Письмо

Метамал
Здравствуй!

Как-то странно отдавать это слово бумаге, сознавая, что сейчас ты не подозреваешь о том, что я пишу это письмо, а когда ты его получишь я не буду подозревать, что в тот момент ты читаешь мое «здравствуй». Это слово уже живет своей жизнью. Как свет потухшей звезды. Звезды уже нет, а наблюдатель ее еще не видит, и ее свет живет живет сам по себе, как это «здравствуй». Оно уже не то «здравствуй», которое означает, что я тебя вижу и мне приятно. Это что-то другое. Может быть: «Я о тебе думаю, и мне приятно», а может быть изначальный смысл этого русского слова как глагола в повелительном наклонении: здравствуй. А это письмо можно считать неким слепком моей души на 17-ое (впрочем уже 18-ое) января. А почту – машиной времени для переправки этого слепка в будущее, в тот момент, когда ты его получишь. Значит я крикнул в колодец будущего, а ты получила крик из прошлого. Значит, читая это письмо ты занимаешься археологией моей души. Настоящий Сашка сейчас где-то в Москве или Молдавии, решает свои проблемы, разговаривает с друзьями. А ты наедине со слепком его души от 18 января 1991 года. С неким привидением, которое уже существует помимо его самого и независимо от него. Ты как археолог в пустыне над пыльными черепками цивилизации, которая давно уже покинула эти края. Значит письма – это не общение. Это нечто другое. Это путешествия в прошлое. Особенно старые письма. И чем больше и лучше это письмо, тем интереснее путешествие, тем оно реальнее, тем больше обьем в прошлом, по которому можно пройтись, потрогать его руками, тем больше можно пожить в нем... Старые письма от людей, которых давно уже нет...

Впрочем я отвлекся.

Сейчас 00:55. Четыре стены, пол, потолок, дверь, черное окно в ночь, четыре кровати, лампа 60 ватт под потолком сочится желтым, и мы вдвоем с Андрюхой. Андрюха лежит на кровати и читает учебник по теории вероятности, периодически переворачиваясь с боку на бок и поеживаясь, как от холода, повторяя: «Жуть!», после этого глубоко вздыхая и продолжая читать дальше. Завтра у него экзамен. Я тоже лежу на кровати и медленно прохаживаюсь взглядом по противоположной стенке. Стенка вся изрисована гуашью и пестрит большим количеством не связанных друг с другом рисунков и надписей. Иногда я записываю очередную упавшую в голове мысль. Голова, как пещера со сталактитами, а мысли, как редкие капли воды, каждая отдается звонким гулким эхом в темных лабиринтах сознания...

Перечитываю написанное... А ты знаешь, очень забавные письма получаются, когда я тебе пишу. Их можно собирать, а потом напечатать как сборник рассказов. Честно говоря, иногда даже отправлять жаль, самому нравится, а переписывать лень... Я большой лентяй... Мне одна девчонка сказала, что если бы я не был таким ленивым, я бы давно нобелевскую премию по математике получил. Глупая. Она даже не знает, что нобелевской премии по математике не существует. Может именно поэтому я и такой ленивый...

Твою новогоднюю открытку почему-то получил только вчера. Возвращался с экзамена по линейной алгебре. Чисто машинально сунул руку в ящик «Н», просто по привычке, а не в надежде что-либо получить. И вдруг... Честно говоря, приятно. Спасибо. Но вообще это ложка меда в бочке дегтя. Извини за мрачный тон. Просто в последнее время с 26 декабря, как только я отвлекаюсь от внешнего, меня каким-то глубинным течением сносит на одну и ту же тему...

...Было 11 часов вечера. Я так же лежал на кровати и читал книжку стихов Бродского. В дверь постучали. Я повернулся к двери. На пороге стоял дядя Витя. Наши семьи дружат. Они с отцом вместе служили в армии. Невысокий, но сильный мужчина 40 лет. Глянцем блестят начищенные до блеска черные туфли, наглаженный костюм. Рубашка, галстук. Что-то случилось. Не поедет же он просто так ночью в другой конец Москвы. Я ошарашенно перебираю в голове тысячи вариантов, но никакого объяснения найти не могу. Встаю:

- Здрасте.
- Ты отца встречал?

Ах, вот оно что. Я успокаиваюсь. Ничего страшного не произошло. Успокаиваю дядю Витю: «Утром пришла телеграмма: Отца не встречай. Срочно поехал Одессу. Мама.» - я протягиваю ему полоску телеграммы. Он читает ее. Но его глаза делают это как-то машинально. Минуту молчит.

- Отца нет. Звонила мать. Разбился в автокатастрофе... Нет больше отца... понимаешь.. нет...

Он не сдерживается и плачет. Плачет оперативник КГБ из отдела по борьбе с терроризмом. Сильный мужчина. Плачет... Я поворачиваюсь, делаю шаг вперед, возвращаюсь назад, опять поворачиваюсь, так несколько раз. Потом сажусь на стул и зажимаю лицо в ладонях, облокачиваясь на колени. В голове неостановимым вихрем носятся обрывки фраз: Одессу... разбился... его больше нет... понимаешь... Откуда-то снизу, изнутри подступает холодная, темная едкая волна ощущения того, что произошло очень страшное и необратимое, а сознание, как испуганный белый ягненок судорожно мечется в этом вихре, фиксируясь то на одном, то на другом обрывке фразы... Так проходит несколько минут. Я вскакиваю. Хватаю паспорт, обуваюсь, накидываю куртку, спускаемся вниз, ловим такси и мчимся на Киевский вокзал, где в 00:06 отходит кишиневский поезд. Дядя Витя сует мне в руку 100 рублей «на дорогу» и впихивает в набитый битком общий вагон, где я проведу 26 часов без права на место и возможности поспать, осознавая произошедшее и понимая, что это самое страшное в жизни, когда ты едешь домой, а встречает тебя не тепло родного дома, а пустота и холод смерти близкого человека...

