Начинал Полуагутин как обычный космонавт: Звездный городок, танцы под мандолину, тренировки на центрифуге, песня «У нас еще в запасе четырнадцать минут», драки с местными парнями, Байконур, новые джинсы к празднику, объятия вождя, который никак не мог правильно произнести володькину фамилию, редкие самоволки к Марусе с швейной фабрики, нудные политзанятия и т.п. - жизнь у космонавтов на редкость однообразная, и мне попросту жаль тратить чернила в большем объеме, чем этого требует составление распорядка дня лежачего больного или расписания уроков в первом классе.
Но у Володьки биография была особенная, не то что у обыкновенных героев космоса. Его звездный час всегда был при нем.
Помимо тренировок, были в жизни космических трудяг и настоящие полеты в безбрежные просторы Вселенной. Раз шесть Володьке доводилось по несколько месяцев торчать на орбите, выходить в открытый космос, следить, чтоб не издохли лабораторные белые мыши, фотографировать военные базы неприсоединившихся и нейтральных стран, путать утро с вечером, щелкать орехи из тюбиков. Дважды во время полета он даже принимал участие в президентских выборах.
Оба раза он ставил аккуратный крестик там, где предписывала инструкция по космическим выборам, и опускал бюллетень в специальную герметически захлопывающуюся урну. Но его свободное волеизъявление никак не влияло на исход голосования. Урны пылились в грузовом отсеке до самого приземления. К моменту посадки корабля избранный президент оказывался уже настолько плохим и настолько надоедал народу, что урны даже не вскрывали, чтоб не возбудить общенационального возмущения - а то ведь космонавту могли ненароком нанести увечья средней тяжести, что навсегда закрыло бы для него дорогу на орбиту.
Летать в космос Володьке нравилось. Работа на орбитальной станции была непыльной, а жизнь легкой (в смысле невесомости). Правда, без выпивки было трудновато. Но уже во время второй командировки на станцию Полуагутин сумел значительно облегчить установленный в кладовке по программе международного сотрудничества индийско-швейцарский медицинский прибор, вынув из него все трубопроводы и систему зажигания. Прибор продолжал работать как ни в чем не бывало и даже лучше, чем планировалось, а у Володьки появились необходимые детали для конструирования самогонного аппарата. Свой агрегат Володька умело замаскировал в обшивке станции, в тени солнечных батарей, которые, собственно, и работали на подогрев исходной смеси. Готовая продукция разливалась по тюбикам.
Это было славное время в володькиной биографии, эпоха двойной невесомости. Товарищи по экипажу вначале слегка роптали и незлобиво ругали своего командира за то, что он пьет в одиночку. Чтобы выпивки хватало всем, пришлось раскурочить аварийную систему жизнеобеспечения, в результате чего она стала по-настоящему использоваться по прямому назначению.
Космическая пьянка имела удивительные последствия для мирного освоения просторов Вселенной. Трудолюбию полуагутинского экипажа можно было только удивляться. Перевыполнение норм наблюдалось по всем показателям. Повысилось количество и качество наблюдений и разработок и точность измерений. Многие бытовавшие раньше в космосе догмы были опрокинуты и не разбились напрочь лишь благодаря невесомости. Особенно любили герои космоса работать по программе международного сотрудничества - с упоминавшимся уже прибором из индийских Альп, выдававшим на-гора самую что ни на есть медицинскую продукцию.
Другие экипажи, прилетавшие на станцию, работали на орбите по старинке, в точном соответствии со всеми пунктами рутинных космических инструкций. Они и не догадывались, что двойная оболочка космической посудины целиком заполнена алкоголем.
В то время газеты совсем перестали писать об орбитальных экспедициях, переключившись на парламентско-инфляционно-бандитскую тематику, и простые земляне даже не знали в точности, продолжается ли освоение космоса или уже закончилось.
Но очередное появление на орбите экипажа Володьки Полуагутина быстро возродило внимание и живой интерес земной общественности к событиям в ближнем космосе.
Начать с того, что при стыковке корабля со станцией Володька, незаметно принявший перед стартом два стакана перцовки, взял вправо два лишних градуса и в итоге промахнулся километров на пятнадцать. Случайно у него на пути оказался латвийский космолет «Даугава» с женским экипажем, и Володька осуществил непредвиденную стыковку как раз в тот момент, когда белокурые космонавтки переодевались перед отходом ко сну...
Спустя час Латвия отправила кляузу Генеральному секретарю ООН, хотя Володька в это время уже подруливал к своей станции, и о случившемся напоминал лишь запутавшийся в его шевелюре флакончик с духами, которым в сердцах запустила в него красавица Скайдрите - помощница бортмеханика «Даугавы». Духи Полуагутин тут же выпил, а флакончик спрятал в карман космической жилетки, у самого сердца, на долгую память о меткой прибалтийской красотке.
