11 сентября и другие рассказы (В.Владмели) / Проза.ру

I. Исповедь пушкиниста в Америке.

Чему, чему свидетели мы были!
Игралища таинственной игры,
Металися смущенные народы;
И высились и падали цари;
И кровь людей то Славы, то Свободы,
То Гордости багрила алтари.
А.С.Пушкин.

Через пол часа наступит новое тысячелетие и я буду встречать его здесь, в Америке. Мне хочется себя ущипнуть. Неужели это не сон? Ведь я родился больше чем полвека назад, в годы правления кровавого диктатора, за железным занавесом, в мире, который даже мне теперь кажется средневековым.
Меня отдали в школу для получения обязательного образования и мои одноклассники быстро просветили меня в том, что морда у меня - жидовская. Было это абсолютной правдой, но мне не нравился тон, которым эта правда доводилась до моего сведения и я кулаками отстаивал свое право этой правды не слышать. Наверно, у меня это получалось лучше чем у других "инвалидов пятой группы" ибо я своего добился довольно быстро. А у тех, других это заняло много лет. Их никак нельзя было назвать "мордами", это были маленькие, худенькие еврейчики, очкарики, которые были рождены учеными, врачами и адвокатами, но поставленные в суровые условия советской действительности, они стали заниматься силовыми видами спорта и к старшим классам добились того, что обидных эпитетов не произносили даже за их спиной.
В этой же, очень средней школе, учительнице русского языка, несмотря на все ее старания, не удалось отбить у меня любовь к литературе вообще и к Пушкину в частности, но реализовать эту любовь мне удалось только много лет спустя, ибо мои родители, как и все еврейские родители, не хотели, чтобы я шел в армию, поэтому они регулярно промывали мне мозги, убеждая, что поступать надо не туда куда хочется, а куда надо. И я выбрал институт, в котором во-первых была военная кафедра, во-вторых туда еще брали евреев и в-третьих он был недалеко от дома.
И только после 15 лет подневольного образования я занялся тем, что любил больше всего: я опять стал учиться, теперь уже на курсах экскурсоводов. Окончив их, я начал водить экскурсии в Пушкинский Заповедник, в Пушкинский Петербург, по Пушкинской Москве. Это называлось "халтура", но она приносила мне гораздо большее удовлетворение и моральное и материальное, чем основная работа. Я вообще переселился в XIX век. Все интересные люди России того времени стали моими хорошими знакомыми. Я знал чем они жили, с кем встречались и о чем спорили. Я пытался уйти от окружающей меня действительности, но она упорно обступала меня со всех сторон и настойчиво напоминала о себе.
Мои друзья стали собираться в дорогу и я, конечно, хотел ехать с ними, но девушка, с которой я встречался и которая за время наших встреч чуть три раза не вышла замуж, остановила, наконец, свой выбор на мне. А она не хотела даже слышать об отъезде, ибо воспитывалась в семье верноподданных коммуноидов и ей очень нравилось жить в Москве в эпоху развитого социализма.
И я заметался, как многие молодые люди я хотел все: уехать в Америку, жениться и взять с собой Пушкина. Это было против здравого смысла и, описав ситуацию своему другу, я задал ему вопрос на который не смогли ответить ни Ленин, ни Чернышевский. "Что делать? - спросил я его. И он с легкостью гения ответил мне тоном старого раввина:
-Если ты очень хочешь ехать и не очень хочешь жениться - езжай и не женись; если ты очень хочешь жениться и не очень хочешь ехать - женись и подожди; если ты не очень хочешь ехать и не очень хочешь жениться - не женись и не езжай.
Своим советом он взял у меня патент, который я не мог обойти ни при каких обстоятельствах.
И я женился, и стал ждать. Но это не было пассивное ожидание: каждый день его был заполнен сионистской пропагандой и антисоветской агитацией.
Между тем я узнал, что такое счастье - это иметь красивую жену. Правда, скоро я понял что такое несчастье - это иметь такое счастье, ибо печать в паспорте означала конец тех ограниченных свобод, которые предоставляла мне страна победившего пролетариата. Мне четко указывали, куда пойти, что одеть и с кем встречаться. Мне говорили, что надо есть и в каких словах выражать восторг от принятой пищи.
-Да не буду я есть эту гадость, не нравится она мне.
-Как так? Все едят и всем нравится, а тебе не нравится?
А кто это все? - это мужья ее приятельниц, которых терроризировали также, как и меня. Мы называли это красным террором, а женщины, желая подсластить пилюлю, уточняли: пре-красный.
Я смотрю на свадебные фотографии и мне кажется, что это было вчера, ну, ладно, позавчера, но помню-то я это так, как будто все произошло сегодня утром. Вот мы стоим в окружении родственников и знакомых, из которых "иных уж нет, а те далече". Вот мы расписываемся в какой-то книге, вот пожимаем руку депутату, махровому антисемиту, который под звуки Мендельсона поздравляет двух евреев с тем, что они образовали новую семью и теперь законным путем могут начать плодить потомство на его родине.
А вот наш последний внебрачный поцелуй. Хотя нет, предпоследний. Фотограф, который к часу дня был уже здорово навеселе, сделав снимок, стал недоуменно крутить в руках камеру, а потом, заикаясь и путаясь в словах, извиняющимся голосом выдавил из себя:
-Ребята, ничего не получилось, повторите еще раз, с другой выдержкой.
И мы повторили, с другой выдержкой, а потом еще раз, с третьей выдержкой, а потом еще много раз с разными выдержками. Вероятно, от частого повторения у нас родилась девочка, в которой мы не чаяли души. И так я любил эту живую куклу, что мне очень хотелось сострогать ей младшего братика, но жена уклонялась от моих кавалерийских наскоков, всегда заканчивая наши дебаты одной и той же фразой: "Хочешь - рожай". Конечно, я хотел, но не мог, ибо природа создала меня для другого.
Я смотрю на фотографию и понимаю, почему у меня язык не поворачивался назвать жену своей половиной: я был хорошо упитанным молодым человеком, а она, также как и теперь, была маленькой, худенькой женщиной. Я называл ее своей четвертинкой. И при виде ее испытывал такую жажду, что даже когда принимал ее по нескольку раз в день, мне все-равно было мало.
А вот другая фотография. Сделана она уже в другом месте, в другое время и с другими людьми. Опять это наша свадьба, только теперь фотография уже цветная, а свадьба серебряная. Опять мы целуемся, но выдержка уже не та... И хотя по-прежнему я испытываю жажду при виде своей четвертинки, но теперь я на строгой антихолестерольной диете и принимаю ее раз в неделю, да и то не всегда. Зато теперь на фотографии я вижу свою дочь. Она уже взрослая женщина, которая большую часть своей жизни провела в Америке. Конечно, она ориентируется здесь гораздо лучше, чем мы. Наверно, поэтому на наших семейных советах она является председателем с правом последнего слова; статус наблюдателя с совещательным голосом принадлежит моей жене, а роль народа, который продолжает безмолвствовать, осталась за мной.
А началось это перераспределение ролей 10 лет назад, когда перестройка перешла в перестрелку и я сказал жене, что хочу ехать. Она почувствовала, что на сей раз дело одними словами не ограничится и стала метаться, как птица в клетке. Она предпринимала все возможное, чтобы удержать меня в этой клетке, она не хотела видеть открытую дверь, которая вела на свободу. Она просила и умоляла, она плакала и устраивала скандалы. Мне было жалко на нее смотреть, но я не сдавался. Тогда в последней, отчаянной попытке она обратилась к своему птенчику, которому было тогда 12 лет.
-Оля, - сказала она, - папа хочет ехать в Америку, а я не могу: здесь мои друзья и родственники. Я здесь родилась и выросла, я знаю как здесь жить. Давай останемся, пусть он едет, он будет присылать нам импортные вещи, а ты, когда вырастешь, поедешь к нему в гости.
-Нет, - ответил птенчик, - ты здесь найдешь другого, а папа у меня один, я хочу с ним.
Так она решила и свою судьбу и судьбу своих родителей.
Я смотрю на часы. Новое тысячелетие наступит через 20 минут. И я твердо знаю, что встречать его буду здесь, в Америке, ибо я давно уже променял Пушкина на Mutual funds, а поэзию крупнейших мировых поэтов на прозу финансовых отчетов крупнейших мировых корпораций.
Да, я в Америке, которую наши люди называют трудовым лагерем с усиленным питанием, в Америке, где очень часто приветствуют друг друга не традиционным "Как дела? ", а менее традиционным, но гораздо более близким к жизни вопросом :"Как идет сражение?" (How is the battle?).
Я уже не хочу себя ущипнуть и проснуться маленьким мальчиком, за железным занавесом, в годы правления кровавого диктатора.
