Ольга Анатольевна Колоколова обладала очень редкой профессией. Ольга Анатольевна была женой гения. Вообще-то она еще была иллюстратором, оформителем и дизайнером, но все эти занятия меркли по сравнению с основным. Жена гения!
Ибо муж Ольги, Александр Владимирович Колоколов, был гениальным художником. Самым настоящим, без дураков. С картинами, которые покупали, выставками, на которые ходила публика, напечатанными альбомами с репродукциями и собственным сайтом в Интернете. И все это в двадцать шесть лет.
Кроме того, Александр Владимирович был на редкость приличным человеком – для гения, разумеется. Может быть, от того, что он не успел привыкнуть к статусу знаменитости и считал себя талантливым, но еще не гениальным. Иногда, конечно, он говорил жене что-то вроде «Ты понимаешь, Оля, как тебе повезло со мной?», но только предварительно убедившись, что она поймет шутку. Оля шутки понимала. Оля вообще все понимала. Такое у нее было свойство характера, (отметим вскользь - во всех остальных вопросах далеко не ангельского) - все понимать. Оля понимала, что ее муж гений и хороший человек, понимала, что он ее любит, а она сама – любит его, понимала, почему соседка снизу часто стучит им в потолок, а консьержка здоровается каждый раз так, как будто говорит не «добрый вечер!» а «пошел на ***!», и еще кучу разных вещей.
К Колоколовым часто приходили гости, в основном – Сашины друзья. Приходил, например, Олег Лаврищев, тоже художник. Первым делом шел смотреть Сашины картины, а потом долго рассуждал о композиции, грунтовке, фоне, Трещине, Соколове, Хмельницкой, Пикассо, Шагале и прочей чепухе. Потом приходили Сергей Мыльный и Вадим Кучин – опять-таки художники. И все вместе принимались выяснять, кто из ныне живущих живописцев наиболее велик.
- Вот, например, я велик, - говорил Лаврищев. – И, пожалуй, Сашка… Ты, Олька, его береги…
Тут Сергей Мыльный обижался, но через какое-то время его уговаривали, что он тоже великий.
На прощание трое друзей окидывали Олю плотоядными взглядами и осыпали комплиментами.
- Вот, везет некоторым с женами… - шептал разведенный Вадим Кучин.
- Оленька, ты буквально озаряешь все вокруг светом… Вот не поверишь, такое настроение поганое было, а как к вам пришел, тебя увидел – словно помолодел, - и галантный Олег Лаврищев лез обниматься.
- Давай, Олька, пока, - басил бывший Олин одноклассник Сергей Мыльный. – Зря ты за меня замуж не вышла…
Потом они уходили, а Оля шла курить на балкон, пряча от мужа слезы. Оля была плаксой и художником. То есть, художником была раньше, до того как стала иллюстратором, оформителем и дизайнером, а плаксой до сих пор.
Оля рисовала пастели и акварели, причем ей самой работы нравились. Более того, Саше тоже нравились. По крайней мере, он так говорил. Однако все Сашины друзья (Олины ничего в живописи не понимали и реагировали в основном в стиле «Ну ты даешь!..» и «Я бы так никогда…») реагировали как-то непонятно. Они говорили:
- Хорошо, Олька, очень хорошо… Техника – блеск! Только… Тебе не кажется, что композиция немного банальна?..
Или:
- Здорово! Не знаю, что еще сказать, но мне нравится!..
А потом часами рассуждали о каждом сантиметре очередной Сашиной нетленки.
Оля за мужа радовалась и ни коим образом не завидовала, но иногда хотелось понять – исключительно для общего развития – чего такого гениального у него. И чего не хватает у нее. При всем всепонимании эта вещь Ольге Антольевне никак не давалась.
Иногда Саша рукой мастера подправлял Олины этюды. Добавлял два-три штриха. И неизменно говорил, что ему очень нравится. Чем нравится – не объяснял. Зато мог сказать в каком порядке:
- Больше всего, пожалуй, синие цветы, потом красно-оранжевые, потом банки, потом помойка, потом зеленая кукла… Ну я не знаю почему, ты пойми, я не критик…
Оля понимала – он не критик. По отношению к ней. Оля вообще все понимала. По отношению к ней кто угодно не критик. Она убеждала себя, что ей все равно, неважно кто что думает, вот Саше - нравится, и ей нравится. Кстати говоря, даже лучше, чем у Вадима или Сережи. Вот и все. Но не убеждалась. Саша не критик… Он ее даже никогда ни с кем не сравнивал – очень деликатно, но так необычно в их компании. И в одних с ней конкурсах не участвовал – тоже, видимо, из деликатности.
- А может, тебе я нравлюсь? А не мои картины?
- Олька, ну ты что? – обижался гений. – Мне - ты отдельно, картины отдельно.
