“МАШИНА ВРЕМЕНИ”
НА СЦЕНЕ И ЗА КУЛИСАМИ
Легендарная группа в лицах.
Сергей Кавагое.
Документальная повесть
ПРЕДИСЛОВИЕ
Торонто, март 2001 года. Мы с Сережей Кавагоэ идем от автомобильной стоянки к концертному залу, где через час должен состояться концерт “Машины Времени”. Лишние билетики спрашивают уже на дальних подступах. Причем, спрашивают не только сорокалетние дяди и тети, но и совсем молодые ребята и девчонки.
Недалеко от двери стоит молодая девушка с озорными конопушками на вздернутом тульско-орловском носике и ее канадский кавалер в страшно модных джинсах, которые свисают мешком так, как-будто у их владельца недержание стула и они уже полны-полнехоньки. Девушка спрашивает про лишний билетик и мы безнадежно разводим руками, показывая, что таковых у нас нет.
– Да, популярная группа, – слышу я сзади на английском реплику ее кавалера.
– Я же тебе говорила, – отвечает девушка с нотками безнадежности в голосе. – Это русские Битлз.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ХОЛОДНАЯ ВЕСНА СЕМЬДЕСЯТ ДЕВЯТОГО
Зима семьдесят девятого года в Москве выдалась лютой. Столбик термометра падал до минус сорока градусов и, окажись человек на улице, даже залитые внутрь плюс сорок не спасали от пронизывающей стужи. Город почти вымер и случайные прохожие пулей неслись к спасительному метро, на бегу растирая отмороженные щеки и пунцовые уши. От мороза лопалось все, что могло лопаться: отопительные трубы, батареи, кирпичи, оконные стекла и человеческие отношения. Все ждали весны.
Ждала ее и “Машина Времени.” Между Андреем Макаревичем и Сергеем Кавагое, десять лет назад создавшими “Машину Времени” и единственными, кто бессменно играл в ней все эти десять лет, стояла стена холода и отчуждения. Оставалась слабая надежда, что весной все изменится и оттает.
К весне 1979 года “Машина” достигла зенита славы подпольного периода своей истории. Концерты были расписаны на месяцы вперед, фаны толпами осаждали клубы и кафешки, где проходили концерты, поклонницы визжали и царапали себе лица (правда несильно, больше отдавая дань заведенной Битлз моде), и в каждой московской квартире, где в наличии имелся хотя бы один молодой оболтус от пятнадцати и старше, постоянно крутили писанные-переписанные пленки с “Марионетками” и “Битвой c дураками”.
К тому же к этому времени вовсю расцвел коммерческий талант художественного руководителя группы Ованеса Мелик-Пашаева, хотя то, чем он занимался к художественной стороне дела никакого отношения не имело и впоследствии стало ассоциироваться с терминами “коммерческий директор” и “воротила шоу-бизнеса”. Это в демократической России такие громкие титулы ничем не грозят их владельцам, разве что только неприятным контрольным выстрелом в голову (того же Мелик-Пашаева заказали уже в 90е годы, но киллер, к счастью, промахнулся и Аванес отделался легким испугом). А в коммунистическом Союзе только за одни эти слова можно было получить по десять лет строго режима за каждое. Поэтому предприимчивай Ованес (которого в команде ласково звали Ванькой) и стал называться художественным руководителем.
С его приходом деньги хлынули рекой. Перед самым развалом “художественный руководитель” осчастливливал каждого участника группы тысячей – полтора тысячими рублей “черного нала” в месяц. Деньги по тем временам огромные, равные примерно годовой зарплате рядового совслужа. Сколько оставлял Мелик-Пашаев себе до сих пор не знает никто, но обижать себя было не в его натуре.
Казалось бы, чего еще надо? Творческое признание, пусть подпольно, но растиражированные по всей стране кассеты, ставившие “Машину Времени” по известности в один ряд с Владимиром Высоцким, Булатом Окуджавой, Юрием Визбором. Ревущие поклонники и экзальтированные, готовые отдать самое дорогое и сокровенное, поклонницы. Приличные деньги.
