Сверхпроводник

Shirryh
(с) Evgeny Y. Golovin, 2002


Когда-то давным-давно, когда все динозавры, наконец, передохли, а предки человека стремительно расселялись по планете, один из них стоял на берегу озера и ковырял пальцем в носу. И так этот процесс его захватил, что не в силах противостоять творческому порыву, он поднял с земли палку и начал ковырять ей в камне. Так появился каменный топор – по одной из версий, которая не хуже других. Изобретение получилось на редкость удачным, и со временем человек усовершенствовал его еще больше: сначала обтесывал камень, а затем научился выплавлять оружие из металла и затачивать так, что шерсть с лица сбривать можно было. Изобретение получилось и полифункциональным, незаменимым как в войне и охоте, так и просто в хозяйстве. Есть в нем какая-то притягательная красота: в плавном изгибе топорища, так и просящемся в ладонь, и сверкающем лунообразном лезвии...
- ... возвращаться пораньше. У тебя работа – с этим никто спорить не собирается... Олег! Ты меня слушаешь хоть?..
Я с трудом оторвал взгляд от топорика для мяса лежащего в мойке и честно посмотрел на тещу. Так же честно, как несколько месяцев назад, после пикового вопроса тамады. «Жених, а как мы с этого момента называем тещу?»
- Да, теть Нин.
Нина Витальевна внимательно посмотрела  на меня. Смотрела она довольно долго, видимо, потеряв мысль. Вспомнила:
- Но, кроме того, у тебя еще есть и семья. И Марине одной трудно. У нее диплом скоро.
- Я помню.
- И... – телефонная трель перебила ее, а я не смог удержать радостную улыбку на лице. Свадьба, похороны – что угодно. Даже если всего лишь давилку для чеснока одолжить. – Алло? Кого? Да, дома, - Нина Витальевна протянула мне трубку со странным выражением лица, но тут же резко отдернула и проговорила в микрофон. – А кто спрашивает?.. – трубка все же дошла до меня. – Тебя. Девушка какая-то. Говорит, знакомая.
Я взял трубку и, как надеялся, красноречиво посмотрел на тещу. Она отвернулась и сделала вид, что моет посуду. По всему было видно, что давать мне уединение она не собиралась.
- Да?
- Олежек, привет.
- Ну... привет.
На том конце засмеялись.
- Яна.
- О... прости, не узнал. Что... хм, новенького?..
Нина Витальевна протерла тарелку сухой тряпкой и с демонстративным грохотом убрала в шкаф.
- Как обычно. – Пауза. – Ты завтра вечером не занят?
- Пока не знаю. А что?
- Я поговорить хочу. – Снова пауза. – Об Андрее.
- У вас случилось что?
- Это не телефонный разговор.
- Ага...
- Так ты свободен?
- Постараюсь...
- Давай в парке, за больницей. Часов в семь, хорошо? – и не дожидаясь отказа, она повесила трубку.
Нина Витальевна скоблила чашку ершиком и тихо что-то напевала. Меня она ни о чем не спросила, но я видел ее глаза, отражающиеся в полупрозрачной крышке хлебницы. Либо это была начинающаяся паранойя.
Я попытался сесть за документы, но работа не клеилась. Дело было не в телефонном звонке – о нем я забыл почти сразу. Мысли разбегались как тараканы после двух бутылок пива, без которых с работы не отпускали - такая у нас корпоративная политика. Я сдался и перебрался на диван, зацепив со стола Акунина. Это и было моей ошибкой.
Пиво быстро подобралось к голове, отчего Эраст Петрович Фандорин в моем воображении стал еще более румян и весел, подмигивая мне сквозь прыгающие перед глазами буквы: «Ну что, Олег Константинович, еще по пиву и спать?..»
… Меня разбудила хлопнувшая входная дверь.
- Нагулялись? – даже не видя тещу, я ясно представил, как она выходит из кухни и вытирает руки вафельным полотенцем. Руки у нее интересные – сильные и шершавые как у кузнеца или профессионального маньяка-душителя.
Громкий, неестественно-веселый голос Маринки:
- Олег пришел?
- Пришел.
- Где?..
- Спит, где же еще.
