Я всегда знал, что когда-нибудь этот большой чудный город обязательно меня сожрет. В сущности, он уже меня сожрал. С некоторых пор я всего лишь неплохое анатомическое пособие, не более того. С этой точки зрения особенно хороши у меня ключицы и тазобедренный сустав. Даже мой добродушный и верный пес по кличке Горький - и тот находит, что костей во мне гораздо больше, чем положено иметь всякому приличному человеку. Это я понимаю, глядя в его умные преданные глаза. Он и сейчас смотрит на меня так, как обыкновенно смотрит голодный бродяга на живописные объедки с обеденного стола. Ишь, как ушами стрижет, крокодил недоделанный. Будто чует, подлец, что не сегодня так завтра его одичавший хозяин непременно отчалит на тот свет, оставив ему на завтрак незавидный кусок собственной плоти. Не подумайте только, ради бога, что мой ласковый и нежный пес предпочитает кормиться человеческими потрохами или, что еще хуже, готов употреблять в пищу все, что способно перемещаться в пределах его видимости. Нет, ни в коем случае. Уверяю вас, он добродушен и кроток, словно божья овца. И это несмотря на то, что ему приходится порою придерживаться голодного христианского поста в течение многих и многих месяцев. Старик Сомов так тот вообще убежден, что моя маленькая крокодилообразная собачка родилась вместе со мною от одной четвероногой матери.
- Вы же с ней как братья-близнецы, Поздник, - со смехом сказал он третьего дня, когда мы сидели у вечернего костра в нашей обычной пропащей компании.
- Почему это? - лениво полюбопытствовал я, прихлебывая горячее какао из помятого китайского термоса.
- И ты еще спрашиваешь?! - Сомов искренне удивился.
Горький приоткрыл свои томные коричневые гляделки, величиной с хорошие фарфоровые блюдца, и подал приглушенный трубный глас, как бы намекая старику Сомову, что очень не любит, когда его крайне миролюбивого хозяина заставляют два раза подряд излагать один и тот же вопрос.
- Поясняю, собачка, - с иронией отозвался Сомов, демонстративно снимая перед Горьким дырявую ковбойскую шляпу. - У вас обоих, - он ткнул заскорузлым пальцем сначала в меня, потом в моего большого четвероногого друга, - одинаково внимательные глаза и столь же настороженные уши. Потом идут грустно опущенные уголки губ и, конечно же, качающаяся походка не одного, а целых двух горемычных особ, случайно вышедших на вечернюю прогулку длинною в целую жизнь!
Выслушав Сомова, я только хмыкнул, не преминув, разумеется, сделать многозначительное лицо зрелого школяра, живущего только ради мудрых речей своего великого учителя. На что этот старый уличный наблюдатель, поднаторевший в дедуктивном методе не хуже покойного Шерлок Холмса, спокойно продолжил:
- Видишь ли, Поздник, - он достал пахучий огрызок дорогой американской сигары и с чувством закурил, - это, так сказать, основные приметы вашей общей родственной схожести! Но, кроме того, вы похожи на двух изголодавшихся философов. У вас даже профили одинаковые - одинаково заострившиеся и одинаково скорбные. Ко всему прочему, оба вы не лаете и не кусаетесь, как полагается каждому нормальному человеку, вконец озверевшему от повального засилья техногенной культуры, что вновь и вновь заставляет меня с тревогой относится к вашему безмятежному будущему.
- Они даже на баб не рычат, Георгий Евсеич! - живописно скалясь, заметил одноногий весельчак Пиподи.
- У них на это голоса не поднимаются! - добродушно добавил Дока Адамсон.
- А может у них вообще ничего уже на баб не поднимается! - философским тоном изрек весельчак Пиподи, и все разом захохотали. В отблесках пламени физиономии собравшихся бродяг казались масками смеющихся уродцев. Громче всех хохотали, конечно, старик Сомов и Пиподи. Я тоже засмеялся, но больше для виду, чтобы не обижать стариков своим глубокомысленным молчанием.
- Да, точно, Поздник, - утирая слезы, просипел, наконец, весельчак Пиподи. - Ведь вы же со своей "махонькой" добродушной животиной, словно одно целое! От вас даже пахнет одинаково! Ха-ха-ха…
- Это у них, наверное, наследственное, - мягко улыбнувшись, сказал пожизненный английский пациент Венский, и положил дрожащую ладонь на лохматую голову моего дремлющего пса. - Жаль, что мамаша ваша сейчас отсутствует, дружок, - ласковым тоном добавил он, осторожно почесывая Горького за ухом.