Все эти дни ко мне привязался, как мокрая, дрожащая от холода дворняжка, грустный протяжный припев одной песни: I just wanna be close to you… Не знаю почему, но он не отставал ни днем, ни ночью...

Новый Год... 2 часа ночи... Мать с сестрой спят в маленькой комнате. Я в большой, лежу на диване и тупо смотрю в работющий без звука телевизор. На новогоднем столе белая скатерть, три тарелки с салатом, две чуть тронуты, к третьей не прикасались, три бокала и полупустая бутылка шампанского... Кто-то входит. Дверь не заперта. Это сосед. Дядя Ваня. Директор детской музыкальной школы, очень открытый и простой человек. Он садится за стол и ставит на него кувшин:

- Попробуй, очень вкусное вино... Домашнее... Чистое...

Я достаю для него бокал. Молча выпиваем. Он тихо ставит бокал на стол и бросает такой же пустой взгляд, как у меня, на телевизор. Смотрит минуты две, громко набирает полную грудь воздуха и глубоко вздыхает:

- Да... Кто знал... Кто знал...

Встает:

- Пойду-ка я лучше спать...

Я сижу еще несколько минут в тишине один. Залпом выпиваю из горла оставшиеся пол-бутылки шампанского, гашу телевизор и прямо в одежде проваливаюсь в сон...

Вчера сдавал экзамен по алгебре. Это был повторный экзамен. В большой поточной аудитории было всего два экзаменатора и десяток неудачников, которые завалили первую сдачу и пришли пересдавать второй раз. Внизу с кафедры прокричали мою фамилию. Я поднял руку. Ко мне поднялся и подсел незнакомый препод. Механическим, тихим голосом я, на автопилоте, ответил по двум темам из билета и показал листы с решенными задачами. Препод молча проверил задачи, задал несколько дополнительных вопросов, на которые я также машинально, не задумываясь и не глядя на него, ответил. Он достал ручку из внутреннего кармана пиджака, открыл мою зачетку и гробовым голосом произнес:

- Хмм... Что ж, молодой человек...

Наступила долгая пауза, его ручка неподвижно зависла над зачеткой.

- Что, ...волнуетесь?

Он неожиданно рассмеялся:

- Получайте заслуженную пятерку! – он расписался в зачетке, похлопал меня по плечу и широко улыбаясь протянул зачетку мне.

- Кстати, а почему вы не пришли на первый экзамен?

После небольшой паузы я ответил:

- Не мог. Ездил отца хоронить.

Снова наступила пауза. Препод сжал губы трубочкой, погладил пальцем нос и снял очки. Достал из кармана платок и начал протирать стекла. Без очков он сильно щурился и выглядел каким-то беспомощным. Почему-то его было жалко. Он вздохнул:

- Что же вы мне сразу не сказали...

Я молча пожал плечами. Он встал. Положил мне руку на плечо. Несколько секунд стоял молча, потом слабо похлопал меня по плечу и начал спускаться по ступенькам вниз к кафедре. Я посмотрел ему вслед. Сложил вещи в сумку. Еще раз почему-то пожал плечами и направился к выходу.

26 декабря. Это произошло в 17:30 в реанимации 3-ей городской кишиневской больницы... Черепно-мозговая травма... Я много раз по минутам перебираю тот вечер... Ничего... Вдруг. СТОП! 17:30. Именно 17:30. Еще кто-то зашел к нам в комнату и я посмотрел на часы. Было 17:30. Именно тогда мне в голову пришли два странных четверостишия:

Сны косяком ленивых рыб,
Как стаи белых простыней,
Уходят в царство мертвых глыб
Из замороженных теней.

Долина смерти. Бледный свет
Дает застывшая Луна.
Цепочка мчащихся карет...
Куда направилась она?

Я записал это в тетрадь. Подумал: «Бред какой-то,» - и закрыл тетрадь...

Сейчас 4:34. Андрюха давно спит, повернувшись лицом к стене. А я под маленькой переносной лампой перебираю написанные строки. Мозги из последних сил собираются в конкретные формы извилин, и в любую секунду готовы обесточиться и размякнуть в бесформенную вялую массу. Тело признает только один закон – закон притяжения, притяжения к кровати. И вялое, теплое осознание этого закона проникает в каждую мышцу, каждую клетку тела. И оно стремиться сравняться с поверхностью кровати, обесточиться, обмякнуть, провалиться в сон...

Я написал тебе письмо. Хорошее. Плохое. Не знаю.

Да я сейчас уже и не соображаю. Я погружаюсь в трясину сна и пишу эти слова уже захлебываясь, в последних судорогах борьбы с ним.

Хотелось сделать тебе приятное, но не получилось. Прости.

Я виновато улыбаюсь. Знаю, что ты простишь. Улыбнись и ты.

Пока.

05:04 Сашка.