа становился, тем больше ужасов видел он во сне. Жужа оттого не любил спать, и спал очень мало – долгими тёплыми вечерами, незаметно ускользавшими и превращавшимися в ночь, он сидел у костра, завернувшись в старый плед, и размышлял о жизни, глядя на переливающиеся тлеющие угольки, вспыхивавшие порой синеватым или жёлтым пламенем. Просыпался он раньше солнца, в мокрой от росы траве, смотрел на угасающие утренние звёзды и улыбался им, а, когда вставало ласковое летнее солнце, он говорил ему: «Здравствуй, день!», и сложив плед в заплечный мешок, отправлялся дальше в свое бесконечное путешествие по вечно летней степи. Он с безмятежностью думал, что позади у него – вечность, и впереди – никак не меньше, и шёл дальше, кусая яблоко и с улыбкой размышляя, что он, быть может, сумасшедший. Но Жуже было глубоко всё равно, так ли это. «…если это и так, то я, наверное, тихий сумасшедший. Иду себе и иду…и ладно, - думал он и, смеясь от души, повторял себе фразу, услышанную им где-то во сне. – "Кто сказал, что сумасшедшим быть плохо? По-моему, ништяк!"…»
4.Жужа однажды набрёл на океан. Океан удивил его – он за всю жизнь не видел ничего подобного: подобного величия, простора и идеальной красоты. Жужа нашёл океан под вечер, хотя весь день слышал таинственный и манящий шум волн, накатывающих на крутой берег, разбивающихся о прибрежные скалы и сползающих, скатывающихся обратно, в синюю точно небо глубину. Жужа встал на четвереньки на самом краю обрыва и осторожно заглянул вниз, в грохочущую бездну, в ежесекундно срывающиеся со скал и падающие вниз волны. Он вдруг почувствовал себя маленьким шерстяным зверьком, бессильным против восхитительной, могучей стихии. Жужа превратился в этого самого зверька неопределённой породы, и, смущённый, отполз вон, прижимаясь к тёплой, нагретой летним солнцем, родной ему Земле.
Но он не ушёл от океана, нет, - океан манил его, тянул к себе со страшной необъяснимой силой. Жужа до вечера шёл вдоль берега, глядя на бесконечно далёкий голубой горизонт, а потом, когда солнце стало садиться, он отошёл от края обрыва на шагов на пятьдесят и тут разжёг костёр, сел, закутавшись в плед, и принялся размышлять об Океане, задумчиво кусая яблоко. Но о чём он думал тогда, не известно никому, кроме него самого и Господа Бога…
5. Жужа шёл вдоль обрыва несколько дней, разглядывая Океан; ласковое солнце светило ему в спину, будто нашёптывя: «Куда ты, глупенький, маленький зверёк? Океан не родной тебе, он чересчур огромен для тебя, он смоет тебя и не обратит на это внимания…», но Жужа не слушал Солнце, он шёл и шёл в поисках спуска к такой манящей и мудрой стихии. Сны Жужи стали ещё мучительнее, - точно в наказание за его упорство, но он не прекращал искать хоть маленькую тропинку, ведущую к воде.
И он нашёл тропу; скользя по осыпающимся обрывам, он потихоньку полз вниз, роняя камешки и песок в грохочущую бездну под ним; он не думал о том, как будет подниматься обратно; его вела ослепительная водная гладь, расстилавшаяся вокруг насколько хватало глаз. И Жужа, наконец, достиг своей желанной цели, - начав спуск ранним утром, он встал на твёрдую землю с закатом, и тут же, точно одержимый, забрёл в воду по колено и долго, с непонятным восторгом смотрел, как солнце садилось в безбрежную, будто степь, воду.
Затем Жужа инстинктивно отошёл от полосы прилива, кинул заплечный мешок на каменистую россыпь вокруг уходивших в небо скал, сел, прислонившись к обточенному водой валуну и завернувшись поплотнее в плед, лицом к Океану, и впервые за всю жизнь с удовольствием уснул.