После таких грустных слов все почему-то приумолкли и принялись дожевывать скромные остатки дневной добычи.
Нужно признаться, что матери своей я действительно не помню. Вернее, не знаю. Говорят, она предоставила мне полную самостоятельность тотчас же, как только родила. Это было, если верить все тому же старику Сомову, в годы наивысшего производственного подъема, который возник в нашем благословенном городе с незапамятных времен и все никак не может закончиться. Вечный английский пациент Венский полагает, что, по всей видимости, это маниакальное свойство всех без исключения нововведений. Они с Сомовым часто об этом спорят, причем Венский всегда оказывается прав. Впрочем, когда узнаешь, что этот красивый рассудительный человек большую часть своей жизни провел в центральном компьютерном книгохранилище и некогда лично занимался теоретическими разработками в области полярных историй, то всякие сомнения на счет его всеобъемлющей эрудиции раз и навсегда уходят прочь. На долю же таких отпетых уличных натуралистов, как старик Сомов, всегда остаются эдакие, с позволения сказать, открытия, как ваш покорный слуга.
Сомов умудрился найти меня в самом центре развалин одного старого заброшенного небоскреба, расположенного на юго-западе. Представляю, как поползли его хитрые колючие глаза на лоб, когда он обнаружил на своем пути крохотное молчаливое дитя, завернутое в белоснежные пеленки. "Ты лежал, словно тихий новорожденный ангел, - с грустью сказал он мне в год моего совершеннолетия. - Вокруг тебя уже тогда теснилось столько самых разнообразных собак, что я не удивлюсь, если узнаю вдруг о твоей случайной связи с людьми".
Как я жил все последующие годы, лучше не спрашивать. Да и зачем вам знать о том, как живется одиноким бездомным бродягам, потратившим лучшие годы своей жизни на поиски случайного счастья.
Месяц назад, например, мы с Горьким набрели на разбитую продуктовую авиетку, битком набитую мороженой лососиной. Она, наверное, свалилась с верхних кольцевых уровней, однако транспортные службы о ней даже не побеспокоились. Может, там, наверху, все давным-давно обросли таким внушительным слоем жирка, что спуститься вниз и выяснить, что здесь к чему, для них столь же трудоемкое занятие, как для одноногого весельчака Пиподи станцевать древнюю польскую мазурку.
Наша примечательная компания питалась этой мороженой лососиной вплоть до начала мая, разумеется, приготовив ее, как полагается в лучших домах Европы и Азии. Потом этот затянувшийся рыбный праздник окончательно выдохся и протух. Впрочем, рыбная диета пошла моим неунывающим пенсионерам только на пользу. Причем Дока Адамсон умудрился поправиться на целых двенадцать килограмм. А вот мы с Горьким так и остались подтянутыми и бодренькими, как всегда. Разве что морды у обоих слегка округлились. Что меня особенно порадовало в этом затянувшемся рыбном застолье, так это большой пушистый хвост моего тихого четвероного друга. Если раньше он был частенько опущен книзу, то теперь принял, наконец, вид гордо поднятого шлагбаума.
По такому случаю Сомов даже высказался, что счастье и удача - вещи безусловные, хотя и нуждаются, порой, в некоторых побочных доказательствах. Но это было все того же третьего дня, а сегодня утром Горький унюхал эту странную непонятную штуковину, более всего похожую на скромную электронную книжку из серии "Виртуальный городской путеводитель". Она валялась возле распахнутых дверей десятого промтоварного цеха, чуть припорошенная цементным крошевом, и всем своим кажущимся неприметным видом являла миру весть о том, что с ней лучше не связываться. Не знаю, почему я так подумал? Быть может, во мне чрезмерно развита интуиция одинокого скитальца или чутье опытного следопыта-мусорщика, тут гадать бесполезно. Главное заключалось в том, что как только я открыл эту подозрительную штуковину, передо мной тотчас же появилось живописное изображение какого-то далекого райского острова. Потом что-то тихонько щелкнуло, и прямо на уровне моих глаз повисла красочная светящаяся надпись: "Наконец-то ты меня взял, приятель". Предельный лаконизм следующего сообщения был подобен долгожданной повестке на тот свет.