Я предпочитаю борьбу в свободном мире.
И вечный бой, покой мне и не снится...

II.Эмиграция.

1. Италия.
В Италии мы оказались с перечёркнутым прошлым, неопределённым настоящим и очень туманным будущим. Мой приятель, снимавший для своей семьи двухкомнатную квартиру, освободил одну комнату для меня и мы зажили так, как будто не выезжали из московской коммуналки. Поселились мы в Санта Маринелло, который находился от Рима на таком расстоянии, что покупать билеты на автобус было непозволительной роскошью, а ездить без билетов – рискованной авантюрой. Пособия ХИАСа (1*) нам катастрофически не хватало, я сразу стал искать работу, и через неделю уже батрачил на поле соседского фермера. Вскоре он называл меня «пайзан» (2*) и с присущим итальянцам темпераментом, помогая себе руками и мешая русские слова с английскими, рассказал, что во время войны был в России. Он знал, как русские любят картошку, и чтобы облегчить участь эмигрантов, готов продавать её по сходной цене с доставкой на дом. Он будет мне чрезвычайно признателен, если я придумаю что-нибудь для привлечения покупателей. Я сказал, что одной его признательности мне мало и в качестве гонорара потребовал недельный оклад. Он так образно показал мне на что я могу рассчитывать, что я расхохотался. Он же, довольный собой, подобрел и обещал меня отблагодарить. На следущее утро я вручил ему своё произведение. Он тут же освободил меня от работы и начал репетировать. Слова мои он положил на музыку и после нескольких повторений, пел почти без акцента. Вдвоём мы нагрузили его небольшой грузовичок и поехали в Санта Маринело. Меня он высадил в самом начале центральной улицы, а сам, останавливая свою машину каждые 10 метров, вполне приличным речитативом пел:
«Русские, картошка,
хорошая картошка,
картошка, картошка,
дешевая картошка».
Картошка не была ни хорошей, ни дешёвой, да и мы не были русскими, но торговля у него шла бойко. На следущий день он уже сделал три рейса, а потом стал скупать картошку у своих соседей и продавать во всех близлежащих русскоговорящих пригородах. Накормив эмигрантов картошкой, он рассчитался со мной, превратил свой грузовичок в базар на колёсах и продавал уже всё подряд. В моей песне слово «картошка» он заменял нужным фруктом или овощем.
Гонорара, полученного от него нам с женой хватило, чтобы съездить с экскурсиями на Юг и Север Италии. Мы спешили посмотреть всё что можно, опасаясь, что нас не сегодня-завтра отправят в Америку. А торопиться, как оказалось, было некуда.
Пока мы ждали решения своей участи, в Советском Союзе первый секретарь ЦК, горбатый борец за трезвый образ жизни, объявил свою страну свободной и демократической. Подданные, поймав его на слове, хлынули из России бурным потоком, который грозил смести всё на своём пути. В ответ президент Буш закрыл Америку. Наше положение стало отчаянным. Итальянский язык не понимал никто, английский знали единицы, но и они могли рассказать нам только о событиях глобального значения, которые нас не интересовали. Нам было гораздо важнее узнать, когда Госдепартамент даст нам добро на въезд в Штаты. Мы находились в Италии на птичьих правах: ни гражданства, ни денег, а после того как отказы посыпались один за другим, среди эмигрантов стали распространяться самые нелепые слухи. Наиболее активные создали комитет по борьбе за въезд в Америку. В том, что Соединённые Штаты должны нас принять сходились все: евреи и пятидесятники, отказники и диссиденты, верующие и атеисты. Сомнение в этом выражали лишь американские власти. Они разрешали въезд только прямым родственникам. Большинство же эмигрантов выехало из Советского Союза по липовым вызовам, к фиктивным родственникам в государство Израиль. Это большинство было очень напугано и начало настоящую войну, в которую скоро оказались вовлечены все эмигранты. Мы съезжались в Рим на демонстрации протеста и, объединившись, представляли собой грозную силу, особенно в свободном от КГБ мире. Количество, как учили нас в школе, перешло в качество и мы уже не боялись ни Бога, ни чёрта, ни Римского Папы, ни крёстного отца. А когда какой-то умник из наших посчитал, что в тюрьмах вечного города для нас не хватит мест, мы перестали бояться и римской полиции. Мы целыми днями носили перед Американским посольством транспаранты и скандировали лозунги, в которых требовали пустить нас в Америку. Это была настоящая осада. Работники посольства выходили за его пределы только в сопровождении карабинеров и только в случае крайней необходимости. Папа-Буш, недавно выигравший войну в Персидском заливе, самонадеянно считал себя самым могущественным человеком в мире и к бывшим советским подданным относился свысока, но мы оказались пострашнее террориста Саддама. Мы гордо называли себя борцами итальянского сопротивления и сражались с отчаянностью гладиаторов. За право въезда в Штаты мы готовы были разорвать в клочья кого угодно и не в Колизее, а прямо на улицах Рима.
К тому времени США уже приняли закон запрещающий переговоры с террористами, но для нас американские законодатели сделали исключение. Сенат послал своих представителей в осаждённое посольство. Мы выбрали своих, а когда стороны встречались за круглым столом, мы создавали шумовой эффект, играя роль стен, которые должны были помогать нам в родном итальянском доме. Местные жители поддерживали нас как могли. Мы уже давно сидели у них в печёнках и они рады были избавиться от нас любой ценой, даже за счёт своих союзников по НАТО. Да и мы уже устали наслаждаться красотами Италии, настроение было совсем неподходящим для восторгов. Мы каждый вечер собирались на центральной площади Санта Маринело и ожидая почтальона из ХИАСа, обсуждали текущие дела. Сходка была для нас базаром, театром и дискуссионным клубом одновременно. Мы гадали почему одни получили разрешение, другие отказ, как попасть в число первых и избежать участи вторых. Когда приезжал представитель ХИАСа все замолкали. Он привозил нам письма и делал объявления. Его слова ждали как приговора суда. Однажды он назвал и мою фамилию.
-Коган!
-Здесь, - радостно крикнул я, но оказалось, что на письмо претендовало ещё три человека. Представитель ХИАСа окинул взглядом толпу, почесал затылок и, приблизив конверт к глазам, прочел название улицы. Я угрюмо замолчал, но мои однофамильцы продолжали борьбу. Тогда почтальон назвал номер дома, чем испортил настроение ещё одному Когану. В финал вышли двое, а победитель выявился, только когда был назван номер квартиры. С тех пор выкрикивая мою фамилию, почтальон всегда читал полный адрес, но ни одного письма за пол года жизни в Италии я так и не получил.

2. Миннеаполис
Я с женой и дочерью попал в Миннеаполис, который граничил со столицей штата – Сент Полом. Оба города в начале 90-х годов представляли собой огромную деревню с несколькими административными зданиями в центре. Во всех справочниках они именовались города-близнецы, но городами назвать их можно было с очень большой натяжкой. Конечно, были здесь театры и концертные залы. Сюда регулярно приезжали второстепенные бродвейские шоу и мы, чтобы не одичать, старались ходить на всё. Благо билеты у нас продавались в несколько раз дешевле, чем в Нью Йорке, прямо пропорционально качеству исполнения. Российские артисты тоже иногда заглядывали в наш медвежий угол. Пример им показал художественный руководитель театра марионеток, Главнокомандующий артистическим подразделением единого фронта коммунистов и беспартийных, М.Горбачёв. Он решил осчасливить жителей американского Среднего Запада своим появлением. Действительно, его приезд был важным событием в жизни нашего сонного города и мой спонсор, узнав о предстоящем визите, предложил мне с друзьями дать интервью для вечернего выпуска новостей. Ко мне домой приехала выездная бригада местного телевидения, руководитель которой усадил нас за стол и спросил, что мы думаем о визите Горбачёва?