6.Она проснулась очень рано утром, и потом ещё долго не могла заснуть; ей снился океан, которого она не видела уже, наверное, десять лет, а теперь сон исчез, испарился куда-то, оставив только чувство чего-то недосказанного, недоделанного, а затем и чувство пустоты. Она ворочалась в кровати ещё около часа, мучительно пытаясь заснуть, и между тем перебирая уже в голове обрывки памяти о делах, которые необходимо было выполнить в этот только что начавшийся день. В конце концов, после непродолжительной борьбы, мысли о неотложных делах вытеснили из головы мысли и ощущения, оставшиеся после сна о могучем и прекрасном океане. Она встала и побрела на кухню варить обыкновенный будничный утренний кофе.
В окно билось солнце, она открыла пыльные, в разводах, створки окна, и ослепительно яркий утренний свет хлынул на кухню, золотистая пыль вилась в воздухе, смешиваясь с запахом кофе и сыра, прокладывая дорогу новому июньскому дню. В кухню залетела муха; она поморщилась и, поймав муху в ладонь, выпустила её обратно на улицу. Муха немного пожужжала и постукалась в оконное стекло, но затем, поняв, видимо, что тут её не накормят, полетела попытать счастья у соседей.
Она облокотилась на подоконник и стала смотретьв открытое окно на просыпающийся город, смотреть с высоты шестнадцатого этажа, вознесшего её в самые голубые небеса над непонятной чёрной землёй. Она смотрела на небо, но думала об океане своего сна.
Потом она отыскала под батареей свои тапочки, забытые ею здесь вчерашним вечером, и пошла в ванную, - умыться и смыть толстый слой вечерних кремов.
Так начинался её обыкновенный понедельник. Один из тех многих, что составляли в сумме одну седьмую её жизни.
7.Жужа открыл глаза и замер, увидев вокруг необъятное синее море, - он не привык ещё к Океану, хотя и успел уже полюбить его всей душой. Нежно-голубое небо, небо раннего утра, небо, не знавшее ещё Солнца, теперь стремительно набирало цвет, стремясь слиться с Океаном. Яркая утренняя звезда призрачно мерцала над безбрежными водами, и Жужа сказал ей по привычке: «Доброе утро, звезда!», хотя не услышал ничего в ответ. Он встал на ноги и огляделся.
8.Жужа увидел вокруг непривычную картину, ещё более странную для него, нежели его сны. За его спиной в самое необъятное небо уходили серые растресканые скалы, покрытые лишайником и ещё каким-то непонятным мхом, уже давно потерявшим какую-то определённую породу в этом продуваемом всеми ветрами месте, услышавшем, должно быть, впервые звук человеческого голоса сегодня утром, когда Жужа сказал: «Доброе утро, звезда!». И когда Жужа подумал, что скалам здесь, может быть, плохо, и холодно, и одиноко, и он крикнул: «Скалы, привет!», и улыбнулся, услышав гулкое эхо, ответившее ему: «…привет!…привет…», подумав, что всё в мире имеет душу, - даже эти древние скалы, мокрые от утренней росы и горьких океанских брызг. Он достал яблоко и посморел на едва порозовевшее небо ровно напротив того места, где вчера в волнах утонуло Солнце.
Внезапно ему в голову пришла мысль, которую он решил немедленно осуществить. Он положил яблоко на береговую гальку и, войдя в воду по горло, доверился воде. Океан качнул его, и первая же волна накрыла Жужу с головой. Он довольно фыркнул, точно маленький лисёнок, лёг плашмя на воду и медленно, инстинктивно поплыл по-собачьи, рассекая серебристо-чёрные, с розовыми бликами, волны.
9. Она спустилась вниз, на улицу, прошла через крохотный сквер и присоединилась к бесконечной толпе, идущей к метро, став её маленькой частичкой, потеряв на время свою сущность, - для того, чтобы обрести сущность толпы, её общее настроение холодного ясного утра понедельника. Она шла, не ощущая себя, точно с закрытыми глазами, - ей виделся океан, звёздное небо над древними скалами укрывало её от нависших над головой огромных серых домов спального района, мерный плеск волн звучал у неё в ушах дивной музыкой вместо привычного грохота трамваев, железного лязга их тяжёлых колёс, скрипа старого, изношенного железа. Ей не переставало казаться, будто она ещё спит, и ей снится странный, но неизменно прекрасный сон о маленьком и бесконечно одиноком, хотя и безмерно счастливом зверьке, - сон, который снился ей с самого детства, мешая реальность с видениями.
