Мифический император на руинах легендарной империи
Будущий отец будущего императора, коренной москвич, интеллигент в двенадцатом поколении, откликнувшись на призыв Хрущева поднимать сельское хозяйство, с блеском окончив сельскохозяйственную академию по специальности «механизация животноводческих ферм», был направлен по распределению бригадиром в оленеводческую бригаду в отдаленное чукотское стойбище. Взяв с собой лишь самое необходимое – двенадцать сотен томов придирчиво отобранных самых необходимых книг домашней библиотеки, двенадцатый авторский оригинал «Черного квадрата» Малевича с загадочной авторской надписью «деду отца постсингулярии от Казимира» да двенадцатую жену (с одиннадцатью предыдущими он поддерживал отличные отношения, ни в чем ни их, ни себя не виня), красавицу, победительницу конкурса «Пальмовая ветвь столицы», он отправился к месту своего назначения.
На Чукотке ему ничего не оставалось делать, как, став знатным оленеводом, коротать длинные полярные ночи над книгами обожаемых древнеримских историков, Тацита, Криспа, Ливия, которых он терпеливо переводил на чукотский язык, и, в силу слабого развития национальной письменности, вслух читал воспоминания о Галльских походах и разрушении злокозненного Карфагена приходящим чукотским детям, сбегающимся в диковинную ярангу, на три четверти заставленную старинными книгами, большинство из которых было отмечено дарственными надписями и автографами авторов. Тем временем, его супруга, мечтающая о райских садах всеобщего благоденствия, увлекшись японским искусством бонсай, и, преобразив его на свой лад, выращивала в гигантских теплицах карликовые кокосовые пальмы и отпаивала кокосовым молоком страдающих от авитаминоза чукотских детишек. Так они и подымали Чукотский край, даря его детям духовную и плотскую пищу.
Потом родился первенец. Роды принимал лучший друг, шаман из райцентра, ставший крестником будущего императора. Шамана любили, уважали и побаивались. Магическая сила его была так бепредельна, что он мог, порой, обратиться не только в ревизора санэпиднадзора, но даже и во второго секретаря крайкома партии. Этот самый могущественный шаман предложил назвать ребенка Владимиром, но отец почему-то настоял на Владириме. Видимо, Светоний с Транквилом посчитали бы заурядное славянское имя Владимир недостаточно адекватным условиям крайнего севера, а может, слишком претенциозным после Владимира - Красное Солнышко, Владимира Маяковского, Владимира Ильича и перед лицом грядущих Владимира Вольфовича и Владимира Владимировича.
Юный Владирим рос в карликово-тепличных условиях, и, под влиянием отца, в два года гораздо лучше знал биографии двенадцати римских Цезарей, нежели жития родимых членов Политбюро. Наивный детский вопрос «кем хочешь стать»? Владирима не заставал врасплох - «императором»!
Мальчонке минуло два года, когда скинули Хрущева. Как раз в тот день его укусил за руку взбесившийся лахтак. Пацаненок, глотая слезы и сопли, дополз до родительской яранги, негромко поскуливая: «Вава, больно, вава». С той поры прозвище «Вава» приклеилась к нему навсегда. А папа, запрягши упряжку самых быстрых собак, метнулся в райцентр к крестному-шаману. Шаман, наложив швы, впрыснув противостолбнячную сыворотку и оросив укус бриллиантовой зеленью, успокоил родителей и отправил семейство восвояси. Поездка произвела неизгладимое впечатление на юного Ваву. Он с жаром рассказывал сверстникам о произведенной над ним «имперации» и однозначно утверждал, что став взрослым, обязательно сделается «императором» и будет резать людей ножиком и колоть иглами, чтобы они были здоровыми и веселыми.
Все было бы ладно, кабы, спустя пару лет, не начали происходить с парнишкой странные дела. То вдруг унты наизнанку наденет, то птичьи силки на шею наподобие бус напялит, то отцовский знак «Ударник соцтруда» в ноздрю приколет. А однажды, намазавшись жиром полярного медведя, в гагачьем пуху вывалявшись, явился юный Вава в таком виде на пионерскую линейку. Тут-то родители, приуныв, опять снарядили самую быструю собачью упряжку и махнули в райцентр к шаману-крестному.