Я накрыл голову подушкой, но голос жены проник и под нее.
- Олег, спишь?
- Нет.
Маринка быстро скинула с себя куртку и, усадив нашу дочь Олеську на кресло, начала раздевать ее со скоростью автомата.
- Блин, укутала слишком... давно пришел?.. Я сегодня Андрея видела... какой-то хмурый, недовольный. Сказал, что вечером зайдет... Мы в парке у фонтана были, ты чего не пришел? Я же говорила…
- Забыл.
- Я Вику видела. Она мне все про молочницу рассказала, завтра тебе лекарство принесет…
- У меня, что ли, молочница?
- Ты переносчик. Я книгу взяла, почитай, - не переставая расшнуровывать Олеську, Маринка сняла с книжной полки толстую книжку в зеленом переплете и бросила мне на колени. Я глубокими женскими тайнами совершенно не интересовался, поэтому молча закинул книжку подальше. Мне было гораздо легче скушать все необходимые лекарства от этой молочницы, чем выяснять ее физиологические истоки, клинические проявления и способы лечения, а тем более спорить на эту тему с женой и Ниной Витальевной.
- Да, Олеж, там подгузников уже целая гора. Ты чего вчера не постирал?
- Устал. Сейчас постираю.
- Ты ел что?
- Нет.
- Мам! Есть, что поесть?
- Я тебе яблоки купила.
- А Олегу?
- А ему каша. Рисовая.
Меня передернуло, но так как в этом момент я выходил на балкон, Маринка ничего не увидела.
Вид с балкона – одна из немногих вещей, что мне нравилась в этом доме. По сравнению с комнатой в общаге, из окон которой с одной стороны открывался совершенно замечательный вид на стройку, а с другой - не менее замечательный  - на обшарпанную онкологическую клинику, здесь был Кипр: зелень справа, зелень слева и кромка Волги между домами. Правда, сегодня вид на Волгу меня не радовал. Очень хотелось пить и не стирать.
- Олеж, ты стирать...
- Помню.
- Я верю, что помнишь, но ты бы сразу постирал, а потом отдыхай, сколько влезет.
Я раздраженно воткнул бычок в консервную банку.  За спиной началась обычная песня: я не ахти о чем бла бла бла и не надо бла бла бла такого бла бла бла. В прошлый раз я бла  бла  бла. А ты бла бла бла…
Я оборвал поток обвинений, захлопнув за собой дверь ванной, и включил воду. К гулу жениного голоса присоединился альт Нины Витальевны, но отдельных слов я не различал. Я залил подгузники теплой водой и засыпал порошком.
За стиркой меня традиционно посетили мысли. Они не текли каким-то потоком со строгой последовательностью, скорее это были обрывки, объединенные общей идеей. Понятно, какой.
После третьей годовщины в общежитии, когда я уже вдоволь накушался колбасы, которая встала поперек печени, а тараканы отвоевали почти половину территории комнаты, для Маринки наступил самый главный день в жизни любой женщины. Почему она,  которая по идее и должна была показать после свадебного банкета свою подлую сущность, нисколько не изменилась? Я и раньше знал, что коляски, слюнявчики и очередь у педиатра – это ее мир. Это ее миром и осталось. В то время, как воркующая до венца словно голубка Нина Витальевна оказалась просто женщиной-сюрпризом, подлинной Бастиндой. И, может быть, никогда бы ее презрение к лимите – глубокое и искреннее, как и у всякого аборигена во втором поколении - и не проявилось, если бы я так жестоко не промахнулся с расчетами. Новое поколение выбирает безопасный секс... не из того я поколения, что ли? И не настолько плоха была та колбаса…
Продукт опасного секса был совершенно ни в чем не виноват и, тем не менее, я не любил смотреть в эти эмалево-голубые глазки на крошечном пухленьком личике, словно виноват был я сам. А, может, и был. И единственное, что оставалось – это драить вонючие памперсы в оранжевых пятнах, и в эти минуты чувство вины куда-то пропадало. Я с дрожью удовольствия представлял себе не очень далекое будущее: Олеся в строгом деловом костюме и туфлях от какого-нибудь Кардена-сына убирает подо мной утку. Мурашки счастья по коже…
- Мам, Олег не выходил? – в дверь раздался стук. – Олег, ты там?
