Глупая Гуля, или Дом как парад

Абакумова Марта
             "В доме тогда хорошо, когда им занимаешься", - рассуждала сама с собой Гуля, вычищая очередную, пятую за сегодня кастрюлю. "Тогда уют, и чистота, и светло. А если как эти..."
             "Этими" были Арефьевы - Гулины соседи. Ленка Арефьева, выскочившая замуж в восемнадцать лет за Гулиного одноклассника Мишу Гадлова и заставившая его сменить фамилию, поселилась за Гулиной стеной и нахально заходила иногда - как она выражалась, "по-соседски". За солью, молоко парное предложить - родители возили ей из деревни - и просто так, потрепаться про бабью жизнь.
             - Я по-соседски, - в очередной раз сказала она однажды утром четыре года назад. И тут же добавила:
             - А у нас ребенок будет.
             Гуля тогда, помнится, охнула - и выронила сковородку с горячими оладушками, которые так и посыпались ей на голые ноги. Ленка подскочила их собирать, собирала в голубой мятый передник и приговаривала:
             - Гулюшка... как же ты так... Гулюшка...
             Волосы у нее на макушке светились - наверное, от радости. Еще бы: ребенок будет! Гуле уже тогда было двадцать шесть, и не было у нее ребенка - а как хотелось! Странный народ эти мужчины: вот квартира, вот уют, никогда ни один пирожок не пригорел, ни одно яблочко не завяло... Казалось бы: заходи, живи и радуйся. Ан нет, разошлись женихи по другим улицам, один Миша-сосед остался - да и тот женился на Ленке.
             Сказать по правде, Гуля и сама была бы не прочь выскочить за него замуж, пускай и в восемнадцать, что такого. Да только никогда он на нее не смотрел - видно, гордый больно со своим наполеоновским ростом, почти на голову ниже Гули... Ленка-то тоже не маленькая - но она же худющая! "Как моя корова", - сказала про нее со злости Гулина тетка Олимпиада, увидев Арефьеву на улице.
             "Хорошо было бы с Мишей, - думала Гуля, - спокойно. Руки золотые, всю мебель в квартире сам выстругал. Я бы тоже ребеночка родила..."
             Когда Ленка после родов не смогла подняться, Гуля в первый раз заглянула к ним. И сразу охнула:
             - Ну и грязь...
             Миша вышел к ней из ванной и уставился глазами в давно немытый пол:
             - Извини... Тебе чего?
             - Да я вот... Ленку проведать. По-соседски, - вспомнила Гуля. И добавила:
             - А может, вам помочь чем? Полы помыть... или...
             - Не надо, - мрачно выговорил Миша. - А Лена спит сейчас. Потом зайди.

             Потом она постеснялась, да и дел своих было много: надо было закрывать компот из черешни; да еще дядька из деревни приехал, привез первые травы на засолку.
             - У тебя отпуск? Поедем на недельку к нам, - предложил он. - Липа дом хочет покрасить, а я, сама знаешь, какой маляр.
             Гуля поехала. Дядин грузовичок потряхивало на пыльной дороге, белые Гулины коленки прыгали туда и сюда.
             - А что это Мишка-то не поздоровался? - неожиданно спросил дядя.
             Гуля вытаращила глаза:
             - Не зна-аю!... А когда это?
             - Да сегодня. Я в подъезд вхожу - и он мне навстречу. Говорю: "Здравствуй, Миша!" А он косо глянул - и молча пошел.
             - У него жена болеет, - сказала Гуля. - После родов ноги отнялись, представляешь?
             - А ребенок-то живой?
             - Живой, что ему сделается... Мальчик, Сереженька. Четвертый месяц пошел...
             - Гляди-ка... Ты бы помогла чем, а?
             - Да хотела... Что-то он на меня так буркнул тоже - я и ушла. Чужие люди, у них своя семья. Ну что я полезу?
             Дядька вздохнул, помолчал. Впереди показалась деревня. Тетя Липа уже кричала что-то им от забора...

