(впервые опубликовано: Гаврилов Д., Прощай, Ваня!// "Тайная Сила". -М. №10, октябрь 2001. С.9.)
Иван сидел, насупившись, изредка посматривая в сторону жены. Та весело подмигивала своему ненаглядному, а уж как плясала, как плясала, ведьма, как вертелась – всем на диво.
Гости только и ахали. А у батюшки аж челюсть отвисла, когда рыжекудрая Василиса плеснула в него последки из левого рукава. Зажмурился… но брызги в миг расплылись по полу горницы синим озером.
Ставни терема разверзлись, и набежавший ветерок задул свечу за свечой, а полная луна, проникнув мутным взором сквозь пустые глазницы окон, отразилась в водной глади.
– Что, Ваньша? Попал? – ухмыльнулся старший брат и толкнул Ивана в бок.
– И не говори. У всех бабы, как бабы, дуры и есть дуры. А мне вон досталась… Василиса… Премудрая, – совсем загрустил Иван.
Жена меж тем пошла, выкаблучивая, вкруг колдовского пруда и, широким движением белоснежной ручки из правого рукава пустила по нему лебедей.
Ведьмовские очи Василисы подняли супруга из-за стола. Точно одержимый лунной болезнью, он двинулся к ней, шепча ласковые слова, что-то про рыбок, заек и кисок.
Да, разве один Иван? Сам государь-батюшка, поддавшись магнетизму невестки, слез с трона и зашагал по ступенькам вниз, где бояре да боярыни, словно лебеди да лебедушки, норовили водить хоровод.
– Аль не признал меня, Иван-царевич? – спросила Василиса очарованного супружника.
– Ты жена моя, Василиса Прек… Прек… Прем…мудрая, – медленно проговорил Иван сахарными устами.
– Это правильно. А что лицо такое кислое? – молвила она спокойно, но так сверкнула бесовскими зелеными глазищами, что молодому супругу и вовсе стало не по себе.
– Бог с тобой, Василисушка! Может, брага крепка, нездоровится… Наверное, съел что-нибудь… Отпустила бы ты меня до дому.
– Что ж, с ним и ступай себе, утро вечера мудренее, – сказала Василиса и колдовски улыбнулась на прощанье.
А прощанье было недолгим. Припав к холодной, как снег, ладони, Ванька вскочил и, откланявшись родителю, скоренько двинулся к выходу. Жена проводила его внимательным взглядом, но больше ничего не сказала.
У высокого красного крыльца висела вместительная ступа. Миловидная старушка, тоже рыжая, как и сама Василиса, отставив помело, лихо лузгала семечки, облокотившись на перила. Заслышав, как хлопнули дверцы, старуха повела носом в сторону Ивана.
– Эх, молодежь… – прошамкала она.
– Домой, мать…! Домой…
– А Василиса что? – спросила бабка царевича.
– Она еще погуляет мать, погуляет напоследок, – ответил Иван.
– Дык, чаго встал, как пень? Полезай! – пригласила яга и взялась за помело.
Кони во дворе жалобно заржали, когда, описав хитрый полукруг, едва не задев маковки, ступа плавно взмыла вверх и оглушила окрестности мерным гулом.
Иван все никак не мог привыкнуть к тещиной безлошадной “коробчонке”, и потому, когда ступа стала набирать скорость сажень за саженью, у него чуть ли не до самого горла подпрыгнул желудок, а перед глазами поплыли разноцветные круги.
– Ты полегше, мать… мать…
– Ась? – не поняла яга.
– Она еще и глухая к тому же, – подумал Иван. – Ладно, чертова семейка! Вы хитры, да и я все ж царевич, а не дурак.
Вожатая снова заходила крючковатым носом и, вдруг, грязно ругнувшись, рывком послала ступу вбок.
– Куда прёшь, козел трехголовый!? – крикнула она, но Иван был так погружен в себя, что проморгал опасность, и усмотрел разве длинный змеиный хвост, серебристым ручейком прошмыгнувший мимо них.
– Правильно, – подтвердила яга. – Шкуру поменял, хвостатый, – не иначе, – услыхал он.
– Оп! – изумился Иван и стал думать осторожнее, как того и требовал хитрый план.
* * *
Про то он не раз читал в старых книжках. Прежде, ну, в древности этой, букам не положено было врать. Раз прописано пером – значит, прописано, и не вырубить топором, не переиначить.
Сорвав кафтан и рубаху с потного от возбуждения тела, он принялся за поиски…
Шкурка нашлась сразу. Чем премудрее жена – тем неряшливей. Иван понюхал её – знакомо пахло тиной и болотом. Так и есть!
Уронив второпях тяжелую заслонку на ногу, Иван выругался, но просветленный и довольный своей идеей, приплясывая на одной, уцелевшей ступне, развел огонь. Дрова весело потрескивали.
Потом он скомкал лягушачью кожу и швырнул ее в это самое пламя, предвкушая исход. Вот она, свобода!
– Так-так, опыты, значит, ставим! – услыхал Иван за спиной насмешливый голос своей “ненаглядной”.
– Сейчас! Сейчас! – повторил царевич, весь дрожа, и шевельнул раскаленные угли кочергой.
– Не старайся, касатик! – услышал он второй голос и обернулся.
Василиса стояла, рыжая чертовка, уперев руки в бока и укоризненно качала головой. За ней показалась яга с неизменными семечками.
– У нас ить веников не вяжуть! – продолжила тёща, – Не волнуйся, дочка!
Иван непонимающе уставился на ягу, потом его словно осенило, он побледнел, как мертвец, и глянул в печь.
– Огнеупорная! – прошептал Иван, холодея.
– Несгораемая, – поправила его жена. – Я ж все-таки Премудрой зовусь, сокровище ты мое!