- Громче стучи, - посоветовал приглушенный голос Нины Витальевны из-за двери. – Заснул, наверное.

*

Мне снилось сладкое предвкушение – два шага от двери, прыжок –  и я в кровати. Вдыхаю любимый запах подушки, обнимая ее во всем нерастраченным на жену чувством. Сознание растекается по телу, уходит сквозь поры, а я медленно тону, тону...
- Любимый, пора вставать!
Я открыл один глаз и увидел над собой чрезвычайно самодовольное и небритое лицо Андрея.
- Сволочь... мне сон снился.
- Девочки? – Андрей обернулся, увидев застывшую на пороге Маринку, и картинно накрыл губы ладонями. – Миль пардон. Но мы люди понимающие.
- Клоун, - буркнула Маринка, разбирая ворох одежды на стуле. - Есть будешь?
- Да не, пойду. – Он кивнул мне на дверь. – Пойдем, потопчемся. Побакланим заодно.
Скосив взгляд, я увидел, как на мгновение застыла Маринка, но тут же спокойно выпрямилась, складывая мои брюки.
- Марин, я провожу?
- А что ты у меня спрашиваешь? – с искусственным равнодушием ответила она.
- Да не морщись, Маруська! – Андрей попытался обнять Маринку, но, получив несильный удар под дых, отступил. – Проводит до остановки и вернется как новенький!
- И пьяный опять.
- Какой пьяный? Да у меня и денег-то нет. Олег, у тебя есть?
- Нет,  - ровно солгал я.
- Во!
Маринка только фыркнула в ответ.
До порога нас проводила Нина Витальевна. Ее взгляд я не видел, но чувствовал его перекрестье у себя на затылке.
- Она меня скоро сюда пускать перестанет, - сказал Андрей, вызывая лифт.
- А меня выпускать с тобой.
Он гаденько захихикал.
- Че за базар? – спросил я, чувствуя себя ужасно неуютно, как и каждый раз, когда приходилось переходить на жаргон, от которого практически отвык, работая в конторе. Но иногда – в разговоре с Андреем и некоторыми старыми друзьями – приходилось.
- Никакого базара.
- А чего дома говорил?
- Чтоб Маруська не ругалась.
Я вздохнул. «Посмотри нап (зачеркнуто) на право» - требовала черная маркерная надпись на внутренней поверхности дверей лифта. Справа: «Посмотри на зад». «Посмотри наверх» - это уже сзади и, судя по грамматическому чуду, писали как минимум вдвоем. И, наконец, наверху – «Nirvana – дерьмо!»
Адрей хмыкнул.
- Женщине нужна жесткая мотивация, Олежа, - продолжил он мысль. - Тебе бы и не знать… Хм, пиво?
- Кто-то сказал «пиво»?
- Мне тоже послышалось.
Мы устроились на качелях за домом. Пока я отбивал об лавку крышки у бутылок,  Андрей небрежным движением вытащил из кармана прозрачный пакетик, выпотрошил сигарету и умелыми движениями застарелого гомеопата начал набивать косяк.
- Будешь? – скорее из любопытства, чем из вежливости спросил он.
- Нет.
Я уже давно про себя отметил – алкоголь не меняет эмоционального состояния. Он его только усиливает.
Было хорошо? Бутылка пива – и как по волшебству: в дырявом кармане находится забытый стольник, все женщины улыбаются только тебе, и даже звезды на небе светятся как-то по-особенному.
Жизнь дерьмо? Рюмка водки и несколько шагов по полосе встречного движения. Это должно помочь.
План же всегда действовал на меня безобразно одинаково: несколько минут пустого безразличия к миру, а затем методичное вспоминание обо всех неудачах в жизни, которые мозгу удалось зафиксировать, вплоть до самых мельчайших – от первого публичного избиения в детском саду, до последней выволочки у шефа. И все это разбавлено трогательной жалостью к себе...
Слева потянуло жженой коноплей, я встал с лавки, чтобы ветер не сносил дым в мою сторону. Андрей хрипло засмеялся.
- Что, уже и запаха не переносишь?
- Маринка унюхает. Или теща – она тестя от входной двери анализирует.