… Аккуратно уложив в бархатный футляр фонендоскоп моржовой кости (работа местного умельца), шаман тяжело вздохнул и обреченно промолвил: «Парлептипия»…
- Чем это грозит? – взволнованно вопросил отец.
- Сценарий предопределен, - скорбно ответил шаман, - перфоманс, затем сингулярия, и, наконец, постсингулярия.
- Боже! За что же это нам такое несчастье?
- Наследственная предрасположенность была спровоцирована стрессом, вызванным укусом бешеного лахтака…
- Но вы его вылечите? – с надеждой пролепетала мама.
- Увы, - кротко вздохнул шаман, - это пока не по плечу не только нетрадиционной медицине, но даже прогрессивному шаманизму.
- Может, все-таки, в бубен постучишь? – угасающая надежда придала ироничную лиричность голосу удрученной матери.
- Это не только бесполезно, но может оказаться даже и вредным! – авторитетно отрезал шаман.
- Он умрет? – всхлипнула мама.
- Безусловно! Как все. Но не сразу! Более того, при благоприятном стечении обстоятельств, он может пережить своих сверстников на несколько десятков лет!
- Что для этого требуется?
- Благоприятная среда. Вашему сыну необходимо по достижении половой зрелости погрузиться в среду мегаполиса, лучше всего, Москвы. Маргинализированная амбивалентность гиперубанизированного социума парциально скомпенсирует парлептипность.
- Переведи! – растерялся отец.
- Ну, чё вы, блин, в натуре? – обиженно отозвался шаман, - в большом городе всегда найдется немало лохов, которым ваш сынок сможет навешивать лапшу на уши для удовлетворения ненасытной парлептипности.
Личное оленье стадо шамана пополнилось на двенадцать голов, а родители юного императора начали готовит чадо к покорению столицы.
В престижный московский вуз Вава поступил легко, без экзаменов и без конкурса, как представитель народов Крайнего Севера. Жизнь в общаге ему не угрожала, так как в Москве имелась родная бабка с опрятной трехкомнатной квартирой в тихом арбатском переулке. Отношения с сокурсниками у Вавы складывались ровно, как осколочные фугасы на дне прифронтового окопа. Не вдоволь обласканные судьбой сокурсники не смогли простить Ваве его бесконкурсное вхождение в среду интеллектуальной элиты столицы и комфортное проживание в историческом районе. Это могло бы быть простительно лишь ортодоксально-интеллектуальным победителям всех и всяческих олимпиад и конкурсов, заслуженным мастерам спорта или, на худой конец, самобытно-талантливым виртуозам гитарного рока. Вава же ни в чем подобном не был замечен и потому в один не такой уж прекрасный день оказался посреди улицы среди агрессивных амбалов-сокурсников в состоянии человека, готовящегося получить по морде неизвестно за что.
- Вы не сможете этого сделать, - печально провозгласил Вава.
- Это почему? – возопили жаждущие крови сокурсники.
- Я парлептипен, - едва слышно проронил Вава, мучительно краснея и отводя глаза в сторону.
Да… Было время, когда слова имели власть над людьми! Его заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы. Сокурсников как ветром сдуло. И только дымившийся вокруг Вавы асфальт напоминал о том, что несколько мгновений назад стадо бешеных бизонов оплавило его стремительными подошвами прочных в ту пору отечественных кроссовок и китайских кед.
Молва о парлептипности Вавы, мигом переполнив комсомольскую ячейку и профком, выплеснулась в деканат и на кафедры. Теперь, посещая лекции и семинары, Вава сидел в окружении четырех пустых столов по периметру, а зачеты и экзамены сдавал исключительно автоматом - напуганные молвой преподаватели всячески избегали встречи лицом к лицу с парлептипным студентом.