"Ты должен отнести меня в "Буркина-Фасо", - медленно прочитал я по слогам. - И без лишних слов передать в руки самого Секиры Думы. Передашь - получишь вознаграждение. Не передашь - ничего не получишь".
Безусловно, логика в этих простых красочных строчках была, но я все-таки рискнул уточнить.
- "Буркина-Фасо", - членораздельно произнес я. - Не то ли это самое заведение, где обыкновенно обедает Саша Усов и вся его трижды позолоченная компания?
"Да, именно так", - тотчас же отреагировало это загадочное устройство, и надпись, висевшая на уровне моих глаз, неспешно поплыла куда-то влево.
"Любопытно, - глубокомысленно подумал я, с интересом провожая улетающую надпись за угол десятого промтоварного цеха, - какое такое вознаграждение можно получить там, где заработать билет в райские кущи так же легко, как проснуться нетрезвым в телефонной будке".
"Пока ты думаешь, приятель, - подначила меня эта странная штуковина, неспешно выдавая мне новую порцию светящегося текста, - твои шансы на получения солидного вознаграждения стремительно падают к нулю".
- Почему? - немедленно справился я.
Ответ был холоден и ясень, как морозное утро из окна правительственного кабинета.
"Ты должен доставить меня в "Буркина-Фасо" не позже десяти часов вечера, - крайне вдумчиво прочитал я. - В противном случае твои услуги будут не обязательны".
Мы с Горьким внимательно посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, направились в сторону второго "Рейтузовского района". Что ни говори, но любое упоминание о вознаграждении, тем более о солидном вознаграждении, способно взбодрить в наших убогих местах даже мертвого, а "Рейтузовский район" - это как раз такое место, через которое легче всего выбраться к "Пятницкому Бродвею". Именно там, если верить упорным слухам некоторых из моих наиболее продвинутых мусорщиков-коллег, располагалось известное заведение "Буркина-Фасо".
Эту непонятную электронную штуковину я аккуратно завернул в грязную тряпицу и осторожно запихнул за пазуху. Горький шустрил впереди меня как заправский пушистый маячок, изредка предупреждая меня об опасности поставленных полицейских ловушек. Таким образом, мы довольно скоро миновали первый комплекс следящей аппаратуры, размещенной сердобольными муниципальными службами по уборке пограничных территорий, и вышли к самой границе "Отпетых померанцевых владений". Здесь приходилось быть особенно осторожными, потому что узкие потайные коридоры, проделанные в широких минных полях бывшими армейскими бомжатниками, не всегда служили надежным источником передвижения. К тому же на выходе из них можно было запросто попасть в засаду. Их устраивали "Сумасшедшие померанцевые ребята", изрядно поднаторевшие в поимке специализированных налоговых патрулей.
Честно говоря, об этих "Сумасшедших померанцевых ребятах" никто толком ничего не знал, однако это не мешало мне испытывать к ним чувство необъяснимой симпатии и даже уважения. Конечно, симпатизировал я им не за кислотные одежды и независимые взгляды, хотя их всегдашняя тяга к антиправительственным выступлениям у кого угодно могла бы вызвать приступы мелодраматической солидарности и бурные восторги. Просто мне всегда были по душе те, кто несмотря ни на что старается жить с чувством собственного достоинства и по возможности напрочь отказывается прикармливать и содержать тех, кто хоть отчасти представляет собой так называемый закон и порядок.
Пару раз, пока мы пробирались к границе второго "Рейтузовского района", я видел вдалеке мелькнувший окуляр подвального перископа, а может быть, оптический прицел снайперской винтовки, но даже не сделал никакой попытки укрыться в ближайшей канализационной трубе или разоренном подъезде. Я просто знал, что если бы меня вдруг захотели "грохнуть", то сделали бы это, не прибегая к демонстрационному показу шпионской оптики. Впрочем, скрывать не стану, такие легкие предупреждения о том, что местная территория находится под неусыпным полицейским контролем, всегда вызывали у меня затяжные приступы психического расстройства. Все-таки согласитесь, быть с утра до вечера под мощным государственным оком, которое знает о тебе всю подноготную и бдительно контролирует каждый твой шаг, не очень-то приятно.