- Талант!
- Опыт.
Андрей затянулся, потрескивая тлеющими шишками.
- Что там у вас новенького? – спросил я, прервав молчание, которое обязательно становится неловким, если не общаться с человеком в течение хотя бы полугода.
- Да так… Один - в мусоровке. Еще одного две недели назад на внешние рубежи отправили.
- Автобус пинали?
- Митяй палец на ноге сломал.
- Еще какие новости?
- Все. Остальные скололись.
- А сам?..
- Иглы боюсь. А так бы давно меня по подвалам искали.
Я немного помолчал, раздумывая, что бы такого сказать, чтобы отойти от темы. Со стороны темнеющих за забором гаражей послышался звон разбитого стекла и чей-то усталый голос после мучительной паузы: «Ну ты, блин, и козел…»
- Как Янка? – спросил я.
- Пошла на х... й твоя Янка, - спокойно ответил Андрей и сделал глубокую затяжку.
- Разбежались?
- Олежа, человеку с высшим образованием надо бы понимать, когда собеседник не интересуется темой. Если смысл для тебя все еще в тумане, дублирую: «Пошла на х... й твоя Янка», и ты можешь пойти вслед за ней, если еще раз спросишь об этом.
Я снова помолчал. Через минуту Андрей крякнул и ткнул меня кулаком в предплечье.
- Обиделся, что ли?
- Нет. Удивился.
- Чему?
- Она звонила сегодня. Хотела поговорить. О тебе.
Андрей всегда паршиво владел собой, а травка его расслабила окончательно – на лицо заползла глуповато-радостная ухмылочка.
- Че говорила? – развязано спросил он.
- Ничего конкретного.
- А-а...
- Так что у вас стряслось?
- Ничего, – пожал он плечами и на некоторое время умолк. – Шмара она. Дура. Да и все бабы... сам, что ли, не знаешь?.. Чувства, эмоции, ответственность, шмаслетственность. А мне когда про ответственность говорят, я, Олеж, сразу про тебя вспоминаю. Этого обычно хватает, чтобы потерять интерес.
- Спасибо.
Он хлопнул меня по спине.
- Ты Олеж, пример всем нам – как НЕ НАДО жить. Это как у... – он напряг память, пытаясь пробиться через конопляную завесу в воспоминания университетского прошлого. – … Чаадаева, что ли? Только он про Россию писал. Так что ты великоросс двухсот процентный, верь мне.
- Верю, - я допил пиво, и зашвырнул бутылку в кусты. – Верю.

*

На три завалявшихся в кармане, а вернее откровенно приныканных червонца, я купил суперколорийный шоколадный батончик и «Дирол». Часы я как обычно забыл дома, но было где-то как раз около семи, то есть то самое время, когда парк заполняется колясками, мамками и охотящимися за бутылками пенсионерами. Одна из таких колясок остановилась неподалеку от меня. Молодая мама в дюймовой толщины ветровке, через которую ни один предательский ветер не продует кормящую грудь, вытащила из коляски плотный сверток и передала его стоящему рядом парню.
- Держи.
Пока мама копалась внутри коляски, папа прижимал сверток к груди, переводя полный невыразимой грусти взгляд с сидящей у края баскетбольной площадки компании, глушившей разливное пиво из двенадцатилитровой канистры, на стоящий  прямо на парковом входе ларек, и, наконец, остановился на мне. Я понимающе усмехнулся и поднял руку, подергав обручальным кольцом на пальце. Парень печально улыбнулся мне в ответ.
Яна появилась примерно в половине восьмого, и я этому нисколько не удивился, хотя в последние минуты начал бороться со сном.
