Жил-был один царевич. Царевич, как царевич – не то, чтобы хорош собой очень, но и не дурен настолько, чтобы мамки вечерами им деток своих не спящих пугали, не дурак, но и умом особым не наделен. Так, средненький, обычный, даже имя и то было такое же, как и у остальных царевичей – Иван. И стала терзать его дума горькая, невеселая. Все царевичи, как царевичи, у кого – меч Кладинец, кто Горыныча замочил довольно легко и безболезненно для себя, у соседа, вон, жена – красавица и не глупая причем, у кого, на худой конец, род знатный, да далеко известный. А тут – все средненькое какое-то, никаких особых отличительных признаков не наблюдается. Грустно. Искать очередного Змея-Горыныча – дело хлопотное и трудоемкое, не сезон, у них в это время брачные игры.. Но с другой стороны, можно прославиться, как Царевич-убивший-Змея-на-токУ, на несколько поколений такой славы хватит, вот только попробуй, сразись с таким, когда у него гормоны играют… Жену-красавицу искать бесполезно, все разобраны уже давно теми, кто пошустрее был, остались только девчонки сопливые, да и тех предприимчивые родители уже давно посватали. Можно пойти на войну и там прославиться, только больно это хлопотно да небезопасно. Короче, совсем царевич голову свою сломал, думавши… Бредет по лесу, грибы опечалившись собирает и о подвигах великих мечтает. С такими мыслями, как и положено, забрел на болотце, потянулся за моховиком, а тут кто-то прыг к нему на ладонь. Лягушка – маленькая, лупоглазенькая, рот до ушей, цвет кожи какой-то странный, короче – не особой красоты земноводное. Хотел, было, Иван скинуть ее поскорее с руки своей царской, да руку вытереть о подол вышитый, да Лягуха-то вдруг заговорила голосом человеческим, да предусмотрительно крепко охватила его пальцы своими тонкими, но цепкими лапками. “Послушай, Иван-Царевич, не спеши так быстро меня снова в болото скидывать, послушай лучше, что скажу”. Удивился Царевич, мало того, что какая-то лягушка его по имени знает-величает, так она еще так смело речи ведет. “Возьми меня в жены, - молвит амфибия, - буду верной и ласковой, парень ты неплохой, давно к тебе уже присматриваюсь”. Совсем Иван дар речи потерял от таких слов: “Да как же я тебя такую мокрую и скользкую отцу-матери покажу! И люди добрые что скажут… Да и не знаю я тебя совсем, как в дом-то приведу!” Но тут мысль вдруг запоздалая его осенила – вот он, Подвиг, попробуй-ка привести в семью в качестве жены первую попавшуюся лягушку! Тут мужество нужно недюжинное и отвага. Посадил в шапку, прикрыл листиком кувшинки свою будущую невесту, чтобы солнце не напекло, и понес домой. Что было дома – и так понятно: “Да как же тебя так угораздило! И чего тебя только на болото с утра понесло и т.д. и т.п.” – родители есть родители, они добра желают. Но Царевич бубнил упрямо: “Я ей обещал и женюсь”. Ничего не поделаешь, раз уж слово дал, пришлось родителям смириться, свадебку скромную сыграли, подарки там всякие тематические подарили.
Вот и пришла к Царевичу слава долгожданная. Из дальних стран приезжали купцы заморские, рыцари странствующие, отшельники скитающиеся – всем было интересно посмотреть на Царевича-который-женился-на-Лягушке. Царевич радушно встречал гостей, знакомил с женушкой, охотно отвечал на многочисленные вопросы. Народ качал головой и дивился, вот уж, действительно, Подвиг, всем подвигам подвиг. Что Змей, что Кащей, что войско несметное – разбил-побил, потом всю жизнь лавры пожинай. А тут сам, на всю же жизнь, каждый божий день… нет, сильным нужно быть человеком, настоящим мужчиной.