В общем, Оля решила лучше быть хорошим иллюстратором, чем непонятно каким художником.
Среди всего прочего она рисовала овец. Для открыток. Уйма овец для уймы разных открыток. Овца на окне, овца в цветульках, овца с луной, много овец со стаканом молока…
Саша ходил вокруг, писал портреты, целая серия, «Дамы в шляпах». Потрясающие дамы, с длинными носами и шеями, и все в шляпах. Саша переживал и старался. Вечером приходили друзья и разговаривали про текстуру, краски, стили, Лаптеву, Рогова, Моне и Ренауара. Смеялись над Олиными овцами. Овец они критиковали – овцу в шкафу, двух овец на дороге, маленькую овечку в чашке. Спорили, предлагали бокал вместо чашки и рюмку вместо бокала, говорили, что две овцы на дороге не смотрятся, лучше троих, говорили еще что-то конструктивное. Потом, отвесив традиционные комплименты, уходили.
Оля рассматривала Сашины работы. Носатую рыжую девушку в огромной шляпе. Расплывчатую красотку в шляпке с вуалью. Двух ошляпованных старушенций на лавочке. Теперь Оле не с чем было подсознательно сравнивать Сашины картины, и все было проще.
Овца за компьютером, овечки идут гуськом, овечки прыгают через лужу. Оля сходила с ума. И все понимала. Она не гений, поэтому обидно. Но все пройдет. В конце концов, она же во всем и виновата, нечего было спрашивать совета по каждой мелочи, показывать что-то другим только после гениального одобрения. Надо раньше взрослеть и стремиться к самостоятельности.
Оле хотелось писать корабли – но это банально. Овца ловит бабочек. Оля думала написать большое полотно, туалетный столик, уставленный коробочками, пузырьками, флакончиками и прочим – но это слащаво, а кроме того, совершенно явно – «женское искусство». Овца летает среди бабочек.
Саша замечал, что настроение жены день ото дня все хуже, но он был гений, ему не нужно было уметь понимать. Он и не понимал. Не понимал, почему Оля бросила всерьез писать, почему часами рисует овец, почему ей плохо, зачем Герасим утопил Муму и что вообще происходит в мире. Овца на крыше.
Саша писал новую серию, люди-корабли. Толстая леди–подводная лодка, маленький мальчик–фрегат, тощая девушка–яхта. Оля ложилась спать, бормоча на манер заклинания:
«Кхари хкхрис, кхари хкхрис, кхари хкхрис
Пхотхлеби михкхриен кхардакхар
Хедари хедаджарс руалад хрис
Сада хар, сада хар, сада хар»
Приходили друзья, обсуждали Сашину победу на международном конкурсе, хвалили овец. Овца-яхта, овца-подводная лодка, овца-фрегат. Олины старые акварели висели в холле. Все ходили мимо, ничего не замечали.
На улице было жарко и летали маленькие овечки, маскировавшиеся под тополиный пух. Лезли в нос и уши, блеяли из компьютера. Ночью снились Оле, не хотелось просыпаться. Оля стала злая. Ездила в метро и думала, ненавижу толстух в обтягивающих красных свитерах, мудаков в носках и сандалиях, бородавчатых идиоток в ярко-зеленых платьях и придурковатных выпендрежных мальчиков в период полового созревания. Смотрела на консьержку, будто собиралась плюнуть ей в лицо. Дома Олю ждали овцы.
Муж расстраивался, друзья беспокоились. Оля сидела на диване, спина прямая, волосы заколоты, абсолютно чужая, в окружении овец.
- Оля, ты совсем в овцах закопалась… Смотри, превратишься еще в овцу… - опасливо шептал суеверный Вадим Кучин.
- Оленька, слушай, а это твоя акварель в коридоре, да? Очень недурна… Зря ты окончательно на овец перешла, - галантно говорил галантный Олег Лаврищев.
- Олька, чего кислая такая? – басил Сергей Мыльный. – Сходим завтра пивка попить, а? После выставки…
Оля улыбалась. В ее присутствии старались говорить тише, не упоминать живопись и овец. Сначала обсуждали погоду, потом природу, потом музыку, потом литературу, потом жи… животных. Потом долго молчали, много курили, расходились. Они же художники, как они могут не говорить о Главном! Саша тайком советовался с психиатром.
«Ветер веет, ветер веет, ветер веет,
Листья летят туда, ветер-и-ветер
Деревьев ряд, деревьев строй гнет в дугу.
Где ты, где ты, где ты.»
Зимой Оля начала принимать таблетки, и овцы постепенно отступили. Дольше всего снилась крошечная овечка, выглядывающая из-за кустов, но со временем исчезла и она.
Оля стала делать кукол. Саша продавал свои картины крупнейшим музеям мира, Лаврищев, Мыльный и Кучин тусовались на кухне, и все шло своим чередом.