-Ничего, - ответил я и это было сущей правдой. Мы оказались в другом мире и пока ещё были в положении слепых котят, которых бросили в реку. Мы отчаянно барахтались, пытаясь прибиться к берегу и были заняты тем, чтобы выжить, но наша судьба жителей Миннеаполиса не интересовала. Они гордились тем, что Горбачёв для своего визита выбрал их город. Я понимал, что должен выдавить из себя какой-нибудь комплимент в адрес советского премьера и когда корреспондент повторил вопрос, я ответил, что при выезде из Советского Союза таможенники украли у меня драгоценности и я бы попросил Михаила Сергеевича поспособствовать возвращению моей собственности. Корреспондент хмыкнул и обратился к моим друзьям, но они отвечали ему в том же духе. Интервью быстро свернули и бригада уехала. Расходиться никто не хотел и мы решили отметить нашу первую встречу с американской прессой так, как отмечали любое событие на своей прежней родине. Вскоре все были уже в прекрасном настроении, чувствовали себя не менее важными, чем Мишка Меченый (3*) и ждали, когда нас покажут по телевизору. Но новости закончились, а о нашем интервью никто так и не упомянул. Это нас задело, и мы начали перемывать косточки продажному журналистскому отродью, а поздно ночью пришли к выводу, что при всей свободе американского слова, цензура здесь свирепствует не меньше чем в России. Мы даже хотели поехать в студию и сказать им всё, что о них думаем, но проспавшись, о своём решении не вспоминали. Вместо этого на следущий день я поехал к спонсору за посылкой, которую отправил себе перед выездом из Москвы. Адрес я написал неверно и посылка болталась по миру больше года. В конце концов американская почтовая служба нашла-таки дедушку в деревне и доставила потрёпанную коробку по назначению. За время путешествия ценность её резко упала. Шмотки, которые в Союзе по большому блату я втридорога покупал у спекулянтов, вышли из моды и я мог приобрести их на любой гаражке (4*) за гроши. Самым ценным в посылке было письмо от моей троюродной сестры с её адресом и телефоном. Я долго его рассматривал, думая, что бы произошло, если бы оно не потерялось. За этим занятием меня и застала жена, когда она вернулась домой.
-О чём мечтаешь? – спросила Рая.
-Да, вот, я нашёл письмо от Лии.
-Ну-ка покажи. – Она взяла конверт, взглянула на обратный адрес и тут же решила, что я должен позвонить своим родственникам в Нью Йорк.
Я позвонил и представился. После короткой паузы раздалось несколько радостных восклицаний и на меня посыпался град вопросов. Моя троюродная сестра хотела знать, где мы живём, как устроились и кто нам помогает на новом месте. Говорила она медленно, тщательно подбирая слова, и я легко её понимал. Беседовали мы довольно долго, а в заключении Лия пригласила меня в Нью Йорк. Я с благодарностью принял приглашение и повесил трубку.
-Когда мы едем? – спросила Рая.
-Не знаю.
-Я могу хоть завтра.
-А Оля? Ты хочешь, чтобы она пропустила школу?
-Что? – спросила Рая тоном, на который обиделись бы даже дауны, - Ты думаешь Оля не наверстает неделю ковыряния в носу, которую здесь называют школой?
-Думаю, что наверстает.
-Так в чём же дело?
-У меня отпуска нет.
-Возьми за свой счёт.
-У меня счёта нет.
-На всё ты находишь отговорки. Неужели тебе самому не надоело сидеть в этой дыре. Я уже забыла как выглядит настоящий город. Я умираю в провинции. Я хочу в Нью Йорк.
Это был её постоянный рефрен. Её раздражала даже тишина по ночам. Птицы, чирикавшие на рассвете казались ей нарушителями спокойствия, к зайцам она относилась как к незаконным носителям шкурок, а оленей, считала рогоносцами, сбежавшими из зоопарка. Она не была сельской жительницей и соседство четвероногих наносило страшное оскорбление её тонкой поэтической душе. Гораздо привычнее ей были любовные трели мотоциклов, сирены скорой помощи и рёв грузовиков. Я пытался убедить её, что жизнь в провинции имеет свои преимущества, но сам я так ими насладился, что меня тянуло обратно, к порокам и недостаткам большого города.

2. Нью Йорк
Родственники встретили нас в аэропорту и повезли домой. По дороге они показывали достопримечательности Нью Йорка, а дома, за чаем, сказали, что пытались разыскать нас в Италии и даже связались с нашими «двойниками».
-Кто это такие? - спросил я
-Это активисты движения «Отпусти народ мой», которые должны были с вами переписываться и всячески вам помогать.
-Нам никто не писал, - тут же доложила Оля.
-Знаю, - сказала моя кузина, - ваши «двойники» оказались очень религиозными людьми и единственное, что они делали – это регулярно за вас молились. Где вы живёте и что с вами происходит они не знали. Я хотела забрать вас в Нью Йорк, но в ХИАСе сказали, что для этого требуется ваше согласие. Адреса вашего у них не было, потому что в то время в Италии скопилось очень много эмигрантов.
Лия посмотрела на меня, как бы спрашивая правда ли это. Я кивнул головой.
-У меня здесь всё записано, - продолжала она, - первый раз я позвонила в ХИАС в январе, а они дали мне ваш адрес только в мае. Я сразу же написала, но вы уже выехали в Миннеаполис.
Моя жена смачно выругалась. Только русский язык, великий и могучий мог точно описать состояние её души. Лия попросила перевести. Я замялся, а Оля не моргнув глазом сказала, что мама выразила крайнее разочарование таким неблагоприятным стечением обстоятельств.
-Неужели вам было плохо в Италии? - спросила Лия.
Я усмехнулся.
-Ну-ка расскажи, - потребовала она и я начал рассказывать. За воспоминаниями мы просидели до поздней ночи. Потом Лия дала нам ключи от дома, показала комнату, где нам предстояло жить и попросила не занимать вечер пятницы.
-Почему? – спросил я.
-Я хотела пойти с вами в синагогу, в эту пятницу там будет важное событие.
Я удивился. И она и её муж были типичными интеллигентами. Они с насмешкой относились к своему правительству, скептически говорили о Боге и с удовольствием обсуждали последние культурные новости. Тон их замечаний совсем не свидетельствовал о глубокой набожности. Да и я, как типичный продукт атеистической страны, обращался к Богу только когда мне требовалась Его помощь.
На следущий день мы поехали на Манхэттен и сразу же почувствовали себя на своём месте. Мы погрузились в знакомый мир городской жизни. Он манил и притягивал нас, нам хотелось шататься по столице без всякой цели, мы стремились пропитаться её воздухом, вобрать в себя её энергию и приспособиться к её бешенному ритму. Это было возвращение к нашей прежней жизни и даже наша дочь дорожила каждым моментом, проведённым в центре Нью Йорка. К родственникам мы приезжали только ночевать. Они понимали наше состояние и не настаивали на обязательных совместных трапезах.
В пятницу мы поехали в синагогу. Был шабат (5*), во время которого равин кратенько рассказал, что происходит в мире. Его проповедь очень напоминала политинформацию, с той только разницей, что преступники, которых клеймили позором в Советском Союзе, стали жертвами, а борцы невидимого фронта, сражавшиеся за светлое будущее, оказались волками в овечьих шкурах. Равин ненавязчиво дал понять, что конгрегация его синагоги боролась с этими хищниками весьма активно, особенно он отметил заслуги нескольких членов общины и, назвав их по фамилиям, попросил подняться на сцену. Он говорил об их бескорыстной помощи, благодаря которой их советские братья никого не боясь могут теперь ходить в Божий Храм и отдавать дань Всевышнему. Затем равин посмотрел в зал, на мгновенье остановил свой взгляд на Лии и добавил, что сегодня на службу пришли бывшие узники совести в Советском Союзе по фамилии Коган и он просит их также подойти к подиуму. Все начали аплодировать, а я подумал, что моя фамилия чересчур популярна, если даже здесь, в Нью Йоркской синагоге нашлись мои однофамильцы. Я тоже стал хлопать, а равин посмотрел на меня и жестами пояснил, что приглашение относится к моей семье. Я решил, что он ошибся, ведь я никогда не был узником, а тем более совести. Наоборот, мои родители называли меня не иначе, как бессовестным оболтусом и их слова запомнились мне на всю жизнь. Я посмотрел на Лию, но она уже выталкивала Раю, сидевшую рядом с ней. Оля встала первая и с любопытством глядя по сторонам направилась к кафедре. Она чувствовала себя как рыба в воде и совершенно не волновалась. Американская школа научила её относиться к себе с чувством глубокого и искреннего уважения. Мы же с Раей нервничали.
-Как вам нравится Америка, - спросил кто-то.
-Нравится, - ответил я.
-А можно подробнее?
-Можно, - ответил я и передал микрофон дочери.
Совсем недавно она закончила сочинение на эту тему. Предложили его только эмигрантам, которые изучали английский язык на дополнительных занятиях. Оля долго корпела над домашней работой, а потом дала её мне на проверку. Я по простоте душевной указал ей все недостатки, не понимая, что обратилась она ко мне не для совета, а для того, чтобы я её похвалил. Она уже привыкла к тому, что здесь учеников никто не критикует. Основная цель американского педагога - не унизить своих подопечных, сказав им правду, но я-то этого не знал и с солдатской прямотой выложил всё, что думаю. Это вызвало смертельную обиду и дочь дулась на меня целую неделю. Я сам должен был идти к ней на поклон, а когда мы помирились, она сказала, что в Америке к каждому человеку относятся с уважением и даже с преступниками не разговаривают так, как я говорил с ней.