Помню, при первой встрече, она не произвела на меня ни малейшего впечатления. И во второй. И в третий. Три года она находилась где-то на периферии моего взгляда, пока на нее не обратил внимания Андрей: «Смотри, глаза – два бриллианта в три карата!» Я посмотрел – карата в полтора, да и то – алмазики щербатые. Но чем-то она занозила Андрея. Он же, педалируя базар среди пацанов на любую тему, в разговоре с женщинами становился откровенным Квазимодо – если не по внешности, то по красноречию. Поэтому я процесс инициировал. Это было нетрудно, ввиду обоюдного отсутствия у нас с Яной полового интереса и дружеских отношений с Андреем. Оба они обладали редким видом гипертрофированной гордости, и если бы узнали, что их связь есть банальнейшая случка, я бы потерял  обоих друзей. Но прокатило. А иначе и быть не могло – когда их взгляды пересекались, я чувствовал отчетливый запах озона. Однако что-то не заладилось в моей душе именно в тот момент, когда во время какой-то свальной пьянки, они, после недолгого отсутствия, появились ручка в ручке, и так и не смогли за весь вечер отойти друг от друга больше чем на американский фут. Даже в туалет вместе ходили. Лицо Яны было... одухотворенным. Другого определения  я подобрать не мог. Обычно такие лица встречаются у женщин, убежденных, что Вот-Она-Любовь-Пришла – последняя, и на всю жизнь. Ну а Андрей... масленый взгляд, варьирующийся в пределах нескольких градусов вокруг Яны, расслабленная поза и задумчивая улыбка идиота – стандартная картина  удовлетворившегося самца. Я довольно быстро определился с причиной своего смятения, которое также быстро переросло во что-то другое. Плохо было то, что это другое было направлено в большей степени на Андрея, нежели на Яну. И кто знает, к чему бы все это могло привести, если бы не моя невовремя вспыхнувшая порядочность по отношению к Маринке. Порядочность, которая сразу же сделала меня бесполым для всех знакомых – и некоторых незнакомых – женщин...
Моя маскировка провалилась сразу – Яна остановилась в метре и четко выговорила:
- Пил?
- Нет.
- Врешь. Жене врать будешь.
- Жене не буду. Тебе буду.
Она не смогла сдержать улыбки - похоже, со стороны я выглядел еще более жалко, чем себе представлял. Она присела рядом, положив черную блестящую сумочку на колени.
- Тебе нужно увольняться оттуда. Сопьешься.
- Я и без работы сопьюсь. Генетическая предрасположенность.
- Он то же самое говорит. Кто из вас плагиатор?
- Не помню.
Зато, оказалось, есть, что вспомнить ей.
Как-то очень плавно и довольно логично она перевела разговор на другие мужские недостатки, совершенно отчетливо сводящиеся к одному имени.
В таких ситуациях я никогда не делал попыток прервать собеседника и поумничать. Главное для человека ведь высказаться, а не чтобы его постоянно перебивали и советовали как жить. Поэтому самое разумное – думать о чем-нибудь своем. Задумчивый взгляд  маскирует полностью – собеседнику кажется, что ты внимательно его слушаешь и обдумываешь каждое его слово. Но, конечно, как и в каждом деле здесь тоже нужен опыт. И оглядываясь на этот свой опыт, я думал, не он ли сделал меня для нее бесполым?..
Яна молчала. Я не заметил, давно ли, и не знал, то ли она обдумывала продолжение монолога, то ли ждала ответа на вопрос, поэтому пошел ва-банк:
- Он вчера заходил.
- Пьяный?
«Пьет! Не бреется! Страда-ает!»
- Нет. – Далее - с особым удовольствием. – Даже веселый.
Она внимательно посмотрела на меня, но я специально не поворачивал лица.
- Вот как. Веселый.
- Вам бы встретиться.
- Это он говорит?
- Нет. Я.
Яна пожала плечами.
- Никакого смысла.
- Смысл в том, чтобы выяснить все до конца.
Она довольно долго молчала.
- Ты советуешь?
- Настоятельно рекомендую. Как друг.
- Чей?
- Ваш.
- С каких пор мы начали на «вы»?
- Я имею в виду вас обоих.
- А... – Яна с излишней картинностью понимающе кивнула. -  Я не против. Даже за. Вот только захочет ли он?
- Это на мне.
- Хорошо. – Она поднялась и поправила ремешок сумочки на плече. – Пусть назначит время и место.

*

Вторая вещь, которая мне нравилась в этом доме – это тесть. Вещь в том смысле, что именно в этой ипостаси материи он имел обыкновение возвращаться в царство террора и засилья женщин. Глядя в его затянутые красными прожилками глаза, живот-аквариум и разбитые костяшки пальцев, я смотрел в свое будущее, а Вова («Жених, а как мы с этого момента называем тестя?»), соответственно, в свое прошлое, по которому он страшно тосковал, а потому как мог баловал и поддерживал морально.