Солнце ещё не вышло из-за домов, и небо над её головой было призрачно-голубым, нежнейшие белые облака укутывали его необъятность; ей казалось,что сами дома, тяжёлые неуклюжие коробки, тянутся к его вечному, сияющему и нескончаемому светлому существу. Она улыбалась своему Небу.
Она открыла глаза, и всё стало как прежде. Ничто не видело Неба, ничто не жило им. Дома всей своей монолитностью распластались по земле, давя её, сминая и ломая саму … А небо молчало, голубизна его была высока, выше всего мира, небо даже не укоряло никого – небо умеет прощать; небо лишь горько усмехалось …
Она снова, в который раз, в которое уже утро оборвала себя на этой мысли, за которой таилось то, чего она боялась. Сон ушёл, уступив место реальности – грубой и неприятной материи.
Она шагнула на эскалатор и медленно поползла вниз, в обманчивую светлую тьму.
10. "Небо? Что Небу? – небу всё равно… оно вечно и истинно, оно…оно моё… Моё Небо, идеальное, пречистое… оно как Бог, я творю себе небоподобного Бога, и я стремлюсь к нему…
Эй, небо! Ты слышишь? – не слышит… "давайте крикнем небу… авось оно ответит…" – откуда я это помню? Небо, ты знаешь, вот идут они. Толпа, люди, они не видят тебя, они с трудом различают и себя, ты знаешь… мой Бог. Так сделай их зрячими, Боже! Неужто тебе трудно – я ни за что не поверю, ибо ты можешь всё. Почему же ты не сделаешь их лучше – их, слепцов, шутов, их серое стадо? отчего? Отчего ты дал видеть не всем? Они думают, что видят, но на самом деле…
Не слышит… не слышит! Бога нет, иначе он бы услышал. Он бы понял, он бы простил… эй, Бог, ты знаешь – Тебя нет!.. не отвечает… и я здесь в одиночестве, и ни ада, ни дна, только Небо, равнодушное и идеальное – идеальное своей безразличностью, своим всепрощением… я ненавижу тебя, моё Небо, ненавижу за то, что ты есть…
Прости меня, прости, хотя ты уже наверное сделал это, мой Бог, моё Небо. Проти мою сатанинскую гордость, прошу тебя… я просто … просто… "
Эскалатор выбросил её в потоке людей на серый холодный мрамор платформы.
11. Жужа сидел на чёрном камне, перед ним потрескивало тёплое живое пламя, спину ему лизало и грело только что проснувшееся солнце.
"Как же хорошо, - думал он. – Море, изумительное море, солёная вода; ветер, солнце скалы – и всё моё, и всё его. Он это частичка мира, как и я… и мир – частичка его и меня… Как же всё таки хорошо, и тепло, и тихо… как он мудр, раз он смог создать такое… или он – это я? или я – маленький он? А что если я – это маленький божок в чьём-то гигантском подсознании?… или внутри меня тоже есть этот малюсенький он? Как удивителен всё таки мир… и я – это Он… как же чудно всё."
Ветер раскачивал высокий травный куст, неведомо как проросший тут, среди камней, один против солнца, скал и Океана. Куст тихонько кивал Жуже метельчатым соцветием, и Жуже не переставало казаться, будто в этом постоянном движении и заключается та самая, вечная и неистребимая жизнь. Он думал, что, не будь этого куста, мир, быть может, перестал бы существовать… но куст был… и он, этот сильный пучок зелёной жизни, мерно покачивался под набегающим игривым ветром. И солнце всё так же грело жужину спину, и костёр пытался дотянуться до его рук, облизать, потрогать, и даже, может быть, уютно усториться в ладонях и там, пригревшись, незаметно уснуть…
12. Она медленно закрыла глаза и растворилась в подступившей к векам темноте. Вагон метро нёс её где-то глубоко в недрах земли, рассекая тьму, кусочком которой была и та темнота закрытых глаз.
Она хотела открыть глаза, но ей незачем было это делать. Она знала – всё то же, всё так же.