-А как же с ними разговаривают? - спросил я, вспоминая недавнюю перестрелку в школе, - их здесь, наверно, хвалят? Их дружески похлопывают по плечу и восхищённо говорят, какие они хорошие, как они метко стреляют, как быстро они уложили своих соучеников. Наверно, им выдают даже специальную грамоту и присваивают звание почётных членов клуба имени Фаины Каплан.
-Ну, что-то в таком роде, - согласилась моя дочь. Она уже переделала сочинение и опять дала его мне. На сей раз я высказался с большей осторожностью, но от критики удержаться не смог. Это повторялось несколько раз, пока, наконец, она не отшлифовала свою работу так, что даже я её похвалил. В результате Оля запомнила сочинение почти наизусть и теперь без запинки повторила его перед благодарной аудиторией. Когда она закончила, некоторые даже захлопали, а я, приняв аплодисменты на свой счёт, поклонился.
-Расскажите нам о своей жизни в России, - крикнули из зала.
-В России было всё как здесь, только хуже.
-Пожалуйста, поподробнее.
С момента моего приезда в Америку меня просили об этом все американцы и я рассказывал наиболее интересные моменты своей прошлой жизни. Со временем я разукрасил свои истории и уверенно исполнял их перед провинциалами Миннеаполиса. Как отнесётся к ним столичная публика я не знал, но менять репертуар было уже поздно и я повторил хорошо отрепетированные байки. Присутствующие выслушали их доброжелательно. Импровизированная пресс-конференция затянулась и равин вынужден был её прервать, напомнив, что в фойе уже готов десерт и съесть его надо до захода солнца. Обращение духовного пастыря было услышано и люди стали выходить из зала.
В фойе нас обступила группа любопытных. Старушки, приехавшие сюда в начале века, разглядывали нас с большим интересом. Они задавали нам тысячи вопросов и, не дожидаясь ответа, сами начинали рассказывать о своей жизни в Америке. Они искренно удивлялись, что в Миннесоте есть люди. Нью-Йоркцы почему-то считали, что большинство жителей Миннеаполиса обитают в пещерах, носят медвежьи шубы, а на зиму впадают в спячку и сосут лапу. Тогда мы были еще никому неизвестным штатом, о нас заговорили только после того, как мы выбрали в губернаторы Джесси Вентуру. Этот профессиональный борец за один день сделал Миннесоту мишенью острот всей страны. Сам он называл себя Джесси - сильное тело. Прозвище это вполне подходило бывшему «Голубому бирету», но для губернатора оно было неуместным. Вентура быстро сориентировался и стал называть себя Джесси - умная голова. Это не было хвастовством, он действительно победил своих политических конкурентов, потратив на выборную кампанию гораздо меньше денег, чем любой из них. Наверно, не последнюю роль в этом сыграло то, что об его умную голову на ринге не раз ломали табуретки. Я даже подумал, как много денег можно было бы сэкономить, если бы всех претендентов на пост губернатора проверяли на прочность, как Джесси.
Но всё это было потом, а в тот момент мне очень захотелось пойти с шапкой между столиками. Я был уверен, что сбор был бы весьма внушительным.

3. Лия
Когда мы вернулись домой, Лия стала расспрашивать меня о родственниках, но я постарался передать инициативу ей. Сделать это было несложно: генеалогия была её коньком и оседлав его, она весь вечер скакала галопом. Она рассказала о семье деда, которая жила в небольшом местечке на Украине. После очередного погрома её дед уехал в Америку, а через некоторое время вызвал к себе жену. Звали её бабушку Софья, была она женщиной очень робкой, ехать не хотела, но оставаться без мужа тоже не решалась. Она продала всё, что могла, взяла детей и вместе с несколькими соседями отправилась в путь. Ехали они на всех возможных видах транспорта: сначала на лошадях, потом на поезде, а в Антверпене пересели на пароход. На границе ей обменяли все деньги на $17. По тем временам это была весьма приличная сумма. Софья с нетерпением ждала встречи с мужем и когда не нашла его среди встречающих, чуть не лишилась чувств. Силой воли она остановила обморок, а потом знаками попросила таможенника помочь ей устроиться в гостинице. Вечером она купила ужин, а на следущий день - завтрак. Каждый раз она колебалась прежде чем заказывать еду. Да, наверно, она бы и не ела, если бы была одна, но держать на голодной диете двоих детей не могла. Муж её пришёл на следущее утро. Он неправильно понял объяснения чиновника и спутал день прибытия.
Мы с Раей переглянулись.
-В чём дело? – спросила Лия, перехватив наш взгляд.
-У нас произошло то же самое, - ответил я, - спонсор пригласил нас на семейное торжество “next Saturday”, а мы опоздали ровно на неделю, потому что “next” поняли как «суббота через неделю».
-История повторяется, - сказала Лия.
-Да, жалко только, что мои предки не последовали за твоими.
-Тогда может быть и тебя бы не было.
-Да...
-А ты знаешь, где наши родственные линии пересекаются?
-Не очень, - сознался я.
-Наши бабушки были сёстрами, - ответила она, - а ты знаешь, как их звали?
-Твою звали Софья, - бодро ответил я, щеголяя эрудицией.
-А твою?
Я замялся. Сознаваться в своей полной неосведомлённости было неприятно и я начал плести какую-то ерунду о том, что у моего деда была мастерская с несколькими рабочими, что он считался эксплуататором, что это осуждалось советским правительством, и у нас в семье старались не упоминать имён предков.
-А что ты вообще о них знаешь?
-Э, - опять начал я, а Лия передразнивая мой акцент закончила:
-Моя бабушка была женой моего дедушки, который считался капиталистом; а мой папа, который был сыном моего дедушки и моей бабушки, пытался это скрыть, поэтому он не упоминал даже о факте своего рождения. Так? - она посмотрела на меня.
Я не знал, что ответить, а она, и не ожидая ответа, вернулась к своему рассказу.
-Когда я расспрашивала отца, он помнил только, что вскоре после прибытия в Америку у него была бармицва (6*). Что такое «вскоре» я не знала, это могло быть и через несколько месяцев и через несколько лет. Он говорил также, что во время переезда было очень жарко, значит они ехали летом. По возрасту отца я приблизительно определила год приезда в Америку, а затем через центральную библиотеку узнала, что в начале века линию Нью Йорк-Антверпен обслуживала компания «Белая Звезда». По крайней мере одна «Звезда» в неделю швартовалась в Нью Йорке. Мне надо было просмотреть списки пассажиров всех пароходов за несколько лет. Хранились они в национальном архиве в Вашингтонге. Я стала уговаривать Херба поехать туда, а он упирался как не знаю кто. Вернее знаю, как очень упрямое животное, известное своими длинными ушами и плохим характером.
-Я совсем не упирался, - возразил её муж, - я просто не хотел тратить свой отпуск и просил подождать, пока у меня будет туда командировка. Но Лия не могла ждать. Ей надо было всё сию секунду.
-Хороша секунда! Я начала просить его сразу же после свадьбы, а поехали мы только когда нашему сыну исполнилось три года и дочь была уже на пути в этот мир. Я боялась, что если подождать ещё минуту-другую, то у меня будут правнуки, ходить я смогу только с палочкой, а смотреть через лупу. Конечно, я спешила, поэтому и в архиве я сидела от открытия до закрытия. Я просмотрела около 20,000 фамилий на микрофильмах.
Она замолчала, вспоминая свою поездку.
–А поскольку результатов не было, настроение её становилось всё хуже и хуже, –добавил Херб. – Мы прожили в Вашингтоне три недели, я уже не только растянул командировку, но и использовал весь отпуск. Мы должны были возвращаться, а она так ничего и не нашла. Я знал, что в таком состоянии Лия мне жизни не даст, поэтому перед самым отъездом, предложил ей ещё раз пойти в архив. И она как послушная жена пошла.
-Конечно, - вполне серьёзно подтвердила Лия, - я уже потеряла надежду, и действительно не хотела идти, но он стал угрожать, что больше никогда меня сюда не пустит. Я просто побоялась упускать последний шанс и стала просматривать списки пассажиров того года, когда отцу исполнилось 13 лет. Одна из фамилий напоминала девичью фамилию моей бабушки. Имя тоже было похоже. Приехала эта женщина с двумя детьми - мальчиком 12 лет и девочкой 8 лет, с собой у неё было $17 и она осталась ночевать в гостинице на Элис Айленд. Вечером она заказала ужин, а утром завтрак. Я нашла также квитанцию за оплату одной ночи в гостинице. Как я пропустила это раньше – ума не приложу. Я проверила документы ещё раз. Всё сходилось.