Но, как поется в песне, “жизнь паскудная страна.” К весне трения Макар-Кава достигли критического уровня. И, несмотря на обоюдные старания сохранить группу, никакая смазка не могла эти трения снять. Ни совместные поездки на рыбалку, ни просто совместные возлияния и разговоры по душам без привлечения удочек и мормышек. Неприятие друг друга перешло в последнюю, личностую фазу, после которой “развод и девичья фамилия” неизбежен. И даже попытки расчетливого Маргулиса примирить непримиримых и объяснить им, что они оба чудаки на букву “м”, режут курицу, несущую золотые яйца, и ведут дело к несусветной глупости, висли в прокуренном воздухе тесных клубных подсобок, где перед выходом на сцену ребята принимали традиционный разминочный стакан.
Как всегда, когда дело доходит до развода, причина была не одна. Во-первых, неумолимое время и реалии жизни все дальше разносили их друг от друга. Когда-то не-разлей-вода друзья, необремененные ничем кроме музыки, проводившие вместе все концертное, репетиционное и свободное время, способные сутками, пока наконец не понравится всем, прогонять одну и ту же песню, неизбежно повзрослели. Оба к тому времени уже были женаты. Андрей Макаревич женился на Леночке Фесуненко, симпатичной дочке политического обозревателя Игоря Фесуненко, известного всей стране в качестве страстного обличителя коррумпированных южно-американских режимов (я думаю сейчас его разоблачительные репортажи опять можно было бы с успехом крутить по телевизору в цикле “Кремлевские нравы”). Сергей тоже был женат. Вне сцены виделись все реже и реже, после концертов спеша по домам.
Андрей и Сергей всегда были очень разными людьми. Эмоциональный, падкий на похвалу и легко обижающися на критику, быстро увлекающийся (и не только новыми музыкальными стилями) и мгновенно воспринимающий все новое Макаревич, и обстоятельный, педантичный, пунктуальный, по-восточному рассудительный, предпочитающий семь раз отмерить, хвалу и хулу принимающий равнодушно (по, крайне мере, внешне) Кавагое. И если раньше такое несходство характеров компенсировалось юношеским задором, совместным помешательством на музыке и крепкой дружбой, то после вступления в золотую семейную пору жизни “отрыжки индивидуальности” разносили их все дальше друг от друга.
Во-вторых, начались традиционные для любого коллектива разборки на тему “кто самее”. Кавагое играл на клавишных, барабанах и писал оранжировки для многих песен. Макаревич был безусловным лидером группы, автором практически всех исполняемых песен, ритм и соло гитаристом, вокалистом. Именно это последнее качество на протяжении всех десяти лет вызвало серьезную критику со стороны Кавы, которую Андрей воспринимал очень болезненно. Отдавая должное поэтическому таланту Андрея, Сергей при всяком удобном случае давал ему понять, что петь тот не умеет, и хорошо бы “Машине Времени” обзавестись приличным вокалом. Именно поэтому в разные годы возникали проекты с привлечением в качестве вокалистов Сергея Грачева, Юры Ильченко, Алексея Романова, которые впрочем по разным причинам успехом не увенчались.
Однажды, когда Кава в очередной раз достал Макаревича своим брюзжанием на тему “а хорошо бы нам приличный вокал заиметь”, тот в сердцах ему бросил:
– Вот ты сам и пой,
на что невозмутимый Японец ответил:
– Я, в отличие от некоторых, не берусь за то, чего не умею.
Вполне естественно, что с ростом популярности “Машины” имя Макаревича, как автора и исполнителя большинства песен, все больше выходило на передний план. Вот что он сам пишет по этому поводу в своей книге “Все очень просто” (в дальнейшем это название прекрасно спародировал бывший барабанщик, а затем звукооператор группы Максим Капитановский, назвав свою книгу “Все очень непросто”):
“Сережу очень задевало, что мое имя все чаще и чаще звучало в связи с “Машиной Времени”, а имена остальных, соответственно, реже. Сережа был сторонником святого равенства во всем – как у Битлов (мы тогда не знали, что и у Битлов такого равенства не было). Я тоже выступал за это самое равенство всей душой, и меня огорчало то, что происходило, но происходило это само собой и, естественно, из-за того, что я писал песни, я же их и пел. Никаких усилий для роста своей персональной популярности я, конечно, не прилагал, скорее, наоборот.”