Однажды, в группе Вавы появился новенький, перешедший с параллельного потока Мишка. Ничего не подозревая о парлептипности, он сел рядом с Вавой и, хлопнув его по плечу, заявил: «Посижу с тобой. Скучно, поди, одному?» Не обращая внимания на пытавшихся оттащить его от Вавы сокурсников, Миша пригласил императора выкушать после лекций пивка. Стосковавшийся по простому человечьему общению, Вава с радостью принял это приглашение. И вот, по окончании учебного процесса, Вава с Мишей посетили ближайшую пивнуху, где отсутствие сидячих мест гармонично сочеталось с обилием исправных пивных автоматов, беспрекословно отдающих за двугривенный кружку незатейливого напитка. Вава непозволительно расслабился. Он выпил подряд три кружки пива носом, при этом рассказывая Мише заурядно-экстраординарную историю своей жизни. Весь личный состав завсегдатаев пивной столпился поглазеть на диковину. Рыжий верзила в щегольском батничке напрямик спросил Ваву: «А стакан водки носом выпить сможешь?» Вава скромно улыбнулся: «Не пробовал. Но, наверное, смогу». Водка возникла моментально, и Вава залпом осушил носом целую бутылку. И тут-то отсутствие опыта нормального студенческого общения сыграло с Вавой злую шутку, и он выдал на-гора все выпитое тем же путем. Больше всего досталось джинсам и батнику рыжего верзилы, который, придя в себя, легонько расквасил Ваве нос и спросил удивленно:
- Что это было?
- Перфоманс, - пролепетал Вава, виновато улыбаясь и размазывая кровь рукавом по физиономии.
На это словечко, как пчелка на мед, влетела непонятно откуда взявшаяся шустрая иностранная корреспонденточка, мигом всех сфотографировавшая и взявшая под шумок у Мишки интервью о Ваве.
Эта история никак не отразилась на Ваве, ибо блестящие заграничным глянцем развороты иностранных журналов с портретом окровавленного Вавы не могли просочиться через железный занавес, а Миша сдрейфил и переметнулся в компанию прочих трусливых сокурсников.
Институт Вава окончил легко, сдав госэкзамены автоматом и получив непонятно за что красный диплом. По распределению его на пытались заслать в дальние края, а отправили в армию, но военком, увидев диагноз «парлептипность», сказал: «через мой труп попадет он в армию», и в результате Вава остался в Москве офицером запаса второй категории со свободным дипломом. Тут бы и начать жить, но накатила сингулярия…
Долгих двенадцать лет Вава был себе не хозяином, а рабом неумолимой и мучительной, как каторга, сингулярии. Каждый месяц двенадцатого числа, не взирая на погоду и политическую обстановку, сингулярия выталкивала Ваву из дома и гнала на станцию метро «Комсомольская», где он в течении двенадцати часов должен был отобрать из толпы двенадцать кандидатов в апостолы сингулярии и вручить листовки с тезисами, которые Вава готовил в оставшиеся дни месяца без отпусков и выходных.
По прошествии года, коренные москвичи уже усвоили жесткий график странного паренька и планировали свои маршруты по двенадцатым числам так, чтобы миновать стороной станцию «Комсомольская», но обилие туристов, гостей и командировочных давало Ваве возможность регулярно приносить сингулярии положенную ей двунадесятую жертву.
Естественно, что очень скоро император попал в поле зрения могущественной Конторы. Двенадцать лучших дешифровщиков, потратив двенадцать драгоценных машино-часов могучего суперкомпьютера, так и не сумели расшифровать ни одного сингулярного послания. Они посчитали это достаточными основанием, чтобы объявить начальству, что Вавины листовки являются абсолютной бессмыслицей и не содержат даже следов намека на афганские события. В эпоху, вплотную предшествующую развалу дряхлеющей империи, руководители Конторы решили не трогать непонятного, но безвредного императора. Напротив, по двенадцатым дням на «Комсомольскую» стали специально свозить буржуазных корреспондентов, чтобы показать советскую свободу слова в действии. Правда, от Вавы потребовали, чтобы он делал листовки не двенадцатого формата, а одиннадцатого, чтобы их было удобнее подшивать в папки архивов Конторы. Вава категорически отказался пожертвовать сакральным форматом. В итоге сошлись на том, что Вава будет делать один специальный уменьшенный экземпляр листовки для архива Конторы. Но Ваве так и не довелось морщась от отвращения изготавливать гадкий тринадцатый экземпляр, ибо вскоре империя с Конторой и вовсе рухнула, и к Ваве был потерян всякий государственный интерес. Любопытно, что император почти безболезненно перенес распад империи. Этот парадокс еще ждет анализа грядущих исследователей.