Настроение у Володьки было приподнятое, сам он называл такое состояние своего духа коротко: «потянуло на подвиги». Перво-наперво он передал в центр управления полетами пару сообщений о неожиданной встрече с НЛО - тем более что его обогащенное воображение и в самом деле позволяло увидеть за иллюминатором парочку каких-то ушастых. Полковники и генералы в ЦУПе встревожились, забеспокоились и предложили Полуагутину проспаться. Но Володька вошел в раж, и следующая его радиограмма на Землю до сих пор не расшифрована, за исключением нескольких матерных корней.
Мимо как раз проплывала какая-то допотопная космическая шаланда, то ли из Бангладеш, то ли из Панамы, косые солнечные лучи выпукло освещали ржавые заклепки на корпусе. В другой раз Володька просто сыпанул бы на эту посудину содержимое своих мусорных контейнеров, но сейчас ему хотелось покуражиться с большей фантазией и размахом. Он решил взять дикарей на абордаж.
Пиратское нападение застигло папуасов врасплох. Володька уже заканчивал перекачку кукурузной водки из их резервуаров в бункер своей космической ботанизирки, а эти малайцы бегали по палубе в одних набедренных повязках и все еще не могли ничего понять. А когда поняли, было уже поздно, славянская база быстро уходила в ночную часть неба, где горели немерцающие холодные звезды. Полуагутин жал на кнопки изо всех сил, боясь опоздать на стыковку с американским то ли «Шаттлом», то ли «Дискавери».
Неписаный космический кодекс, в общем-то, позволял покуражиться над всякими там либерийцами, но друг друга славяне с американцами уважали. Совместные полеты стали привычными, и время от времени, состыковавшись, они неплохо проводили время в кают-компании с тюбиками кофе и колы под треньканье банджо, если под рукой не оказывалось контрабаса. Иногда разговор шел о мирном использовании межпланетного пространства, но чаще - о девочках, и уж совсем часто - о разных сортах выпивки и о связанных с алкоголем приятностях и превратностях.
Но на сей раз Володька вышел на янки с полным боезапасом - все мыслимые и немыслимые емкости его каравеллы были до отказа залиты первосортным марокканским сакэ.
Секунд двадцать иностранные астронавты, как могли, отказывались от приятно-неожиданного угощения. Володька никак не мог понять их упрямства и даже пригрозил отстыковаться раньше срока. Астронавты сразу испугались и полезли в шкафчики и в рюкзаки за посудой и закуской. Два великих народа в очередной раз проявили полное взаимопонимание, обоюдную терпимость, разумный компромисс и т.д., - словом, абсолютный консенсус.
Для начала, как водится, выпили за невесомость.
Потом выпили за космические дали.
Потом закусили, сублимированный борщ только похрустывал в мощных пилотских челюстях.
Потом выпили за космические скорости. Сначала за первую, потом за вторую и лишь после этого - за третью. Кстати, именно с вопроса о скорости и пошли за столом разногласия. Билл Уотерс, который висел над столом вверх ногами (и ни грамма не пролил, ловкач), вдруг сказал, что американская техника быстрей славянской. Володька, напротив (он и висел напротив), заявил, что американская техника слабей.
И ведь, главное, оба оказались правы. Американская техника потребления сакэ явно была слабей, тут Володька победил. Но именно в силу этого обстоятельства американские техники пьянели с большей скоростью и быстро догнали, а затем и перегнали славян. Настал, наконец, момент, когда янки явно должны были свалиться с ног - но мешала невесомость. Лишь один из астронавтов, программист, сумел упасть на стену возле потолка и тихо причмокивал во сне, слизывая с бороды налипшие остатки консервированной яичницы. Остальные висели в самых дурацких позах и дергались, пытаясь рухнуть на пол, но отсутствие гравитации окончательно лишало их самоконтроля.
Словом, маленький мальчишник на орбите продолжался почти двое суток, если брать по-земному (на станции день и ночь сменяли друг друга беспрестанно, на каждом витке, и по космическому летоисчислению пьянка длилась девять с половиной недель). На Земле сразу поняли, что ребят лучше не тревожить. Планы полетов были срочно скорректированы с учетом форс-мажорной обстановки. И все бы ничего, если б характер у Володьки не был таким вспыльчивым.
По ходу доверительной застольной (надстольной? подстольной?) беседы Полуагутин вдруг заметил, что он не вполне уважает уже упоминавшегося американца Билла Уотерса. Внимательно присмотревшись к ситуации, Володька обнаружил, что и Билл, в свою очередь, не испытывает к нему особого уважения. «Вот она, людская неблагодарность, - подумал Володька. - Сам на халяву пьет, а сам меня не уважает». И Володька по-космонавтски прямо спросил астронавта:
- Ты меня уважаешь?
Астронавт не растерялся и по причине незнания славянского языка ответил просто:
- Yes, - что в переводе на славянский (если верить словарям) означает «да». Но ответил он все равно как-то не слишком уважительно. Володька насупился, затаил горькую обиду.