Я закричала от радости, а люди, которые работали в архиве, узнав в чём дело, стали меня поздравлять. Я сделала копии и выскочила на улицу, размахивая ими как флагом. Лия протянула нам фотографию, на которой она улыбалась во весь рот. Она была уже хорошо беременна и одной рукой держала документы, а другой поддерживала живот. Рядом стоял счастливый Херб.
Лия положила фотографии на место и стала листать альбом.
-А вот и твоя страница, - сказала она мне, - здесь есть письмо, которое я послала тебе в Италию. Оно вернулось с пометкой «адресат выбыл».
Я посмотрел на штамп. Письмо опоздало всего на один день.
***
...В Санта Маринело я делил квартиру с приятелем, семья которого также как и моя, состояла из трёх человек. Он должен был улетать на неделю раньше меня, но после того как у него открылся апендицит и его положили на операцию, стало ясно, что он задержится в Италии ещё на некоторое время и я поехал сообщить об этом в ХИАС. Там меня уговорили взять его билеты. Я согласился. В страшной спешке мы собрались и улетели, а на следущий день пришло письмо от Лии.
Да...Немного везения и моя жизнь в Америке сложилась бы по-другому и не среди озёр Миннесоты, а в каменных джунглях Нью Йорка. Вот что значит Судьба! В пословице её называют индейкой, но по отношению ко мне она явно была прохиндейкой. Она делала всё, чтобы я не попал в столицу.
-Здесь ещё пара писем, которые прямо тебя не касаются, - сказала Лия, - я послала их нашей родственнице, она работает референтом у конгрессмена Нью Йорка и, фактически, ведёт всю его корреспонденцию. Я хотела заранее навести мосты, потому что иметь её в числе своих друзей совсем не вредно.
-Кто бы спорил, - подумал я, кивнув головой.
-У меня есть и твои письма. Вот это ты послал два года назад, помнишь?
Конечно, я помнил. Это была моя слёзная мольба о помощи. Точно такое же письмо я отправил всем своим американским родственникам перед выездом из Союза. Они в разное время побывали у меня дома и я принимал их так, как только и могут принимать в России гостей из Америки. Все они благодарили меня чуть ли не со слезами на глазах и обещали сделать всё возможное, чтобы мне помочь. Но когда их помощь действительно понадобилась, они пропали. В совершенном отчаянии, я готов был схватиться даже за тень от соломинки и обратился к Лии.
Мне совсем не хотелось перечитывать письмо, я и так прекрасно знал его содержание. Покрутив письмо в руках, я отдал его Лии. Она аккуратно положила его на место и, посмотрев на меня, сказала:
-Мы ведь познакомились почти четверть века назад.
-Да?
-Я узнала твой адрес и попросила тебя рассказать о наших родственниках. Ты, наверно, очень долго собирал материал и в конце концов вот что ты ответил.
Она протянула мне развёрнутый лист школьной тетради, на котором ещё не установившимся юношеским почерком был написан мой ответ.
Я тогда учился в школе и считал себя центром мироздания. Всё остальное человечество я делил на две категории: достойных занимать место под солнцем рядом со мной и недостойных этой чести. Человек, интересовавшийся своей родословной, был вне категорий. Он казался мне странным и психически неполноценным. Ведь такой исследователь должен встречаться с родственниками, расспрашивать их и выслушивать долгие, скучные истории старых трепачей, которые могли говорить о себе целыми днями. Лия делала это по доброй воле. Значит у нее было время, следовательно она нигде не работала и вела праздный образ жизни. То есть она бесилась с жиру, а стало быть у нее был жир!
К такому логическому выводу я пришел, когда имел очень смутное понятие о генеалогии. В Советском Союзе её не считали лже-наукой и не осуждали как кибернетику и теорию относительности, но в почёте она тоже не была. Этот скептицизм я полностью разделял. Поэтому я и причислил Лию к людям по меньшей мере странным. Осуждая паразитический образ жизни своей троюродной сестры, я всё же не хотел терять с ней связь. Как-никак она жила в Америке... Нет, нет, я совсем не преклонялся перед Западом и не стремился в общество потребления, но ведь как знать...
Тогда уже некоторым избранным разрешали выезжать за границу и друг моих родителей, побывав на конференции в Соединённых Штатах, рассказывал о своей поездке как о путешествии в страну чудес. Он привёз оттуда справочник «Кто есть кто» в советской прикладной математике. В книге были данные о научных степенях и званиях советских учёных, об их трудах, о том какие они занимают должности и какие получают зарплаты. Ничего секретного, но начальник Первого отдела книгу сразу же конфисковал, спрятал в сейф и давал пользоваться ею только по специальному разрешению. Само собой разумеется, что разрешение выдавал он сам.
-Так-то вот, - говорил наш приятель передразнивая этого идиота, - нечего советским людям читать, что не положено. Меньше знаешь, лучше спишь. Вот и спите спокойно, дорогие товарищи.
История со справочником произвела на меня такое сильное впечатление, что долгое время я вообще не хотел отвечать Лии. Потом всё-таки я ей ответил, но письмо написал по-русски. Было это ещё до начала массовой эмиграции и Лии пришлось приложить огромные усилия, чтобы найти переводчика.
-Знаешь где я его нашла? – спросила она.
-Нет.
-На дереве.
-На каком?
-На нашем генеалогическом древе он устроился на соседней с тобой ветке. Это твой троюродный брат, советолог, профессор Принстонского университета. Вот его перевод, посмотри.
Моё письмо было стандартным отчётом о жизни рядовой советской семьи, которая, несмотря на трудности, строила коммунизм. Я писал, что для каждого из моих родителей это второй брак, их семьи погибли во время войны. С родственниками своими я встречаюсь редко и знаю о них гораздо меньше чем Лия, а беспокоить их вопросами о своих предках не хочу, потому что они могут меня неправильно понять.
Я использовал самые обычные слова, но расставил их в таком порядке, что воспринимались они, как попытка подороже продать прошлогодний снег, а перевод только усиливал спесивый тон.
Мне стало неловко, а чувство стыда усиливалось ещё и тем, что Лия показала мне письма одно за другим. Сначала подобострасно-просительное, на английском, когда мне нужна была её помощь, а потом снисходительно–пренебрежительное, на русском, когда она просила меня о маленьком отдолжении. Контраст был разительный. Она ткнула меня носом в моё собственное дерьмо. Конечно, я это заслужил, но всё равно было неприятно. В моей голове калейдоскопом закружились самые невероятные мысли. Я вдруг вспомнил, как мама таким же способом учила нашу кошку правилам хорошего тона. Если Мурка оставляла следы где-нибудь вне ящика с песком, мама тыкала её мордой в кучку и легонько поколачивая, спрашивала: Это что? А? Что это?
А вот теперь так учат меня.
Я покраснел, упёрся взглядом в альбом и сделал вид, что читаю. В тот момент я готов был провалиться сквозь землю и так образно представил себе процесс провала, что уже видел себя на другой стороне Земного шара, где-то в центре Сибири.
Бр-р-р, этого я тоже не хотел. Я ведь и уехал из Москвы, чтобы не угодить в ссылку. Правда, Рая считает, что мы всё-равно попали в Сибирь, только в американскую. Именно так моя жена называет наш штат. Миннеаполис она переименовала в Миниполюс, а в минуты плохого настроения жалуется, что я прогневил Бога и Он послал меня в такое захолустье, где нет никаких развлечений, где зимой нельзя выйти из дома от холода, а летом – от влажности и комаров. Я-то конечно, заслужил такую судьбу, но вот за что страдает она - непонятно.
Рая легонько толкнула меня локтём, я вернулся к действительности и чтобы нарушить затянувшуюся паузу, сказал:
-Послушай, Лия, я помню дядя Лёва приезжал к нам как-то с другим родственником. Такой здоровый мужик с бородой и усами. Я забыл как его звали, но он сказал, что он мой «двуродный» дядя. Возможно, ты знаешь кто он такой, наверно, у тебя и дата визита где-нибудь записана.
-Конечно знаю, конечно, записана, а твой «двуродный дядя» это мой отец. Его звали Джейкоб. Он очень хорошо отзывался о тебе и тоже забыл твоё имя. Это у нас семейное, так что не удивляйся. Да, кстати, как тебя зовут?
Я улыбнулся, Лия разрядила обстановку и я был бесконечно благодарен ей за это. Недаром я почувствовал к ней симпатию с первой же минуты. Ткнув пальцем в развёрнутую страницу, где были пустые места, обведённые ручкой, я спросил:
-А это что? - невольно повторяя риторический вопрос моей мамы.