             А еще через месяц Ленку увезли в Москву - лечиться. Миша отвез Сереженьку к теще и стал совсем бирюком. После работы приходил домой и валился спать. Однажды Гуля столкнулась с ним у подъезда. Миша тащил костыли, какую-то большую коробку, а еще на среднем пальце левой руки у него висела растрепанная оранжевая сетка, из которой уже грозилась вывалиться серая буханка.
             - Ой, - сказала Гуля - и подхватила буханку. - Давай помогу.
             - Спасибо, - сказал Миша. - Зарплату сегодня дали. Вот купил тут всего...
             Они поднялись на свой четвертый этаж. Миша поставил коробку на пол, прислонил к стене костыль и стал доставать ключи. Гуля молча держала сетку и буханку и смотрела на него.
             - Спасибо, - повторил он. - Если хочешь... это... зайди?
             - Давай, - неуверенно сказала она. - Могу ужин... голодный?
             - Д-да, - он слегка улыбнулся из-под чернющих усов. - А ты?
             - Ну... немножко.
             И она сходила к себе за мясом и луком, и сварила суп, и нажарила вкусных драников, и быстро-быстро нарезала салат. По арефьевской квартире разлился умиротворяющий аромат домашнего обеда.
             - Давно так не пахло, - признался Миша. - Хорошо, что ты...
             И замолчал. Гуля смотрела на него и почему-то вспоминала, как по вечерам через стенку слышался приглушенный топот босых Ленкиных ног, и горячие вздохи - все вперемешку со звоном ложек о тарелки, со вскриками: "Ой, сгорит!..", все под один и тот же аккомпанемент нежноголосого испанского певца - Гуле все хотелось узнать, как его фамилия. Уж больно хорошо поет. Дядька потом ее просветил...
             - Миш, а этого... Глесиса... нельзя завести? - робко спросила она.
             Арефьев сначала не понял, что она имеет в виду, подумал, вспомнил. Пробормотав: "А, Иглесиаса...", изменился в лице, уголки губ поползли вниз.
             - Нет, - тихо проговорил он. - Это Лены кассета, я ей в Москву отдал.
             - Как она, Миш? - участливо, как ей казалось, спросила Гуля.
             - Ничего, - он дернул плечом, словно отстраняя кого-то, подошедшего сзади. - Ну... Ты же знаешь, наверное?
             - Ничего я не знаю, - удивилась Гуля. - Откуда?
             - Я думал, знаешь... Инвалидность ей дали. Вот костыли купил...
             - Да, - сказала Гуля задумчиво. - Дела... Вот теперь тебе и с маленьким, и с ней возиться... Теща, наверное, поможет?
             - Чего теща, мы сами справимся, - сказал Миша. - А что такого?
             - Да нет... неуютно просто будет, наверное. Она и раньше-то...
             Хвост Гулиной фразы повис в воздухе. Наступила тишина. Миша тяжело оперся на стол, подался вперед.
             - Что... ты... что вы... что - вы - все - знаете - о ней?!! - закричал он. - Чего ты лезешь? Суп сварила, пол подмела... Памятник, может, тебе за это поставить? Вечно свой нос суешь, куда тебя не просят! "Грязно у вас... неуютно у вас..." Тьфу! Да мне хорошо с ней, как ты не поймешь, дура!
             Гуля сидела, открыв рот, и ничего не понимала. Что это с ним?
             - Мужики мне на заводе тоже: "Другую найдешь! Здоро-овую... хозя-а-айственную..." - передразнил кого-то Миша. - Прямо вот весь смысл жизни в этом ****ском хозяйстве, в этих ваших салфеточках с кружавчиками, в этих банках с огурцами! Да плевать я хотел, как же вы все не поймете, пле-вать!
             Перевел дыхание, вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
             - Был я у тебя дома, - сказал он уже тише. - Ну и что? Красная площадь тридцатого апреля, вот что.
             - А... почему тридцатого? - прошептала Гуля.
             - Перед парадом потому что! Вылизано все - языком, наверное. Ходить даже стыдно... Ведь не нужно это все.
             - А что ж тогда... что? - она умоляюще посмотрела на него. - Ну, ты скажи: что?!
             - Любил я ее, - угрюмо ответил Миша после недолгого молчания. - Любил и буду любить. Инвалидку, неряху, дурочку даже... неважно.
             - Почему? - спросила Гуля в пустоту. - Почему - неважно?
             Вместо ответа Миша встал и подошел к буфету. За стеклом в буфете стояла большая черно-белая фотография Ленки. Глаза, одни глаза. Права тетка, Ленка очень худая. И нос слишком большой.
             - Ты бы шла домой, - услышала она. - Суп возьми, мне одному не съесть столько.

             Дома Гуля разложила на диване вязанье и включила телевизор. Повторяли новогодний "Голубой огонек" и "Ритмы планеты". Гуля считала петли и поглядывала на бешено крутящихся танцовщиц.
             - Продолжает наш концерт испанский певец Хулио Иглесиас, - сообщил диктор.
             Гуля отложила вязанье. Красавец в белом костюме шагал по широким ступеням между разноцветными огоньками прямо на нее...
             - Байла морена, байла кетура, - бормотала она вслед за ним, кружась по комнате и плача.