Чашу терпения переполнила следующая беспардонная выходка зарвавшегося Билла. Когда Володька предложил хором спеть любимую песню космоплавателей всех стран «И на Марсе будут яблони цвести», упрямый гринго ни с того ни с сего заявил, что не знает как слов, так и музыки этого самого замечательного из всех поэтических произведений, когда-либо положенных на ноты.
- Ах, ты меня не уважаешь! Уважаешь или не уважаешь?! - взревел Володька, хватая Билла за воротник скафандра. Билл повис по диагонали относительно стола и стал быстро-быстро кивать - да, мол, уважаю. Но было поздно.
Все остальные незадачливые дегустаторы папуасской рябиновки (как славяне, так и представители НАСА) давно уже полностью отдались во власть невесомости и не могли вмешаться в ход событий, воспрепятствовать развитию конфликта.
Тот, кто пробовал драться в состоянии невесомости, прекрасно знает, как это трудно. Полуагутин собирался отбоксировать ершистого Билла по всем правилам славянской науки, но не тут-то было. Еще калужский мечтатель Циолковский предупреждал человечество, что с невесомостью нельзя не считаться. Едва Володька ударил Билла могучим кулаком мухача, как оба тотчас же разлетелись в противоположные периферийные углы кают-компании и больно ударились затылками о переборки. Володька едва устоял на плечах, Билл сразу погрузился в глубокий сон, а американский радист уже строчил анонимку на имя вице-президента США.
Нашелся стукач и в славянском коллективе.
...Через неделю после посадки на родную голубую планету Володьку, еще не привыкшего толком к земному тяготению, пропесочивали на профсоюзном собрании. Присутствовало высшее начальство. Володьку журили за рукоприкладство, за осложнение международной обстановки, за пьянку в рабочее время на рабочем месте, за плохое знание американского языка, за инцидент с белокурыми латышками, за пиратские действия в отношении мадагаскарской фелюги с ямайским ромом, за неправильное понимание текущего момента, за правый уклонизм от маршрута в момент стыковки. Славянское высшее космическое руководство матерно ругалось, невзирая на присутствие на собрании высшего космического руководства из Америки.
Володька в ответ нецензурно послал оба руководства в дальний космос и написал заявление о выходе из отряда космонавтов по собственному желанию. Рука его дрожала, но отнюдь не от волнения.
- Ты хорошо подумал? - забеспокоились генералы, готовые пойти на попятную. Но Володька ничего не ответил и с гордым видом вышел из высокого кабинета в приемную, где и принял чуток из потевшей в космическом ранце заветной фляжки.
Он ничуть не переживал и не беспокоился. Ведь никто не знал, что...
...пока Билл лежал в космическом нокауте, а стукачи попрятались, чтоб строчить свои доносы на Володьку, Володька вышел из корабля в межзвездное пространство, отвязал космический ботик и взял курс в сторону Седанки, где высоко на орбите висели два золотых астероида, принадлежащих всепланетно любимому богачу Леве. В руках у Володьки был лазерный огнемет с оптическим прицелом. Меньше минуты понадобилось ему, чтобы отмахнуть от глыбы в шестнадцать кубокилометров пару килограммов невесомого золота.
Когда он вернулся на корабль, оба экипажа все так же дружно посапывали и похрапывали, слоями плавая прямо в воздухе. Золото Полуагутин спрятал в мусорном контейнере, который к моменту проведения профсоюзного собрания уже был переправлен в володькин родной город Водск и глубоко закопан на дачном участке бабушки Пелагеи.
На этом закончилась полуагутинская космическая одиссея. Но и став оседлым землянином, Володька продолжал жить жизнью не менее, а, пожалуй, даже более бурной и насыщенной. Только сухарь, начисто лишенный воображения, не увидит разницы, скажем, между обыденными приготовлениями ко сну на околоземной орбите - и возвышающей душу романтикой жарко-напряженного вечера в водском вытрезвителе № 14. А разве можно сравнить опостылевшие выходы в пустой космос с походом за пустыми бутылками, особенно на участке, давно приватизированном другим собирателем? Вон он, уже бежит, потрясая кулаками и издалека показывая увесистую лицензию.
Заметим на полях, что золота своего (пусть даже и похищенного у Левы) Полуагутин так и не нашел, хотя несколько раз перекопал огород бабушки Пелагеи на нужную агротехническую глубину.
Примечательно, что не застал он в Водске и саму бабушку Пелагею. В газетах пишут, что эта почтенная женщина (в 1993 году ей исполнилось 93 года) живет сейчас в Америке и не так давно нашла счастье в третьем замужестве. Ее новый супруг, тридцатилетний астронавт Билл Уотерс души не чает в любимой женушке.
1995 год
Рис. Людмилы Ткаченко
Логическое продолжение цикла - в рассказе "Великое кольцо, или Унесённые ветром"