В последней фразе Андрей, конечно, лукавит. Ему никогда не было чуждо здоровое тщеславие и желание стать российским Ленноном (в чем, безусловно, нет ничего зазорного, поэтому непонятно зачем Андрей, умный человек и талантливый литератор, написал такую явную “клюкву”, прекрасно понимая, что ничего кроме иронической улыбки у читателя эта сентенция из разряда советского штампа “я рассматриваю присужденную мне партией и правительством Ленинскую премию как награду всему нашему большому и дружному коллективу” вызвать не может).
Кавагое вспоминает, что афиши того времени просто бесили Андрея и доводили его до белого каления, поскольку на них аршинными буквами было написано
МАШИНА ВРЕМЕНИ,
затем большими бувами
Художественный руководитель
ОВАНЕС МЕЛИК-ПАШАЕВ,
и только где-то внизу маленькими буквами,
Музыкальный руководитель Андрей Макаревич
различимыми только с двух шагов и то с лупой.
Известно, кто заказывает музыку. Тот, кто платит. Нахрапистый, предприимчивый, но по-восточному заносчивый и несдержанный Ованес имел приличную аппаратуру, без которой группа была, как без рук, умение делать деньги, без которых все мы, к сожалению, как без рук, и поэтому в команде эту музыку и “заказывал”, а при случае в ответ на какое-либо замечание с характерной кавказской интонацией мог при всех бросить Макаревичу:
– А не пошел бы ты, Андрюша, на...
Не терпящий хамства во всех его проявлениях, интеллигентный Андрюша только скрежетал зубами и не раз говорил Кавагое, что надо “Ваньку похерить к такой-то матери.” На что Сережа рассудительно отвечал:
– А играть на чем будем? На шиховских гитарах?
Третьей, и наверное самое главной, причиной было то, что по Москве уже бродил призрак “Воскресенья”, пожалуй одной из самых удивительных и ярких российских команд, не раз пережившей взлеты и падения, и навечно ставшей легендой российского рока. О феномене “Воскресенья” мы подробно поговорим в последующих главах, а тогда, весной семьдесят девятого, на фоне постоянных дрязг “машинистов”, их недовольства друг другом и своей музыкой, у Сережи Кавагое как-то сама собой появилась идея поиграть с Константином Никольским, с которым они всегда дружили и песни которого ему очень нравились. Кава, отличавшийся логическим мышлением, восточной вкрадчивостью и умением на этой основе убеждать людей, быстро съагитировал на такой сепаратисткий шаг нестойкого патриота Маргулиса и они начали репетировать вместе в Никольским его песни.
Макаревич ревновал ужасно. Он не говорил громких слов о верности и долге, но было видно, что увлечение основных соратников не его стихами и музыкой, а “талантом со стороны”, ему очень неприятно (а кому будет приятно?). На эту тему неоднократно возникали небольшие перебранки, но Сергей с Женей заявляли, что никакого предательства тут нет, что мол Костя бедолага один, команды у него нет, поэтому они просто помогают ему довести его песни до ума, и т.д., и т.п.
На самом деле теперь уже лукавили Кавагое с Маргулисом. В своих худших опасениях Андрей был прав: на тот момент “Машина” буксовала в творческом застое, ничего интересного у нее не появлялось и музыка Никольского – наполненная новыми красками, философски-свежая – явно притягивала его партнеров (творческий прорыв, а вместе с ним и “Новый поворот”, “За тех, кто в море” случится только через полгода уже в новом составе Макаревич-Кутиков-Подгородецкий-Ефремов). Кстати, “За тех, кто в море” стал, пожалуй, одним из самых популярных хитов “Машины”, если судить по количеству переделок и пародий, которые претерпела эта песня. В каких только вариантах ее не распевала советская молодежь в тот момент, когда распивала: от “я пью одна, а муж мой в море, и пусть его смоет волна” до “и каждый пятый, и каждый пятый, как правило был без рубля”.
