I.
На тех выборах, о которых мы с вами так часто разговаривали во сне, в число кандидатов на должность городской головы входил и ещё один удивительный житель Выйска – Василий Карпов. Данный индивид настолько незаметен и обыкновенен, что мог бы этим прославиться. Но это-то как раз и было невозможно, поскольку его никто не знал и не замечал.
Сей заколдованный круг так и остался бы нерасколдованным, если бы за дело не взялся я. Абзац, который вы сейчас читаете, – первый шаг к выведению Карпова из туманных сумерек безвестности на арену популярности. Кстати, внести его в список претендентов на кресло выйского мэра предложил тоже я. Хочу посмотреть, что из этого получится.
Впрочем, зачем долго дожидаться, я ведь и так знаю всё наперёд. В день выборов Карпов обязательно пойдёт голосовать, хотя бы в силу своей обыкновенности. Он незаметно (по причине своей незаметности) зайдёт в кабинку для голосования, возьмёт там в руки карандаш, соединяющийся с тумбочкой посредством толстой рыболовной лески («чтоб неповадно было», как сказал председатель участковой комиссии Дрычкин), и, повинуясь импульсивному зову совести, выберет в мэры самого себя.
Неожиданная эскапада скромного Василия Карпова станет причиной целого ряда загвоздок и задержек.
II.
При подведении итогов голосования на избирательном участке выяснится, что выдвинутая мною кандидатура Карпова получила одобрение лишь в одном-единственном бюллетене.
Мы с вами, сделав своё предположение насчёт тембра этого голоса, будем более других близки к истине. Те из вас, кто знаком с формальной логикой, сейчас сразу сделают вывод: Карпов – холостяк. Другие же, те, кто знаком с логикой житейской, углубят этот вывод в противоположную сторону: дескать, Карпов женат, но жена в день выборов была на него сердита. Скажу сразу – правы и те, и другие, поскольку оба вывода не противоречат логике нашего повествования.
Важно другое – единственный голос, поданный за кандидата Карпова, никак невозможно было выразить в процентах.
III.
...На избирательном участке воцарилась паника. Уже трижды в разном порядке были пересчитаны все бюллетени. Дело шло к утру, в углу комнаты дымил компьютер, из районного избиркома неистово требовали сообщить итоги – а карповский процент никак не отслаивался от абсолютного нуля.
Вещественная единица, которую являл собой злополучный карповский бюллетень, абсолютно не могла считаться нулём. С другой стороны, ещё меньше оснований было для того, чтобы считать его единицей. Незадачливые члены комиссии нутром чувствовали, что в искомом числе должны были присутствовать и нуль, и единица, и даже спорили по этому поводу. Но как они ни тужились, истина не рождалась.
Уже упоминавшийся компьютер поначалу бесстрашно бросился в гущу нулей (после запятой), но увяз в их бесконечности, так и не найдя чего-нибудь менее округлого, и теперь обиженно коптил, дымил, чадил и вообще всем своим поведением вносил в создавшуюся и без него виртуальность излишнюю долю реальности.
IV.
Масла в огонь подливало и то обстоятельство, что сложенные вместе показатели других кандидатов (плюс испорченные бюллетени) давным-давно давали в сумме... ровно 100 процентов.
Но ведь существовал же, в конце-то концов, и карповский бюллетень! Он лежал в центре стола и в то же время – за пределами ста процентов. Его можно было потрогать руками, но нельзя было объять разумом.
Ведь получалось, что план по выборам на данном участке оказался перевыполненным.
Председатель комиссии Дрычкин, которому жалостливая природа оставила, было, тонкую подкову волос вблизи затылка, к исходу ночи уже выщипал этот скромный подарок судьбы и теперь тёр ладонью абсолютную лысину, бегая по комнате и истерически вскрикивая: «Нет, за это по головке не погладят!»