13. Она всё время была чьей-то маленькой частичкой, маленьким кусочком всего мира вокруг. Это было удивительно – всё отражалось в ней, точно в гигантском кривом зеркале: утро, метро, небо, трамваи… И всё когда-либо отражавшееся она уносила с собой, жила этим отражением кривого зеркала и молилась ему, создав себе зеркального бога. Бога, которым было всё, но всё несколько не такое, как в жизни… Её богом было оно, Небо.
…давным-давно, в детстве, она существовала кем-то иным. Может быть даже тем, кто жил где-то там, внутри, маленьким шерстяным существом, ненавидевшим собственные сны и преклонявшимся перед Океаном. Теперь она стала собой, той, которая жила здесь и которая осознавала… но такое осознание было много хуже ощущения присутствия шерстяного существа… необъяснимая сила с каждым новым днём толкала её в осязаемый мир оттуда, где брала начало вечность.
14. Она перестала слышать стук колёс, перестала слышать неизменный и глушащий гул метро; она провалилась… нет, просто проскользнула… проскользнула маленькой мышкой… и стала собой…
…или мир сомкнулся над головой, или же что-то ещё, - она не знала. Видение (а может, и не видение вовсе, а то, настоящее, истинное…) метнулось вдруг перед глазами странным многоцветьем, и потом в один миг всё пропало. Она почувствовала, что колени её упираются в камень, а откуда-то слева, издалека, но вместе с тем будто бы совсем-совсем близко, доносится гул, постоянный шум Его – Гигантского, Пречистого. Зрение постепенно начало возвращаться, и она увидела слабый свет вокруг. Она осмелилась поднять глаза.
Жужа сидел подле неё, по-кошачьи блаженно щурясь на жёлтое пламя костра, тянувшегося к его рукам с тёплой нежностью. Жужа держал руки на некотором отдалении от пламени, но всё же, когда костру удавалось добраться до его пальцев и ласково лизнуть их в самой горячей признательности за подаренную костру жизнь, Жужа отдёргивал руку и тихонько, вполголоса, укорял пламя. Пламенный язык же в это время прятался в чёрно-серые угли и игриво выглядывал оттуда, не желая мириться с предъявленным ему обвинением. Впрочем, вскоре он вылезал из своего убежища и, виновато потрескивая и разбрасывая вокруг горячие угольки, просил прощения, которое, впрочем, было здесь не более, чем пустой формальностью. Жужа всё так же сидел, щурясь на жёлтое пламя, и оно вновь начинало свою игру, явно полагая, что когда-нибудь и он, великий хозяин, тот, ради кого всё вокруг и было создано, погладит его, простое и ничем не примечательное пламя. Жужа, маленький местный божок, просто сидел у костра и предавался своим, никому не известным мыслям. Пламени не было до этих мыслей никакого дела, у него была душа, которую Жужа осознавал и принимал как равную себе, и поэтому пламя раскрывало перед Жужей свою душу, свою маленькую пламенную мечту, которую Жужа был, конечно, в силах осуществить, но почему он не делал этого… впрочем, это уже совсем другая история…
- Кто ты? – спросила она.
- Жужа, - ответил Жужа, не глядя на неё, продолжая всё ту же безмолвную игру с пламенем.
- А я… - сказала она, но потом задумалась…
- А ты… - эхом отозвался Жужа.
Она подняла глаза на небо.
Светлое небо того мира, который жил в ней все эти безмолвные и безропотные годы, голубое, ясное небо улыбалось ей. Оно было частью всего сущего, оно не давило, не корёжило, не сминало, оно никого не осуждало, потому что некого было осуждать. Всё вокруг было его частью – и оно тоже было частью. Частью Её, - или Жужи?
Жужа поднялся с камня и затоптал костёр. Она удивлённо глядела на него.
- Если тебе трудно и больно, я могу уйти, - твёрдо произнёс он. – Ты перестанешь отрицать себя и реальность. Тебе станет хорошо.
- Не стоит, - неуверенно сказала она.
- Подумай. Я найду себе место. – Жужа вдруг подошёл совсем близко и заглянул ей в глаза. – Это крест – видеть во сне это всё, - он обвёл рукой вокруг себя, - и жить в мире моих кошмаров. Там, где люди равнодушны – и поэтому я предпочитаю быть один. Там, где люди не боги, хотя и подражают им – и поэтому я здесь. Там, где даже небо кажется тебе уродливым после моего неба… Подумай, неужели тебе не будет лучше не знать красивого, чтобы не видеть безобразное?..
