Они гуляли вдвоем очень долго, до темноты.
Отец наблюдал, как его двухлетний сын ловко управляет игрушечными машинками, возит их заботливо по асфальту, бережно разворачивает, почти как он сам свой "Ford", когда пытается выбраться из автомобильной пробки…
Они гуляли до самой темноты, до такой темноты, что уже близорукий отец перестал видеть эти крошечные машинки. Но и после этого они гуляли еще и еще… Так, неторопливо передвигаясь, подошли они к подъезду соседнего дома, к лестничным перилам которого были привязаны забытые кем-то шарики, наполненные легким газом.
- Шарики-и-и… - удивился мальчик, растягивая последний слог.
- Шарики… - повторил отец. - Я дам тебе их, если хочешь.
Он отвязал шарики и подал их сыну. Тот взял их - и в тот же миг забыл о своих машинках, об отце, о всем остальном в мире. Мальчик потянул за нить и шарики забились над его головой. Он дернул еще раз и рассмеялся. Шарики повторили свой танец.
- Видишь, - сказал отец, - они хотят поиграть с тобой. Держи их крепче.
- Шарики… - повторил мальчик. И восхищение перед этими свободно парящими существами, радость от обладания ими, страх от возможности потерять их, соединились в его крошечном перепачканном кулачке.
- Папа, папа… Шарики - говорил сын.- Шарики… Большие шарики…
- Не отпусти их, они ведь такие легкие…
Отец тоже смотрел на эти летающие островки, практически уже не различимые по цвету из-за глубокой темноты. Впрочем, один из шариков, кажется, был зеленым, как бесконечный лес около забытого дома, как все предметы из того простого и понятного времени…
Отец снял очки - и шарики увеличились в размерах, стали больше от неясности своих очертаний. Он коснулся ближайшего из них свободной от очков рукой, потом коснулся еще раз и сильнее…
- Папа, не трогай! Я сам… - обиделся сын и потянул что было силы за нить, связывавшую шары. Потянул так сильно, что она выскользнула из его кулачка, освобождая сказочные легкие сферы, открывая им путь в черную надземную бесконечность…
За какое-то мгновение поднялись они на недосягаемую для живущих на земле высоту, оказались где-то на далеком звездном фоне Большой Медведицы.
- Папа, возьми! Возьми! - закричал ребенок и вдруг заплакал. - Отдай… Папа… - повторял он.
Отец успокаивал его, говорил что-то, что-то нереально глупое, какой-то вздор о самолете, который непременно пролетит вскоре, поймает шарики и принесет их домой.
- Шарики!… - звал мальчик. - Шарики!… Ему было непонятно, почему папа не может вернуть улетающие шары? Ведь доставал же он закатившиеся под диван игрушечные мячики.
Отец надел очки, но увидел в небе лишь те мерцающие маленькие неподвижные шарики, которые исчезают только под утро.
После прогулки мальчик уснул легко, едва коснувшись подушки. Что-то мешало уснуть отцу, и он, вопреки своей воле, наблюдал, как гаснут прямоугольные оконные звезды на каменном небе соседнего дома, как разыгрывает свой спектакль кукловод-ветер и куклы-деревья, как уходит куда-то невидимая и неощущаемая в дневном свете, а ночью вязкая и удушающая субстанция - время.
Примерно раз в полгода выпадает на долю отца такая ночь, когда он ощущает это страшное необъятное измерение, эту странную букву t , умноженную саму на себя в формуле свободного падения. Он чувствовал ее уже в восемь лет, когда, листая энциклопедию с лицами политиков и полководцев, вдруг понял, что смертен, как и эти бывшие люди, превратившиеся в изображение на плотной бумаге. Он чувствовал ее в университетские годы, когда мир для него взорвался компьютерами - и счет времени пошел на мегагерцы в секунду. И позже, когда рушился советский мир, а он обнимал свою будущую жену… Когда появился на свет его сын, а он боялся взять его на руки целый месяц… Когда все они бежали в Соединенные Штаты, потому что кто-то рисовал свастики на двери их квартиры и несколько раз пытался эту дверь поджечь. Когда были месяцы без работы, и время исчислялось днями до черты, когда на последний доллар будет куплен для ребенка пакет молока. Когда он нашел свою первую работу в новой стране, и время полетело быстро, как сырые заготовки для пирожков вдоль осей и плоскостей особой машины для их изготовления. Он работал тогда в пекарне, и многие с отвращением смотрели из проезжающих мимо автомобилей, на него, идущего после работы пешком, перепачканного сырым тестом, пересыпанного мукой.
Через пару месяцев он нашел для себя настоящую работу по специальности.
Но был когда-то самый первый миг этого необъятного чувства времени, необъяснимого ощущения самого печального мирового направления. Тогда, двадцать лет назад, было ему столько же, сколько теперь его сыну, и был еще крепок дом детства, и лес в двадцати метрах от порога был границей мира. Что разбудило его тогда, в то забытое людьми навсегда, пятое время дня: между ночью и утром…? Предрассветный дождь - последняя капля минувшего лета…? Невидимый странник, заглянувший в окно…? Или зима, вдруг открывшая свое бесстрастное лицо…? Впервые в жизни заплакал он тогда не от боли, не от голода и не от страха. Сделал он это так тихо, что даже мать не услыхала его, лишь за окном в сером месиве дождя, потерявшая в осенних битвах все свои листья, яблоня разделяла его чувства, кивала ему бесконечно долго и устало до самой последней минуты его печали, до тех пор пока он не уснул, до самого рассвета…
Отец встает, идет в соседнюю комнату, ищет свои часы. Найти их непросто: ремешок потерян, нет времени купить новый. Наконец, находит их, силится разглядеть стрелки в темноте. Половина четвертого! Ночь уходит, в семь уже надо будет собираться на работу. Медленно, но угрожающе неотвратимо подступает головная боль.
- Папа! - вдруг зовет ребенок. Он проснулся и теперь стоит в кроватке, как маленький восклицательный знак.
Отец берет его на руки.
- Туда! - требует мальчик, протягивая руку к окну. - Туда!
- Там темно, - говорит отец. - Видишь, ночь еще не прошла…
- Туда, папа! Туда! - настаивает сын и бьется в руках отца. Ему не хватает слов выразить свою мысль. От досады он даже раза два увесисто шлепает ладошкой по отцовской груди. И вдруг он находит нужное слово, и уже почти сквозь рыдания, но все ещё отчётливо зовет:
- Шарики-и-и…
Затем как-то в одно мгновение успокаивается и засыпает, опустив голову на плечо отца, и уже во сне видит он свои шарики, летящими где-то над рекой Делавeр, куда-нибудь к океану, видит их всё ещё верными себе до самой последней минуты, до тех пор пока он спит, до самого рассвета…