Необдуманный поступок кандидата-избирателя Василия Карпова враз поставил под сомнение одну из краеугольных аксиом науки – закон сохранения материи. Вот он, вот он, этот вполне вещественный бюллетень – прыщ, нарушающий стопроцентную округлость показателя голосуемости и избираемости.
V.
Но это было только началом так называемого «феномена Карпова».
Когда отчаявшийся Дрычкин плюнул на всё и, взяв прыщавую отчётность в охапку, приволок её в районный избирком, он вовсе не положил конец злополучной истории. Председатель райизбиркома Туманозябский, принявший дрычкинскую охапку на свой баланс, пожалел об этом уже через минуту.
Карповский процент, который у Дрычкина, не даваясь в руки, всё же маячил вблизи пределов досягаемого, теперь, в ведомстве (и в ведомости) Туманозябского, окончательно абстрагировался, из молекулы превратился в атом и стал недоступен даже сверхмощному телескопу районной ЭВМ.
Но бюллетень-то от этого не исчез! Его значимость только увеличилась – ведь теперь он был занесён уже в два протокола.
Туманозябский понимал, чем это грозило «на городском уровне».
VI.
Срочно был поднят с постели и доставлен в участок (избирательный, разумеется) лучший математик города Выйска Семён Палыч Лобащинский – преподаватель лицея для музыкально одарённых детей военнослужащих. Он мял в руках логарифмическую линейку без вставной серединки и силился понять, что же всё-таки происходит.
Ему показали злосчастный бюллетень и приказали вычислить его процентную ёмкость. Лобащинский пробормотал что-то про мнимые величины, но ему достаточно явно посоветовали поторапливаться, пригрозив невыплатой зарплаты.
«Нельзя спешить с выводами», – хотел оправдаться математик, но вовремя вспомнил, что и без того четыре месяца не получал зарплату. Он оттолкнулся от оси ординат и нетвёрдым шагом двинулся в скопление нелинейных уравнений, освещая себе путь тусклым лучом бинома Ньютона.
Лишь к вечеру следующего дня он, наконец, разобрался, что к чему, и попросил принести бильярдный кий. Кусок мела он нашёл у себя в кармане. После этого приведение итогов голосования к общему знаменателю стало для Семёна Палыча делом техники.
Под меткими ударами великого выйского геометра нули быстро обрели дисциплинированность. Ненужные нули откатывались в сторону; другие вообще оказались мыльными пузырями, которые от ударов кия постыдно лопнули прямо на зелёном сукне избирательного стола; а третьи, искомые, весело звеня и выкрикивая: «Все на выборы!» – стремглав мчались к лузам, недолго валяли там дурака, а потом по одному выстраивались на планке для подсчёта очков и голосов.
В конец этого длинного ряда нулей Лобащинский пристроил кий-единицу, затем ввинтил в нужное место десятичную запятую.
Дело было сделано: данная запятая поставила точку в странной истории, начавшейся с неприглядного поступка голосователя Карпова.
VII.
...Минуточку, точку ставить рано. Ведь мы так и не узнали ничего о семейном положении Карпова. Вопрос повис в воздухе, и поклонники формальной логики ждут ответа на него с таким же нетерпением, как и приверженцы логики житейской. Женат ли Карпов? Или он холостяк? Или судьба прерывала на время его сердечное одиночество и, проведя через горнило семейного очага, вновь подарила ему холостяцкий бронежилет?
Я припоминаю, что на заре туманной зрелости наш Василий, тогда ещё совсем молодой старшина Карпов, и в самом деле был женат. Не будем тратить время на ухаживание за женой Василия (я имею в виду ухаживание самого Василия за будущей женой), пропустим скромную штатскую ситуацию в жизни неприметного военного – бракосочетание, закроем глаза на некоторые мелкие недостатки молодой – Василисы Карповой. Сосредоточим внимание на её основном пороке.
Василиса была художницей.
VIII.
«Что же тут страшного? – вопросительно подняв брови, воскликнут сразу несколько нетерпеливых читателей. – Разве среди художников не бывает хороших людей? Разве это порок?»