-Это родственники, которые живут в Советском Союзе. Я про них ничего не знаю.
-Я тебе помогу, - сказал я - у меня, кажется, есть адрес одного из них.
-Отлично, - оживилась Лия, – может у тебя тоже появится интерес к истории своей семьи.
***
С тех пор генеалогия стала моим хобби. Я даже сделал трехмерное генеалогическое древо и на своей ветке посадил гномика с вращающимися конечностями. Его жесты полностью отражают мою жизнь. Он поднимает правую руку вверх после получки, хватается за голову, когда меня обходят при очередном повышении и болтается в петле после ссор с женой. Рая говорит, что не даст ему покоя, пока мы не переедем в Нью Йорк. И вот недавно в радостном экстазе гномик забрался на самую верхушку дерева и поднял обе руки вверх: мне сделала оффер (7*) большая Нью Йоркская фирма...

(1*) ХИАС – благотворительная еврейская организация, помогавшая эмигрантам
из Советского Союза.
(2*) Пайзан (итал) – друг.
(3*) М.Горбачёв.
(4*) гаражка – распродажа поношенных (а иногда и новых) вещей, которые чаще всего хозяева раскладывают в гараже.
(5*) шабат – субботняя служба в синагоге.
(6*) бармицва – посвящение мальчика в мужчины, когда ему исполняется 13 лет.
(7*) оффер – предложение работать в компании, в котором указывается зарплата, страховка и т.д.

III. 11 сентября 2001 года.

-Наконец-то ты объявился, Илья-не-пророк, а я уж стал подозревать, что это ты самолёт угнал.
-Какой самолёт?
-Который воткнулся в башню Международного Торгового Центра.
-Надоели мне твои дурацкие шутки, у меня дел по горло, а ты какую-то чушь мелешь.
-Это не я, а CNN, послушай, если хочешь.
-Я бы целый день слушал, если бы шеф разрешил.
-Разрешит, даю тебе голову на отсечение, - улыбнулся Майк Смит, - не свою, конечно.
По его физиономии нельзя было понять врёт он или нет. Илья несколько раз попадался на розыгрыши сотрудника и пропускал его болтовню мимо ушей, а сегодня ему и вовсе было не до того: он должен был закончить проект.
«Мистер Смит» как его звали коллеги, играл в их отделе роль клоуна. Шутник и балагур он веселился по любому поводу и особенно заразительно хохотал, когда ему удавалось разыграть единственного «русского» в компании. Но с самолётом он явно перегнул. «Послушай ври, да знай же меру», - хотел было сказать Илья, а потом подумал, что в Нью Йорке полно всяких чудиков, может один из них и залетел в небоскрёб. Слишком уж высоко поднялся этот город и очень уж снисходительно он смотрит на весь остальной мир. Одно слово, столица. Возможно, она и на его сына наложила отпечаток и теперь Максим считает Миннеаполис провинцией.
Илья вздрогнул. Он вспомнил, что центральный офис «Виттори & Паркер», куда недавно устроился Максим, находится в Международном Торговом Центре. Он повернулся к Майку, но тот уже разговаривал по телефону. У четы Смит недавно родился сын и 50-летний папаша, по нескольку раз в день звонил жене. Он расспрашивал её о своём первенце, а потом с таким энтузиазмом совал фотографии малыша под нос сотрудникам, что они вынуждены были изображать восхищение. Только так можно было отвязаться от надоедливого родителя, не желавшего довольствоваться дежурными похвалами. После рождения сына Майк почти беспрерывно разговаривал с женой, но кроме Ильи никто не догадывался об этом. Вот и сейчас трудно было предположить, что он болтает по телефону. Микроскопический наушник был почти незаметен, микрофон, размером с пуговицу, лежал в кармане рубахи и если бы кто-нибудь зашёл в их офис, то Майк, сосредоточенно глядевший в монитор, мог бы произвести впечатление образцового служащего. Как-то Илья даже сказал ему, что он должен был бы жить в Советском Союзе в период застоя. Там он мог бы работать пол дня за полную зарплату.
-Как это? - удивился Майк.
-Там хозяином предприятий считался народ, бардак был ещё хуже чем у нас и если бы ты уходил домой сразу после ланча, никто бы не заметил, – ответил Илья, - на всякий случай ты мог бы оставлять свой портфель на видном месте.
-Зачем?
-Если бы тебя начали искать, сослуживцы бы сказали, что ты вышел покурить и должен скоро вернуться, ведь портфель-то здесь. При этом они никого бы и не обманывали, ты же на самом деле вышел, а на следущий день вернулся бы с перекура.
Майк захохотал своим сытым басом, а потом всем говорил, что за русскими нужно следить в оба. Сам он делал это постоянно, особенно после того как Илья незаметно подошёл к нему и дёрнул за телефонный провод, прервав разговор на самом интересном месте. С тех пор, говоря по телефону, Майк старался не выпускать Илью из поля зрения. Вот и теперь он смотрел на Илью и догадавшись, о чём тот хочет его спросить, жестом указал на соседний офис. Там несколько человек слушали радио. Это само по себе было необычно, начальник запретил даже наушники и до сих пор никто не нарушал его запрет. Илья подошёл ближе. Диктор говорил, что несколько минут назад самолёт врезался в один из небоскрёбов Международного Торгового Центра и теперь верхняя часть здания в огне.
Илья тут же набрал номер сына.
-Макс Окунь слушает.
-Где ты? - спросил Илья.
-Я на работе. Ты знаешь, что произошло?
-Да.
-Не беспокойся, это в соседнем здании, а нам сказали, что никакой опасности нет и мы можем оставаться на своих местах, но я пойду домой...а, чёрт!
-Что такое?
-Какой-то толчок, похоже на землетрясение, ладно, я тебе потом позвоню.
-Хорошо, беги, - сказал Илья и пошёл к себе.
Всего несколько дней назад Максим гордо сообщил ему, что выходит на работу в «Виттори & Паркер».
-Теперь весь Нью Йорк будет у моих ног, - сказал он, - даже под ногами. Недаром Америку считают страной неограниченных возможностей. Талантливые люди здесь всего добьются. Я, например, скоро смогу плевать на Нью Йоркскую биржу. А кто я такой? Сын ничем не примечательного эмигранта из России.
-Что же они тебя такого безродного взяли, неужели более достойных не было? – спросил Илья.
-Наверно, решили, что на безрыбье и Окунь рыба.
-Наверно, - согласился отец.
Между тем Майк закончил разговор по телефону и сказал:
-Это террористическая атака, моя жена смотрела телевизор и видела как второй самолёт врезался в другое здание Международного Торгового Центра.
-Что?!
-Минуту назад ещё один самолёт воткнулся во второй небоскрёб. Оба самолёта – большие пассажирские Боинги.
Илья побледнел.
-Что с тобой? – спросил Майк, - у тебя там кто-нибудь из близких?
-Сын.
-Может тебе воды принести?
Илья отрицательно покачал головой и посмотрел на часы. Это он делал всегда в минуты сильного волнения.
Кто-то принёс портативный телевизор и в комнате заседаний собрался почти весь отдел. В новостях снова и снова повторяли кадры столкновения самолёта с небоскрёбом. Это было приблизительно на уровне 80-х этажей. «Виттори & Паркер» находится на восемнадцатом, значит Максим далеко, ему нужно только успеть уйти и если он поедет на лифте, то через пять минут будет в безопасности. Впрочем, самолёт прошил башню насквозь, все коммуникации перерезаны, а горючее могло пролиться в шахту лифта и превратить её в пылающий факел. Нет, лифт отпадает, но лестниц там достаточно, чтобы все ушли из здания.
Илья не одобрял небоскрёбы. Здравый смысл и советское воспитание восставали против здания в 110 этажей. Конечно, такое монументальное сооружение должно было предусматривать возможность разных аварий и наверняка рассчитано на все разумные перегрузки, но даже в самом кошмарном сне никто не мог предположить, что в него врежется огромный пассажирский лайнер с полным баком горючего. Реальность перешла пределы разумного. В центре пожара температура может быть 1000 градусов, а от этой жары расплавится не только металл, но и бетон. Стало быть башни долго не простоят. Надо было объяснить это сыну, а он просто сказал «беги».
Вскоре обрушился небосрёб, в который врезался второй самолёт. Илья опять посмотрел на часы. Он разговаривал с сыном 40 минут назад. За это время Максим должен был уйти на безопасное расстояние. Илья набрал номер сына. Автомат вежливым голосом сказал, что все линии заняты и посоветовал позвонить позже. Немудрено, теперь в Нью Йорк звонит вся страна.
По телевизору показывали Манхэттэн со стороны Гудзона. Он был накрыт огромным серым облаком. Действительность оказалась гораздо страшнее любого фильма ужасов и где-то внутри этого безумия был Максим.