По окончании двенадцатилетнего цикла, сингулярия как будто бы начала отступать. Вава приободрился: «на работу устроюсь, женюсь, детишек заведу, заживу по-людски». Да не тут то было! Совершенно внезапно, девятым валом нечто безудержно стихийное захлестнуло Ваву с головы до пят. «Постсингулярия!» – смекнул император. Она наполняла Ваву дерзко и стремительно. Он чувствовал, что ее агрессивный напор остановить невозможно. Любые попытки задержать ее в себе приведут в конечном счете к тому, что его разнесет на мелкие кусочки. Самое страшное было в том, что Вава, будучи где-то в глубине души пассивным гуманистом, не ведал, выдержит ли окружающий его эфемерный мир этот бешеный натиск рвущейся наружу агрессивной постсингулярии. «Пусть», - говорил он себе, - «я выпущу ее наружу. Мир, наверняка погибнет». «Но если я попытаюсь задержать ее в себе», - продолжал размышлять Вава, - «то она и меня разнесет в клочья и, вырвавшись наружу, все равно погубит мир». Тут Вава сумел проявить величие истинного философа: «Из двух зол следует выбрать меньшее. Если мир обречен, то пусть хоть я останусь цел. Мне следует выпустить постсингулярию наружу!»
Плохо же вы думаете о Ваве, если решили, что он не оставил последнее слово за крестным! Вава два часа набирал номер мобильника шамана. Тот не отвечал, потому что как раз в этот момент спасал любимую олениху отца Вавы от внематочной беременности. Когда шаман, наконец, спас ее, он ответил изнемогающему Ваве: «Спокойно, сынок! Ты не в силах сдержать постсингулярию, я знаю. Но выплеснуть ее в мир ты должен только через Интернет! Отфильтрованная TCP/IP протоколами, прокси-серверами и шлюзами, процеженная через капилляры оптоволоконного кабеля, продутая космическим ветром околоспутникового пространства, она окажется не столь губительной для мира, как излитая в непосредственном плотском бурлении. Ты понял меня, сынок?»
Вава не слышал последней фразы крестного, он пулей влетел в интернет-кафе и… Постсингулярия истекала из него настолько быстро, насколько позволял канал - 6,5 мегабит в секунду. Тем не менее, через четверо суток она истекла из него вся…
Затаив дыхание, опустошенный, как попавший под каток мяч, Вава с волнением следил по сводкам новостей за ходом исторгнутой им постсингулярной лавины. Шаман, как всегда, оказался прав. Электронная паутина самортизировала губительный для мирового сообщества удар. Были, конечно, отдельные локальные катастрофы: залитые неукротимыми водами Дрезденская галерея и Пражское метро, смытые в море палатки и машины дикарей на черноморском побережье. Был также полностью смыт с лица необъятных российских просторов сверхсекретный объект минобороны «Гадюкино-12». Но в прессу информация о его исчезновения просочиться не могла, а только легла на стол Верховного Главнокомандующего с грифом «Теперь уже абсолютно секретно».
Обессилевшей рукой с двенадцатой попытки Вава сумел набрать номер крестного.
- Постсингулярия вышла вся, шаман. Что будет дальше?
- Ты спрашиваешь, что будет дальше, сынок? Этого не знает никто…
- Но ведь это страшно, крестный, не знать что будет дальше!
- Да, страшно… Но ведь интересно? Страшно интересно!
Котовский
1 сентября 2002
уцелевшей уголок Европы