Не спешите и не суетитесь, дайте взмахнуть пером. Я быстро нарисую вам картину падения жены-художницы в глазах её мужа и остального населения военного городка в окрестностях Выйска.
Первое время, пока Василиса писала акварели, беспощадно изводя на них несметные запасы ватмана из скромного девичьего приданого, у окружающих не было к ней никаких претензий. Исключение составляли лишь несколько гарнизонных жён, у которых были веские (более того – весомые) основания не узнавать себя на своих портретах, выписанных твёрдой рукой молодой реалистки.
Её вернисажи имели большой успех даже у полковых эстетов, не говоря уже о простом военном люде, включая замполитов. А красочное акварельное оформление Чума офицеров к Дню контрразведчика – продукт вдохновенного творческого взлёта Василисы – было отмечено в приказе начальника округа. Директор Чума офицеров майор Слива получил тогда грамоту художественно-декоративного отдела штаба армии.
IX.
Слава Василисы в пределах военного городка и в целом города Выйска достигла апогея после того, как она отразила цветной гуашью на огромном ватмане «Эпизод взятия водной преграды (речки Огневой) во время осенних тактических учений с холостыми патронами».
Как сейчас вижу я это бумажное полотно, пышущее батальным жаром и исполненное в манере импрессионного позитивизма. Гимнастёрки воинов промокли от поставленной задачи: командиры велели закончить штурм Огневой непременно к ужину и с хорошими показателями.
А вот и сами командиры. Некоторые из них гарцуют на боевых рысаках (вольная аллегория Василисы: лошадей в гарнизоне отродясь не водилось, даже в банках с тушёнкой); капитан Воронько, почему-то голый по пояс (какая волосатая грудь!), сидит почему-то на кентавре, облачённом почему-то в парадный подполковничий мундир; а сивая кобылка поселкового виршеплёта старлея Дымова (помните неподражаемую коньячную поэму «Сорок» с тремя звёздочками на погонах?) – эта тщедушная кобылка жаждет полёта, выпустив шасси из-под мышек пегасьих крылышек фазаньего окраса.
А лучше всего выписаны фигуры ротного балагура ефрейтора Почкина и начальника учений генерала Шиляева.
Шиляев, подобно фараону, в несколько раз крупней своих подчинённых. Он уже вступил в реку и идёт по воде аки посуху, указывая раненой рукой в направлении успеха: дескать, близка, близка виктория.
X.
У ефрейтора Почкина положение сложней.
Неистощимой фантазией Василисы ротный балагур помещён верхом на пушечное ядро, улетающее за горизонт на другой стороне реки, прямо в направлении Выйска. Дело попахивает не просто самоволкой, а, прямо скажем, умышленным дезертирством... Ходят слухи, что упал он прямо в стог сена, где, разметавшись во сне, отдыхала крепкотелая вдова-доярка Екатерина Ворох из колхоза имени 8 Марта.
Во всяком случае, в часть Почкин вернётся только через месяц и обнаружит, что он снят с довольствия как без вести пропавший. Военный трибунал, конечно, восстановит попранную справедливость, но для острастки влепит Почкину строгий выговор с занесением в военный билет.
XI.
Замечательные люди. Замечательная картина. Да и художница замечательная. Сгубивший её житейское благополучие порок тогда ещё не подкрался к ней.
Другое дело – тихо подкрадывались к её сердцу шалеющие от любви лейтенанты. Но Василиса была особью строгих правил, нрава честного и чистого, она с детства была воспитана в традициях верности мужу Василию. Могли спать спокойно и жёны старших офицеров: Василиса любила лишь Василия и искусство.
Словом, вместо того, чтобы забеременеть от родного мужа, Василиса вдруг забросила акварели и увлеклась станковой живописью. Она даже выбросила из сарая одноимённый с живописью старый пулемёт и устроила в сарае мастерскую.
Будьте внимательней, сейчас начнётся главное.
XII.