- Что со мной происходит? – вдруг вскрикнула она.
- Ты уходишь от реальности в себя, замыкаешься, - объяснил Жужа. – Смотри: если внутри тебя свой собственный мирок, а снаружи – грубая материальная реальность, то эти два сознания конфликтуют. Ты ненавидишь то, что снаружи, потому что не в силах избавиться от своего маленького, личного Бога внутри. Ты не выносишь окружающей злобы и равнодушия, потому что ты можешь жить без них. Я могу уйти, и тебе станет легче. Реальность заполнит пустоту в тебе, и ты станешь такой, как все они. Я – твой очень личный Бог. Я показывал тебе картины истины… прости мне это, я не знал, что истина настолько отличается от твоей жизни.
- Это с тобой я играла, когда была маленькой? – спросила она.
- Боги любят детей, - уклончиво ответил Жужа.
- Ты – моё второе я… - бессильно выговорила она. – Я не схожу с ума?
- Нет. Все наделённые Богами люди рано или поздно делают свой выбор – нести этот крест до конца дней своих, или опустить глаза и стать частью всех живущих… Я могу уйти, - добавил он, помолчав.
- Зачем ты так настойчиво мне это предлагаешь? – спросила она.
- Ты никогда не станешь гуру, - вздохнул Жужа. – Ты будешь мучиться всю жизнь, видя во сне идеал и живя в реальности. Ты можешь избавиться от реальности?
- Нет, - обречённо сказала она.
- Тогда ты должна прогнать своего маленького божка.
Поднималось ясное нежное солнце, обливая Океан золотом.
- Иди, - сказала она после минутного раздумья.
15…Она очнулась вечером, около пяти. Пора было идти домой, к грязным подъездам и шестнадцатому этажу между чёрным безмолвным городом и глумливым Небом, возведённым в ранг бога…
Город и в самом деле молчал. Она шла домой, и её глушила пустота вокруг, никто не проронил ни звука. Бесшумно подошёл состав метро, она вошла внутрь, бесшумно он тронулся с места и увлёк её во тьму, похожую на сущность за закрытыми веками… Город упорно молчал.
Реальность обволакивала, точно густая сметана. Затем тишина стала постепенно уходить, и снова появлялся шум. Шум отражался в ней, потому что всё отражалось в ней. Теперь, когда Жужа ушёл, почему-то казалось, что содержание исчезло вместе с ним, оставив форму.
Мир рвался в её душу, и она открылась миру. И тогда стало необыкновенно легко. Она подумала: "Как я жила с этим?"
Она на нашла ответа, потому что его не было. Аксиомы недоказуемы.
"Сосуд надтреснут. Пусто."
16.………………………
17. "Конечно… так будет лучше… Но будет ли?…
Будет ли вообще что-либо после того, как я ушёл? Сможет ли и она стать собой, как это сделал я?
Все они – Боги… Или все маленькие и очень личные Боги – люди? Кто нас знает, кто разберётся? Творец, только ты ответишь мне, но ты далёк, и поэтому все, все мы – Боги ли? люди ли? должны отвечать на свои вопросы сами… "всё в наших руках", как пел один из них, тоже, видимо, знавший о свей второй личности…
Я ли я? или я покинул себя и иду теперь куда-то?
Куда я иду? Кто увидит меня? С кем я буду?
А вдруг я рожусь там… Что ж…
…Но рано об этом… Я иду, и это здорово. Кругом степь, и ни конца, ни края, и только моё небо смеётся, и только моя земля подо мной. Мир, что создал я сам, ты прекрасен!.."
"Ты прекрасен!…" – крикнул он, и воздух, показавшийся ему на мгновение тягучим и густым, точно мёд, подхватил его слова, и ветер понёс их прочь, дабы оповестить весь мир, что он – прекрасен…
Жужа был счастлив абсолютно беспричинно…нет, причина была…ему так хотелось…
18. …………………………
…………………………
…………………………
25 Октября 2002 г.
Ксенья.
____________________________
спасибо всем кто помогал мне расти. Посвящено отчасти Ineluki (который сподвиг меня на окончание этой повести). Респект Наташе, Катеньке, Анюте…
снайперша.