Так они и жили, в согласии и понимании. Лягуха по хозяйству ловко справлялась, не дерзила особо, покладистая да незаметная, даже к песням ее вечерним грустным и протяжным он как-то незаметно для себя привык, да и сам подпевал иногда. И даже свекровь смирилась с такой невесткой, просиживали они часто за самоваром, обменивались схемами узоров для вышивки и вязания и вели какие-то свои долгие женские разговоры со смешками да слезами. Так бы все и шло своим чередом. Да как-то подгулял наш Царевич с заезжим купцом, хлебнул лишку меда-пива да и поцеловал в темноте жену свою законную, жарко так, страстно, со всей молодецкой удалью. А утром проснулся – глядь, а рядом с ним спит сладким сном молодица-красавица, глаз не отвести – белая, нежная кожа, легкий румянец, черные длинные ресницы сторожат чуткий утренний сон, густой волос золотыми кольцами разметался по подушке, да и все остальные формы – смотреть - не насмотреться. Иван перепугался было вначале до смерти, вот, перепил, видать вчера, да и в дом привел бабу какую-то постороннюю. Но осмотрелся по сторонам, нет Лягушки его, супружницы, только кожица тонкая да зеленая валяется в ее террариуме. А девица потянулась, да глаза свои чУдные раскрыла, шею Ивану обняла да жарким шепотом сказала: “Доброе утро, милый мой Иван, муж любимый, желанный!”. Смутился Царевич, девицу отодвинул слегка от своего тела нагого да и спрашивает, где, мол, Лягушка моя зеленая. А красавица смеется, звонко так и задорно, и грудь свою белую даже не пытается прикрыть рубашкой шелковой: “Я и есть Лягушка, расколдовал ты меня поцелуем своим, полюбил в образе лягушечьем, полюби в образе человеческом”. И льнет к нему с лаской и глупостями всякими женскими, утренними. Но Иван бодро соскочил с кровати, одеваясь на ходу и путаясь в штанах
да и бросился к грамотке своей, на стене висящей. “Вот ведь, написано – жена – Лягушка!” – немного нервно и дерзко, с ноткой обреченности в голосе воскликнул он. “А я тебе такой не нравлюсь?” - надув свои чувственные и прекрасные губки произнесла красавица. “Нравишься! Но ведь я женился на ЛЯГУШКЕ, на такой как ты – любой дурак женится, велика заслуга!” Ну, тут пошел шум, гам, родители прибежали, народ разный – и все Ивана пытаются облагоразумить, мол, радуйся, дурень, обычно красавицы после свадьбами лягушками становятся, а здесь чудо такое дивное, невиданное. Но Царевич ни в какую, вещички свои нехитрые в узелок завязывает, на слезы жены-красавицы даже не смотрит, только одно и твердит: “Обманули… мы так не договаривались… все вы женщины такие, коварные”. И с такими словами и думами бросился прочь от родимого дома, от преображенной своей супруги, голосящей на пару с безутешными родителями и многочисленными родственниками.
Сколько бродил по лесам-болотам Иван – никто точно не знает, скоро сказка сказывается, да не скоро сапоги стаптываются. Злые языки говорят, что даже с Бабой-Ягой у них было что-то, да врут, наверное. Яга тоже не промах, даром, что нога костяная, но мужчин предпочитает только в печеном состоянии, это тебе не лягушка покорная, бессловесная. А Царевна совсем зачахла, и день не в радость, и ночь не в утешение, только слезы горькие по ее прекрасному личику и катятся. Вначале вроде бы бросились к ее ногам сотни холостых и овдовевших царевичей, принцев, царьков да и просто мужиков всяких бесхозных, но она отвергла всех их. Мол, вам только лицо красивое, да ноги длинные подавай, а Иван мой за нрав мой кроткий, да душу прекрасную из болота взял, да в люди вывел. Буду ждать лишь его, голубя ненаглядного, мужа непутевого… А слезы и многочасовые сидения у открытого окошка в ожидании никого особо не красят, ну, разве что Несмеяну, да и то слабо верится в это. Да и что красота женская, если нет на нее ласки мужской – была, и нету. Не то, чтобы в лягушечку снова превратилась, но красоты той ослепительной уже не осталось. А тут и Иван вернулся из дальних странствий, так и не нашел себе другой Лягушки, сколько по болотам не шастал. Глянул на окошко родимое – и забилось сердце его радостно, вот она, любимая его Лягушка платочком из окошка машет… Жили они долго и счастливо, Лягушка уже с импортными кремами не экспериментировала, да и к любви мужа относилась с философским спокойствием и некоторым холодком (вдруг, опять метаморфозы наступят?). А Иван-Царевич тащился от осознания своего благородства, мужества и безграничной отваги. Все были счастливы.
Мораль (женская): если берут вас в качестве лягушки – нечего показывать свое истинное лицо, нельзя посягать на самое святое в этой жизни – на мужские иллюзии.
Мораль (мужская): совершайте Подвиги, играйте в свои мужские игрушки, только не пытайтесь понять женщину, бесполезноJ