Любому портному известно, что для задуманного Василисой перекроя в творчестве и смены фасона в искусстве требуются другие кисти, новый вид красок и очень много холста. Кистей и масляной краски в трофейном отделе уголка боевой славы было хоть завались. А вот холст...
Василиса долго и безрезультатно оглядывалась по сторонам, но так и не увидела в своем хозяйстве и в гарнизонном магазине ничего подходящего для натягивания на подрамник, если не считать тонкой бязевой простыни из приданого со стороны мужа. И тут её взгляд упал на роскошные (размером), до подворотничковой белизны отстиранные полотняные портянки Василия...
XIII.
Когда старшина Василий Карпов проснулся от сигнала побудки, подаваемого чайником, он долго искал свои портянки, но так и не смог найти этого главного атрибута форменной одежды.
Он хотел было поспрашивать жену, но неудобно было: Василиса уединилась в сарае-мастерской и заканчивала работу над неведомым шедевром. Старшина смекнул, что белые портянки скорей всего выкрал потенциальный противник – чтобы, нацепив их на древко, быстрей сдаться на милость непобедимой славянской армии, которую в данный момент и на данном отрезке жилплощади представлял именно он, босоногий Василий Карпов.
Утешив себя таким соображением, Карпов обмотал ноги носовыми платками, натянул сапоги и поспешил к месту несения службы, в гущу воинов, которых он должен был по-отечески наставлять, учить уму-разуму. По дороге он забежал к интенданту Самойлову, тоже старшине, и выписал себе новые портянки.
- Ты же совсем недавно получал, – удивился Самойлов, – неужто сносил так быстро?
- Да они того... в духовке сушил... случайно прогорели, – соврал Карпов, ловко пеленая ступню 46-го размера.
- Дак ты уж поаккуратней, а то на вас портянок не напасёсси, – незлобиво пробурчал Самойлов, окидывая взглядом необъятные кубометры рулонов добротной портяночной ткани в приспособленном под склад ангаре для тяжёлого бомбардировщика.
XIV.
На следующее утро Василий снова был у Самойлова.
- Портянки... того... – сказал один старшина другому, – опять подгорели...
Конечно, он соврал. Портянки вновь оказались похищенными – потенциальный противник не дремал и активно пополнял запас белых флагов. Но Самойлову вовсе ни к чему было знать всю правду о предполагаемой сдаче вражеской армии в плен доблестным восточнославянам.
- Эдак на вас портянок не напасёсси, – пробурчал незлобиво Самойлов. – Ты уж, Васёк, давай-ка для порядка распишись вот тута. В смысле вот здеся.
На другой день Карпов опять ставил свой автограф в самойловской амбарной книге. Самойлов, выдавая столь необходимую для военного деталь одежды, уже открыто выказал Василию своё неудовольствие, что выразилось в перемене высоты бровей над уровнем носа и в новом тембре голоса при произнесении главной фразы всех кладовщиков:
- Эдак на вас портянок не напасёсси...
XV.
Происки врагов, пусть даже направленные на дело мира, начали надоедать Василию. «Они меня достанут, – подумал старшина, – скорей бы уж сдавались». И хотя Василий страстно желал мирного неба над планетой, он всё же сделал коварный шаг – взял и спрятал на ночь свои портянки под подушку.
Всю ночь ему снились походно-бивачные сны. А утром портянок под подушкой не оказалось. Жены тоже не было рядом.
Василий нашёл Василису в сарае. Она самозабвенно работала над очередным шедевром в манере отвлечённого реализма. Энергичные мазки приводили холст в содрогание.
Старшина всмотрелся в объект вдохновения неистовой супруги и поначалу ничего не разобрал. Разноцветные пятна и линии мало что говорили его неизощрённому вкусу, сформированному редким чтением искусствоведческих эссе в журнале «Старшина и сержант». Не произвёл на него должного впечатления и чёрный супрематический параллелограмм в верхнем правом углу шедевра.
Он напрягся и утроил усилия своего подсознания, чтоб понять всю мощь и глубину новой работы любимой художницы. И тут...