- Олежжка! – рука решительно рубанула воздух. – Давай стаканы!
Я не шелохнулся, чувствуя за спиной  присутствие Нины Витальевны. Я сильно подозревал, что за время семейной жизни подвергся серьезной мутации, и сформировавшиеся под кожей рецепторы, реагирующие на тещу, были насажаны даже гуще рецепторов тепла и холода.
Нина Витальевна обошла меня и поймала порхающую в руках Вовы бутылку «Тайного Советника».
- Хватит с тебя уже. А Олегу завтра рано вставать на работу.
Вова выставил ладошки перед собой.
- Понял, командир, все понял! Нет вопросов. Олежа, молоток! Работать, семью кормить!
Нина Витальевна смерила мужа полным презрения взглядом.
- Спать иди. Молоток.
Я воспользовался этим же советом.
Фандорин был по обычаю весел, и в предвкушении радостно потирал ручки: «Уж она ему задаст! Молодец, молодец, Олег Константинович! Молоток!»
Олеська долго кряхтела, ворочилась и не хотела засыпать. Пока Маринка ее баюкала, она сама сильно клевала носом. Где-то в половине второго она, наконец, разделась и легла рядом, уткнувшись мне в грудь. От нее сильно пахло молочком. Я отвернулся к стене и с удовольствием втянул сапрофитный аромат ковра.

*

Я терпел как партизан два дня. Работа не шла, ругался шеф, я молча слушал. Затем возвращался на свое место, выключал на компьютере звук, и, держа под рукой открытый «Excel», упрямо резался в «Халву», прекрасно понимая, что работать все равно не смогу.
Андрей так и не позвонил, поэтому я позвонил сам. Его мать долго не могла меня вспомнить.
- Олег? Какой Олег?
- Теть Свет, мы в университете вместе учились. Николаев Олег, вспомнили?
- Ах, Оле-ег, - никакой радости узнавания в ее голосе не было. Да и было ли узнавание? – Здравствуй.
- Здравствуйте, - с облегчением выдохнул я. – Теть Свет, Андрей дома? Можно его к телефону?
По ее молчанию я понял, что даже если Андрей и дома, то к телефону его никак не можно.
Нет. Он в милиции. Не знал? Ограбили коммерческий киоск с друзьями. В милиции говорят, что он наркоман, и что они шли на преступление под воздействием наркотиков. Ты знал?
Слушать по телефону легче тем, что нет необходимости кивать и симулировать вдумчивый взгляд. Мама Андрея вскоре заплакала, обвиняла сына, друзей и себя саму. Видимо,  я был первым, кто позвонил после милиции – она не успокаивалась довольно долго, и мне пришлось не очень вежливо прервать ее, пообещав, что перезвоню попозже.
Несколько минут я молча сидел перед компьютером, рассматривая прорисованное на экране чудище, похожее на отвратительную безволосую собаку. Затем снова снял трубку. Яна ответила почти сразу.
- Олег? Привет. Что? Да, встречались. Да так... психанул, развернулся и ушел... Что?!
- Арестован, - четко повторил я. – Нужно встретиться.
- Приходи. Адрес помнишь?
Адреса я не помнил, потому что никогда не знал. Его пришлось записать, а потом долго искать. К моему приходу Яна оделась и почти успокоилась. Она даже ни о чем не спрашивала, хотя, видно было, что чувствовала себя не в своей тарелке, поэтому предложила пойти на улицу.
Едва мы вышли из подъезда, как начался дождь.
- Блин, - поморщилась она. – А я и зонта не взяла. И у тебя нет?
Я отрицательно покачал головой.
- Ну что... – Яна вопросительно посмотрела на меня. - Домой вернемся?
- Неохота. Да кончится он сейчас. Подождем.
- Подожде-ем. А сигареты-то у тебя хоть есть?
Я протянул ей пачку «Золотой Явы», но она отодвинула мою руку.
- Не, слишком крепкие. Другого ничего нет?
- Нет.