-Это мусульманские террористы, - сказал Илья.
-Ты-то откуда знаешь? - спросил Майк.
-Это их почерк.
-Ты не можешь говорить объективно, у тебя там сын.
-Я могу говорить объективно, я живу в этой стране и я вижу какие вы, американцы, растяпы. Вы ничего не сделали против угона самолётов. В Европе сделали, в Израиле сделали, а здесь - ничего, и вы ещё называете себя самой передовой нацией. Да уж, конечно передовая, особенно по производству всякого кинодерьма. Вы сами подали террористам идею нападения, а мой сын это расхлёбывает. Ваше ЦРУ хорошо работает только на экране, на деле же оно выеденного яйца не стоит. Такую атаку проворонили, бездельники.
-Успокойся, Илья. Мы же не виноваты, - сказал Майк, - а твой сын просто не может сюда дозвониться.
Илья окинул присутствующих мрачным взглядом и пошёл к себе. Конечно, его сын цел и невредим. Ведь это всё, что у него осталось в жизни, без Максима она вообще потеряла бы смысл.
После смерти жены Илья так изменился, что шеф даже предложил ему спальню в своём доме, а когда Илья отказался, начальник сам стал приезжать в гости и всячески выражать своё участие. Насколько оно было искренним Илья не знал, но Тим поддержал его в критический момент и Илья был ему за это благодарен. Тим много раз повторял, что лучшим лекарством от депрессии является время, а чтобы оно быстрее текло, надо больше работать. Так Илья убьёт двух зайцев, во-первых, скорее успокоится, а во-вторых получит внеочередное повышение.
-Окунь убьёт двух зайцев, - думал Илья кивая головой, - это в мировой истории случится впервые.
С тех пор Тим давал ему самые трудные проекты и Илья работал гораздо больше положенных 8 часов. Домой он возвращался только ночевать, но без жены там было пусто, скучно и тоскливо. Конечно, если бы шеф был честным человеком, он бы сдержал своё слово и прибавил ему зарплату, но где же это видано, чтобы в начальники выбивались честные люди? Да и зачем Илье деньги, теперь он один, ему и так хватает...
Через некоторое время ещё один самолёт, похищенный террористами, упал на Пентагон, а потом обрушился и первый небоскрёб Международного Центра. После этого всё происходящее потеряло для Ильи связь с реальностью. Он работал над проектом, отвлекаясь лишь для того, чтобы набрать номер Максима. Прозвониться в Нью Йорк не удавалось. Как сквозь сон он слышал, что воздушное пространство Америки закрыто, всем пассажирским самолётам приказано приземлиться на ближайшие аэродромы, а важнейшие города США охраняются ВВС. За несколько часов страна перешла на военное положение. Была закрыта Нью Йоркская биржа, эвакуированы государственные учреждения, отменены спортивные соревнования, а президент срочно возвращался в Вашингтон.
Несколько раз к Илье подходил Майк и спрашивал не нужна ли помощь. Нет, его помощь была не нужна. Илье Окуню мог помочь только звонок его сына, его Окунька.
Илья продолжал работать, но глядя на экран монитора, он видел картины собственного прошлого. Он вспоминал, как его семья приехала в Америку, как он долго и безуспешно искал работу и волею обстоятельств вынужден был проводить с сыном очень много времени. Максим тогда был подростком, но Илья часто советовался с ним, понимая, что дети быстрее приспосабливаются к новым условиям. В результате родственные отношения перешли в дружеские и каждый из них дорожил этим. Потом Максим уехал в университет и когда он звонил домой, они с женой вырывали друг у друга трубку. Максим иногда приезжал к ним на каникулы и, заходя в свою комнату, каждый раз говорил:
-У вас дома ненатуральная чистота.
После его приезда в квартире устанавливался привычный беспорядок.
А теперь жены нет, она уже не ревнует его к сыну. Наверно, если бы она была жива, то плакала бы в три ручья. У неё всегда глаза были на мокром месте. Она считала, что слёзы помогают пережить неприятность и любой человек должен выплакаться. По её теории мужчинам это также необходимо, как и женщинам, и только идиоты утверждают, что отсутствие слёз - это показатель силы. Отсутствие слёз - это показатель глупости. Впрочем, сама она перестала плакать, как только поняла, что умирает. Совершенно спокойно она обсуждала с Ильёй его дальнейшую жизнь и даже настаивала на том, чтобы он женился. Ей будет приятно сознавать, что ему хорошо.
Наверно, она была права, но так же как и при её жизни, он не послушал совета: жениться не захотел, а слёзы выдавить из себя не мог. Он встречался с друзьями, обсуждал проекты с сотрудниками, иногда даже шутил, но всем его существом владело холодное безразличие. О своих переживаниях он ни с кем не говорил и это тяжёлым камнем давило на его душу. Он и рад был сбросить этот камень, но единственный человек, который мог ему помочь был уже в другом мире.
Максим тоже сильно переживал смерть матери и после похорон звонил ему каждый день. Илью это и радовало и огорчало. Он понимал, что сын так часто звонит, потому что сам недавно переехал в Нью Йорк и ещё не успел обзавестись друзьями, потому что ему было скучно и он просто хотел поговорить. Потом, когда звонки Максима стали реже, а разговоры короче, Илья понял, что жизнь у сына налаживается.
***
-Ты меня слышишь? - спросил Майк в третий раз.
-В чём дело?
-Террористы захватили ещё один самолёт, он разбился в сельской местности в Пенсильвании. Предполагают, что пассажиры уже знали о взрывах в Пентагоне и Нью Йорке и оказали сопротивление бандитам. Только поэтому самолёт и не врезался в Белый Дом.
-Да?!
-Во всяком случае это одна из гипотез.
-А сколько всего самолётов похищено?
-Точно не известно, пока предполагают, что четыре, но...
В этот момент зазвонил телефон и Илья схватил трубку.
-Илья Окунь слушает.
-Привет, это Скот говорит, из цеха. Я сейчас начал собирать панель по твоему чертежу и уже нашёл массу ошибок. Ты должен срочно сюда прийти.
-Срочно? – зло передразнил Илья.
-Да, очень срочно.
Скот не понимал насмешек, он не очень понимал даже и то, что делал, но если вдруг ему удавалось заметить малейшую неточность, он тут же сообщал об этом и инженеру и дизайнеру. Ничего серьёзного он найти не мог, но даже опечатки приносили ему удовлетворение. Он рассказывал о них каждому встречному и многие коллеги были жертвами его бдительности. Выросший в небольшом посёлке, Скот никогда не выезжал за пределы штата. Он бы и в Миннеаполис не выбрался, да город так быстро разрастался, что поглотил его деревушку. Большинство его соседей купили фермы и переехали на новое место. У Скота же никакого хозяйства не было и не спился он только потому, что ему сделали экспериментальную операцию. Тогда ещё процент успешных операций был ничтожным, но эта удалась и Скот с гордостью повторял, что родился с серебряной ложкой во рту.
-Лучше бы ты ей подавился, - думал Илья каждый раз, когда слышал эту историю.
Но Скот не подавился, он перестал пить и устроился подсобным рабочим на ремонтный завод, который вскоре купила большая компания с сильным профсоюзом. Так Скот Винди, стал неуязвим. Выгнать его стало невозможно и он застрял, как постоянно нарывающая заноза, которая всё время болит, но которую никак нельзя вытащить. Сотрудники старались его обходить, но тёмное невежество его души и не требовало общения, он существовал сам по себе.
Илья был уверен, что его собственное присутствие в цеху теперь не обязательно, но проект, который там заканчивали, предназначался новым клиентам. Тим несколько раз обсуждал с Ильёй, как эффектнее начать с ними деловые отношения. В конце концов сошлись на том, что установку сразу же после сборки тщательно проверят, а на пуск Илья поедет на несколько дней раньше положенного и внимательно проследит, чтобы контракторы всё правильно подсоединили. Когда всё будет готово, он придёт на фабрику в выходном костюме, нажмёт пару кнопок и запустит систему.
Таков был план, оставалось только его осуществить...
Илья одел защитные очки и пошёл в цех.
-Ну, что у тебя? - спросил он Скота.
-Вот, посмотри. Я считаю, что тебе следовало чертёж разбить на два листа. Так было бы легче его читать.
-Ты ради этого меня вызывал?
-Конечно, ведь моё предложение поможет сократить время сборки, увеличит производительность труда и в конечном итоге принесёт доход предприятию.
-Ты знаешь, что случилось в Нью Йорке? – перебил его Илья.
-Конечно, знаю, но где Нью Йорк, а где мы.