XVI.
Под многомудрой супрематической сутью Полотна он вдруг увидел истинную суть полотна.
Это были его портянки!
Туго натянутые на подрамник и обильно загрунтованные, они, на первый взгляд, были совсем неузнаваемы. Однако не зря Василий дважды пытался поступить вольнослушателем на первичные курсы по подготовке военных прокуроров (правда, безуспешно – по причине интриг генерала Кривощукова). Внимательно вглядевшись в фактуру холста, он даже сумел увидеть вблизи чёрного параллелограмма четыре крохотных дырочки – в аккурат в том месте, где давеча от портянки оторвалась верхняя пуговица.
Дело укрепления мира с помощью капитуляции врага вновь оказалось под угрозой срыва. Стало ясно, что и дальше придётся крепить бдительность.
XVII.
Карпов не бил жену, потому что он её любил. Он только хотел с казарменной простотой по-товарищески убедить её не ослаблять обороноспособность страны.
Но Василиса, ослеплённая страстью к живописи, категорически заявила:
- Или я, или портянки! – и добавила несколько абзацев из брошюры «Модернизм: тяжкое бремя непонимания».
Василий смог понять из её творческого манифеста только одно: с бригадным кладовщиком Самойловым надо сойтись поближе, завоевать его доверие, чтобы пореже слышать зловещее «не напасёсси». И Василий пошёл за бутылкой.
С той поры и повелось. Каждый день два старшины стали встречаться на рыночном направлении, на тропе продуктово-мануфактурного обмена. Иногда они пили вместе, но чаще Самойлов опохмелялся один, пока Карпов переобувался.
XVIII.
Льняные запасы в ангаре заметно таяли по мере того, как выкрашенные уверенной рукой Василисы портянки разбредались по белу свету, заполонив выставки и биеннале, музеи и пинакотеки всех четырёх полушарий.
О её работах с восторгом отзывались Дали, Пикассо и Сарьян; с ней переписывались Шагал и Рембрандт; от Рубенса и Леонардо Василисе пришли телеграммы одинакового содержания: «Тронут до слёз»; как-то ей позвонил по телефону Жак Калло и полчаса отрывал от работы, нахваливая «Портрет жены генерал-майора А. Петухова, вынашивающей третьего ребёнка»; а однажды она даже удостоилась снисходительной похвалы самого Лаврентия Рюкзакова, великого Рюкзакова.
Шло время. Давно уже опустел самойловский склад, были полностью выбраны и резервные залежи портяночного сырья и полуфабрикатов.
Мало того – начисто были принесены в жертву искусству все объёмы солдатских обмоток из неприкосновенного запаса (НЗ) на случай всеобщей мобилизации. Несколько дивизий тихо и мужественно дестабилизировались без главного стратегического потенциала, каковым, несомненно, всегда были, есть и будут добротные матерчатые прокладки между ногой и сапогом.
XIX.
И тогда у Карпова лопнуло терпение. Собрав нужное количество подписей простых представителей солдатских масс, он направился к жене с коллективным письмом-жалобой. Натерев по дороге ногу, он использовал письмо в качестве обмотки, а придя домой, пересказал его своими словами:
- Или я, или портянки!
Василиса выбрала второе. А поскольку в Выйской области и её окрестностях нормальные портянки окончательно выродились и вымерли, Василиса собрала свои дипломы и прочие шмотки и улетела в другой конец Восточно-Восточнославянии – в столицу Прибрежья город Водск. Быть может, нам ещё доведётся встретиться с ней в одном из наших снов.
А Василий Карпов, сочтя себя недостойным высокого звания старшины, ушёл из армии и стал тем скромным и незаметным холостяком, о котором так никто и не узнал бы, если б я не выдвинул его кандидатом в мэры.
Вот тут-то и случилась история с бюллетенем, так рассердившая избиркомовский компьютер.
Рис. Людмилы Ткаченко-Хоффманн