Она разочарованно поджала губы и, не зная, куда деть руки, скрестила их на груди, глядя на бегающих под прямыми струями воды прохожих.
- Так что с Андреем? – почти спокойно спросила она.
 Я пересказал то, что услышал от его матери. Яна молча слушала, не глядя на меня, ни разу не перебив и не переспросив. Лицо ее было задумчиво-отрешенным, и меня посетила мысль, не воспользовалась ли она моим методом поддержания разговора.
- Ширнутый? Надо же... а мне говорил, что только травка. Трепло...
Я промолчал.
- Да и все мужики... – она быстро посмотрела на меня. – Не обижайся.
С моим лицом определенно что-то не так. Люди обожают говорить мне гадости и тут же добавлять «Не обижайся».
- Я не обиделся. Предпочитаю относить себя  не ко «всем», а к «некоторым».
Яна усмехнулась, но совершенно не весело.
- Олег, почему с тобой так легко и спокойно? Не нужно подбирать слова и многозначительно хмурить брови, а?
- Потому что я слишком хорош, чтобы кто-то из женщин смел даже в мыслях представить себя рядом со мной.
Улыбка.
- Ну а на самом деле, потому что при температуре ниже критической сопротивление образца равно нулю. Явление сверхпроводимости.
Яна посмотрела мне в глаза, чуть улыбаясь, и именно этот теплый, как пишут в плохих любовных романах, взгляд меня и сдвинул. Я сжал ее пальцы в руке, второй обняв за талию, а ногой выбив кирпич, удерживающий дверь подъезда открытой.
- Олеж, ты чего... – испуганно прошептала Яна в темноте, но в этот момент мне удалось, наконец, нащупать ее губы своими губами.
«Я. Я должен быть рядом с тобой, а не этот вшивый наркоман. Я достоин хоть несколько минут забытья в болоте бытовухи, сучьей тещи, синерепого тестя и зануды-жены! Я должен был быть на его месте!! Я должен был держать тебя за пальчики, смотреть тебе в глаза, словно собачка и при этом глупо улыбаться! Это со мной ты должна была мерзнуть на набережной, надевать мою ветровку, когда замерзнешь, и по моим рукам хлопать непреклонной ладонью, когда они позволяют себе слишком много!»
- Олеж, не надо...
Женщины любят казаться неприступными, но я видел ее улыбку и ее глаза. Это были глаза человека, понявшего, что температура давно пересекла критическую отметку, поэтому я не допускал и мысли, что ошибся. До того самого момента, пока не сломался пополам от удара и не сполз по стене, держась руками за промежность.
- Коз-зел, - процедила Яна. – Посредник хренов. И не приходи больше сюда!..
Быстрый перестук каблучков вверх по лестнице, грохот захлопнувшейся двери.
Я старался не шевелиться – это приносило новые волны боли. Однако, когда скрипнула пружина, и на мои ноги упал параллелограмм света, сделать это пришлось.
- Ой! – отпрыгнула назад женщина с красным зонтом, и дверь снова захлопнулась. Но тут же осторожно открылась. – Вам плохо?
«Мне чудесно».
- Молодой человек, вам плохо?
«Мне ЧУДЕСНО!»
Она осторожно перешагнула через мои ноги и быстро забежала на второй этаж, и только там вызвала лифт, подсматривая за мной через три пролета. Когда шум где-то на верхних этажах окончательно стих, а острая боль ушла, я поднялся, не сдержав болезненной гримасы, и вышел из подъезда.
Дождь уже практически кончился, вымочив все вокруг, в том числе и лавку, но мне было плевать. Я дохромал до нее и с облегчением присел на влажные крашеные доски. Так я сидел несколько минут, прислушиваясь к боли и ожидая какой-нибудь реакции с третьего этажа.
Ожидание затянулось.
Я начал рассматривать медленно светлеющее небо, проходивших мимо людей, а затем обнаружил у левого бетонного бруса-ножки сиротливую бутылку с недопитым пивом, пропущенную каким-то невнимательным пенсионером. После промокших до задницы брюк, мне было уже все равно – я поднял бутылку с земли и сделал маленький глоток, но тут же выплюнул его и зашвырнул бутылку подальше на газон. Пиво отчетливо пахло молочком.