По выражению тупой сосредоточенности Скота было ясно, что душевную боль у него вызвать невозможно. Он не мог даже изобразить сочувствие.
-Хорошо, я подумаю над твоим предложением.
-Только уж, пожалуйста, не забудь.
-Уж, пожалуста, не забуду, - сказал Илья и пошёл к электрикам, собиравшим другие панели. У них никаких замечаний не было и он вернулся в офис. Там он увидел, что сигнальная лампочка на его телефоне мигает. Наверно, Скот не дождался, пока он дойдёт до цеха и позвонил ещё раз. Это бывало и раньше. Однажды Скот позвонил даже ему домой. В тот день Илья не вышёл на работу, потому что у него умирала жена. Скот, одно слово. Ну, если это опять он... Илья снял трубку, набрал код и прослушал запись.
Звонил сын.
Максим был рядом с обрушившимся небоскрёбом. По рассчётам Ильи он должен был быть гораздо дальше. И он, наверно, был бы, но выйдя на улицу, он вспомнил, что ключи от дома оставил в столе. Возвращаться в горящее здание ему не хотелось, но когда он увидел, что туда вбежали пожарные, он последовал за ними. Поднявшись в свой офис, он взял ключи и думал даже захватить переносной компьютер, однако жара и дым быстро выгнали его из помещения. На улице было очень мало людей, а навстречу ему шла только одна женщина. Он остановился от удивления.
-Вы куда? - спросил он, но она не обратила на него внимания. Он обернулся, чтобы повторить вопрос и увидел, что небоскрёб, в котором он работал, начал оседать. Он схватил женщину и бросился в ближайший подъезд. Ударная волна их не тронула, осколки не задели, но из-за дыма и пыли выходить на улицу ещё нельзя. Женщина, которую он спас, на вид вполне здорова, никаких ушибов и ожёгов. Из её невнятных объяснений он понял, что зовут её Сюзан, её муж работал выше того места, в которое врезался самолёт. Он был ортодоксальный еврей и когда увидел, что шансов на спасение нет, решил выброситься из окна. Тогда он не сгорит дотла, его тело предадут земле и Сюзан сможет выйти замуж*. Он позвонил Сюзан, объяснил куда именно выпрыгнет и добавил, что его труп можно будет опознать по обручальному кольцу, которое она ему подарила. Затем он сказал, что любит её и попрощался. Сюзан в полной прострации пошла к мужу. Она всё ещё в шоке, но уже реагирует на внешний мир. Скорее всего она не помнит как попала в подъезд. Ведь ортодоксальные еврейские женщины не имеют права касаться посторонних мужчин. А мужчины, во избежание соблазна, не должны трогать чужих жён. У ортодоксов правила гораздо строже, чем в шахматах. Там тронул – ходи, здесь тронул – женись. Насколько Сюзан верующая Максим не знает, но в любом случае ему придётся отвести её в госпиталь, потому что сама она туда не дойдёт. Он в полном порядке и если удастся, он позвонит вечером.
Илья прослушал запись несколько раз. Его сын находится рядом с разрушенными небоскрёбами, а после того, что произошло на этом пятачке, каждое из соседних зданий тоже может обрушиться в любой момент. Люди могут задохнуться в дыму, погибнуть под обломками, быть помяты и раздавлены бегущей в панике толпой. Да мало ли что...
Илья посмотрел вокруг. Его сотрудники вернулись к своим делам, только Майк делил своё время между телевизором, интернетом и разговорами с женой. Он держал в курсе событий даже тех, кто не очень хотел его слушать. Увидев прямой репортаж из Иерусалима о том, как палестинцы радовались взрывам в Америке, он обратился к Илье:
-Я не понимаю как ваши люди могут жить рядом с этими... - он замялся, пытаясь подобрать не очень оскорбительный эпитет, - с этими фанатиками.
Илья молчал. Им овладела апатия; артерии, по которым циркулировали человеческие эмоции, на секунду открывшись, вновь прочно закупорились. Он лишь периодически набирал номер Максима и не дозвонившись, возвращался к проекту. Когда он услышал, что обрушилось ещё одно здание, он посмотрел на часы. Максим звонил пять часов назад. Пожар, конечно, продолжается, но пыль и обломки осели и его сын должен был уйти из опасной зоны.
Опасная зона в Нью Йорке! Кто бы мог подумать, что центр деловой жизни страны превратится в развалины. За несколько часов всё стало с ног на голову. Мир, существовавший до 11 сентября стал казаться наивным и патриархальным. Его уже не вернёшь и даже чтобы его сохранить надо приложить невероятные усилия. Обладание современным оружием совсем не гарантирует успеха. Дикари, приносящие Аллаху человеческие жертвы, могут уничтожить западную цивилизацию. И уничтожат, если их не остановить. А как их остановишь? Телефонный звонок вернул Илью к действительности.
-Если это Скот, я набью ему морду, - решил он.
-Илья Окунь слушает.
-Внимательно?
-Сынок, Макс, где ты?!
-Я иду домой. Метро не работает, я пока на 60-й улице, но здесь уже можно нормально дышать. Кха-кха-кха.
-Ты кашляешь?
-Нет, это я смеюсь.
-А у тебя есть повод?
-Конечно, сегодня день моего рождения.
-Что ты, говоришь?
-Я говорю, что буду отмечать 11 сентября, как день рождения. Ты сам подумай, не успел я уйти из одного здания, оно разрушилось, ушёл из другого, оно разрушилось, мне уже стало жалко дома, в которые я заходил. Они ведь обречены. Кха-кха.
-Значит если ты останешься внутри, у здания ещё будет шанс.
-Я не думал об этом.
-Подумай и когда вернёшься домой, никуда не выходи.
-Почему, Илья?
Каждый раз, когда Максим называл его по имени, он начинал притворно возмущаться: «какой я тебе Илья, я папочка, дорогой, горячо любимый и глубокоуважаемый», но сегодня Окунь старший нарушил традицию.
-Потому что в такой день на улицы выползает всякая нечисть. Мародёры и грабители.
-Не беспокойся, дорогой папочка. Я от дедушки ушёл, я от бабушки ушёл, а уж от мародёров тем более уйду. Да их здесь и нет, глубокоуважаемый. У нас хозяева обувных магазинов сами раздавали свой товар.
-Свежо предание...
-Я сам видел! Они под честное слово давали кроссовки женщинам, которые были в туфлях на высоком каблуке. Ходить в такой обуви неудобно, а покупать что-нибудь более подходящее – некогда.
-А кто этих женщин заставлял так одеваться?
-Горячо любимый папочка, здесь ведь не Миннеаполис, здесь служащие работают в респектабельных фирмах и имеют дело с достойными людьми, поэтому и выглядеть они должны прилично. Кха-кха-кха.
-Позвони мне из дома.
-Не могу обещать, я и так с трудом прорвался.
-Постарайся.
-Постараюсь. Кха-кха-кха.
-Будь здоров и не кашляй.
-Буду и не буду...
Связь оборвалась, но главное Илья узнал. Его сын вне опасности. Илья закрыл лицо руками, сполз со стула и встал на колени. Хотя он и считал себя атеистом, он стал благодарить Бога и был уверен, что Всевышний простит его за неверие. Сколько времени продолжалась молитва, он не знал. Когда он посмотрел на часы, было 8 вечера. Он собрал вещи и поехал домой.
В сумерках он с трудом разглядел на мосту человека, державшего американский флаг. Все машины, проезжая мимо, громко сигналили. Илья въехал на мост, остановился и вышел из машины. Около флага по стойке «смирно» стоял старик, в котором чувствовалась военная выправка. Илья подошёл к нему и протянул руку. Тот ответил на рукопожатие и опять встал навытяжку. Он выбрал место, с которого его было хорошо видно и пришёл сюда, чтобы поддержать дух сограждан. Сам он воевать уже не мог, но он благословлял на борьбу своих детей и внуков.
Нервное напряжение, накопившееся у Ильи, прорвалось. Он обнял незнакомца и зарыдал. Слёзы облегчали душу, освобождали её от боли и горечи. Это были слёзы радости за сына, слёзы горя об умершей жене и тысячах людей, погибших в Международном Торговом Центре. Его организм, промытый слезами, стряхивал апатию и возвращался к жизни. Старик тоже плакал, а машины, проезжая под мостом, продолжали сигналить на разные голоса...

*Ортодоксальные евреи считаются связанными браком до тех пор, пока тело супруга не предано земле.

Уважаемые читатели!
Вы можете приобрести мой новый роман "Неверноподданный" на https://www.ozon.ru/context/detail/id/147287087/
Жители США могут приобрести его у автора $15 с пересылкой. Адрес автора v_vladmeli@mail.ru