Среди многих причин раскола “Машины Времени” образца 1979 года нельзя не упомянуть еще одну. До сих пор непонятна роль, которую сыграл в этом “засланный казачок”, один из бывших звукооператоров группы. Короче – оператор. А еще короче – опер.
В середине 70х годов во время очередной поездки группы “на халтуру” на юг, в купе скорого поезда Москва-Адлер, где ехали “машинисты”, зашел парень с бутылкой портвейна в руке. Был он лет на десять старше их, невысокий, грузноватый, с окладистой, как у Карла Маркса, бородой. Звали парня Шурик. Звездной болезнью ребята тогда не болели (да и сейчас не болеют, хотя портвейн с первым встречным уже пить не будут). Бутылка оказалась очень кстати. Выпили, разговорились, парень очень обрадовался, что его новые знакомые рок-музыканты, сказал, что тоже очень любит рок-музыку (это только потом стало ясно, что любит он ее исключительно по долгу службы), что особых планов на юге у него нет, а если надо, он может подсобить с переноской аппаратуры или с еще чем. В результате весь месяц он ошивался вокруг “Машины Времени”, учил Макаревича нырять (с того времени Андрей пристрастился к подводному царству и до сих пор очень увлечен подводной охотой), оказывал много других мелких услуг и быстро стал в команде своим человеком. Ведь юг, как известно, сближает. Вообщем, вот такое “случайное” знакомство.
В Москве Шурик познакомился с семьями участников группы и всем очень понравился, особенно женам. Физик по образованию, эрудированный и начитанный, не очень опрятный, но обходительный, он к тому же пообещал женам Кавагое и Макаревича, что может сделать их еще красивее при помощи гимнастики йогов. Ну, а какая Елена-прекрасная не хочет стать еще прекрасней? Была набрана группа из жен “машинистов” и других представительниц прекрасного пола, жаждущих физического и нравственного совершенства (одно время ее даже посещала известная актриса Маргарита Терехова). Вполне понятно, что наставник и главный брамин-йог Шурик пользовался в ней безоговорочным авторитетом и через них мог легко влиять на мужей.
Его приняли в группу на должность звукорежиссера. Несмотря на начитанность и обходительность, звукорежиссером он был, мягко говоря, неважным. Во время концертов несговорчивые провода постоянно попадали не в те дырки режиссерского пульта, а то и просто вываливались и свободно висели, как лианы в джунглях. Понятно, что качеству звука это никак не способствовало. После одного из концертов в МГУ выяснилось, что несмотря на задор и кураж ребят, считавших, что они прекрасно отыграли программу, в зале практически ничего, кроме ухающих барабанов Кавы, слышно не было. Это переполнило чашу терпения “машинистов” и все стали требовать от Макаревича найти нового звукооператора, а Шурика отправить на давно заслуженный отдых.
И тут Андрей совершенно неожиданно занял непонятную позицию. Жесткий поборник профессионализма и серьезного отношения к делу, он вдруг изо всех сил начал горе-оператора защищать, говорить что-то про идеалы дружбы и про то, что “Шурик наш человек, а это зачастую важнее профессиональных качеств”, и все в таком духе. Хотя незадолго до этого он не сделал никаких скидок своему лучшему другу, первому барабанщику группы Юрию Борзову (это, кстати, он придумал название “Машины Времени”: именно так, во множественном числе она и называлась несколько лет, пока, как пишет сам Андрей, “в 1973 году непонятливый наш народ, несмотря на отчаянное сопротивление “машинистов”, переделал нас-таки в “Машину Времени”).
В своей книге Макаревич называет Борзова “истинным генератором духа нашей команды.” Но даже этот громкий (и вполне заслуженный) титул не спас Юру от остракизма со стороны Андрея, когда стало ясно, что профессиональный уровень ударника перестал соответствовать уровню остальных участников группы и это тормозит рост всей команды. При этом Макаревич – человек воспитанный, интеллигентный, никогда не кричал и не поносил никого нехорошими словами. Но, как вспоминает Кавагое, Андрей умел так посмотреть на человека, что тому самому становилось ясно: надо брать шинель и идти домой. Поэтому, когда после очередного концерта, где Борзов отыграл весьма неважно, да еще умудрился со страшным грохотом уронить тарелку, одного взгляда Андрея было достаточно, чтобы на следующий день Юра принес “меморандум об отставке”.
А тут Макаревич просто грудью встал на защиту Шурика. Правда, отстоять любимого оператора в конце концов ему так и не удалось, слишком уж много накладок и срывов происходило по его вине. И вскоре в команде появился Мелик-Пашаев, вначале занявший кресло звукооператора, а затем и художественного руководителя.
В 1992 году Сергей Кавагое уже несколько лет как жил в Японии, работал на токийском радио и приехал в Москву продавать свою квартиру. К тому времени все страсти вокруг развода 1979 года давно улеглись, они с Андреем – оба люди незлобливые и не злопамятные – помирились и поехали на рыбалку на Валдай. На обратном пути, кстати, чуть не случилась трагедия точно такая же, как в свое время с Виктором Цоем. По дороге в Москву Макаревич, разморенный свежим воздухом и ранним подъемом (лучший клев, как известно, на зорьке), закемарил за рулем, на мгновение потерял контроль над своим БМВ и если бы сидящий рядом Сергей не вцепился в руль и не выправил летящую на приличной скорости машину... Короче, тот самый Кава, которого Андрей в семьдесят девятом считал чуть ли не “империей зла” внутри группы, через пятнадцать лет спас ему жизнь. А заодно себе.
Тогда на Валдае за рюмкой чая зашел разговор о делах прошлых и Кава сказал, что всегда подозревал факт принадлежности Шурика к компетентным органам, а в Японии на эту тему ему даже приснился сон.
И тут Макаревич неожиданно признался, что... с самого начала знал об этом! Знал, что в команду заслан стукач, однако не только покрывал его, но и как можно выгораживал.
– Иначе бы нас сразу разогнали к едрене фене, – объяснил он. – Времена были такие.
Да, времена действительно были такие. Практически во всех мало-мальски известных коллективах были свои бойцы невидимого фронта, докладывавшие куда надо о моральном облике коллектива и его отдельных представителей, и если представители эти соглашались на сотрудничество и доносительство на других представителей, то пряники (звания заслуженных, народных, госпремии, первые места на конкурсах и фестивалях молодежной песни) не заставляли себя долго ждать. А если нет, то кнут всегда был наготове.
Как бы то ни было, о деталях взаимоотношений КГБ –“Машина Времени ” в 70е – 80е годы знает только один Андрей Макаревич (трудно поверить, что с уходом из группы Шурика “Машина ” по этой части осиротела). Но я не думаю, что Андрей когда-нибудь разоткровенничается на эту тему и мы узнаем подробности такой щекотливой стороны жизни легендарного коллектива.
Тогда же, в семьдесят девятом, Шурик, из “Машины” хоть уже и отчисленный, оставался одним из лучших друзей Макаревича, имел на него большое влияние и постоянно пытался его убедить, что мол раз не ладится, то пошли ты их всех к такой-то матери, ты и сам-сусам, ты и сам самый талантливый-расталантливый, на кой тебе этот Японец нужен. Делал ли он это по заданию партии и правительства, или просто мстил Кавагое, больше других ратовавшему за его отчисление ввиду полной профнепригодности, сказать трудно. Да и особого значения теперь не имеет. А значение имеет то, что весной 79го в “Машине” со всех сторон, и с творческой, и с человеческой, было худо. А раз было худо по сути, то и формальный повод для развала в конце-концов не заставил себя долго ждать.
---------------------------------------------------------
Если Вы зашли на эту страничку с моего персонального сайта,
нажмите кнопку Back в левом верхнем углу, чтобы вернуться.
Если нет, приглашаю зайти на мой сайт www.borisboston.com