Потом Горький нашел какой-то потайной коммуникационный путепровод, и мы долго шли по нему в сторону "Пятницкого Бродвея". На выходе Горький немного задержался, деловито описав останки какого-то ветхого письменного стола. Его, наверное, затащили сюда не иначе как наследники Ганса-крысолова, потому что из его насквозь прогнивших выдвинутых ящиков торчали облезлые шкурки вездесущих грызунов.
Наверху нас уже ждали. Слава Богу, что это оказалась малочисленная группа из соседних окультуренных мусорщиков, в точности такая же, как наша. Разве что парни в ней были куда моложе моих старых интеллектуальных ворчунов.
- О, Поздник, - вежливо сказал один из них, пытаясь изысканно расшаркаться передо мной в манере новоиспеченного дворянина. - Надеюсь, наши чумовые физиономии не слишком испугали тебя и твоего… гм… неприметного мохнатого друга?
По недвусмысленному саркастическому тону, а более всего по изношенному плащу из прочной брезентовой ткани, наброшенному на широкие плечи закоренелого торговца запрещенным галлюциногенным снадобьем, я мигом узнал Кудрявого Братишку Сью. Он был неимоверно популярен у раскосых женщин востока, издревле осевших на берегах тихого портового сектора и, конечно же, в полиции. Его знали почти все в наших сказочных окрестностях, унавоженных разнообразной промышленной дрянью до такой немыслимой степени, что, казалось, весь мир - это одна большая помойка, создаваемая человечеством не иначе как для проверки божественного долготерпения. Популярность его была вполне обоснована. Она подкреплялась изрядной долей чрезмерно подозрительных слухов, суть которых сводилась к тому, что Кудрявый Братишка Сью имеет самые непосредственные отношения с обширными представителями "Подземных городских племен", где получает прямой доступ к мистическим контактам с высшими слоями общества. Некоторые даже всерьез полагали, что он пользуется покровительством самого сияющего мера, однако лично меня это никак ни касалось. Я знал только одно, что этому не в меру улыбчивому бродяге, слегка отягощенному манерами подгулявшего аристократа, находиться здесь, на нейтральной полосе "Вечного холодного перемирия", было крайне опасно. Он должен был обретаться в шумном двенадцатом округе для откровенных "толкачей". Именно там, где по обыкновению околачивается большинство предприимчивых коммивояжеров, способных "впарить" любому наивному простаку все что угодно, начиная от стеклянных туристических шариков с островов Доминика и Барбадос, искусно выдуваемых в лавке у Симы Первого, и кончая натуральной антикварной мебелью, только что сколоченной в подвальчике у неуемного столяра Джузеппе (кстати сказать, немого от рождения.)
Взвесив все за и против, я подумал, что, в конце концов, каждый из нас обладает правом находится там, где ему заблагорассудится, поскольку мы живем не в дерьме, а в славном… гм… демократическом обществе. Хотя бытует мнение, что, по сути своей, это одно и тоже.
Кудрявого Братишку Сью сопровождала тройка молчаливых мусорщиков. Одного из них я хорошо знал. Его звали Грека Отстань или Лох В Квадрате. Он специализировался на профессиональном имидже юродивого калеки, что составляло серьезную конкуренцию моему одноногому весельчаку Пиподи, так как оба частенько занимали одну и ту же позицию на углу Тридцать шестой авеню и переулка "Висельников". Тройка не обратила на меня никакого внимания. Каждый из них с любопытством чрезвычайно наивного молодняка уставился на моего… гм… махонького неприметного пса. Горький поочередно обнюхал их с разных сторон, поднял лапу возле крайнего справа, и, заинтересованный куда более занимательными вещами, побежал в сторону какой-то крупной мусорной кучи, расположенной метрах в тридцати от нас. Без сомнения ее сбросили с грузового геликоптера совсем недавно. От силы день или два назад.
- Я гляжу, собачка твоя отъелась слегка, Поздник? - лениво произнес Кудрявый Братишка Сью, тыча грязным пальцем в сторону моего добродушного четвероногого товарища.
- Рад, что ты это заметил, дружище, - с улыбкой ответил я. - В противном случае тебе и твоим молчаливым ребятам пришлось бы пойти к нему на завтрак.
Кудрявый Братишка Сью от души рассмеялся, а вот молодняк - нет, что меня очень и очень огорчило.
- Похоже, у твоих невеселых парней, Сью, - тихо произнес я, - наблюдаются некоторые серьезные проблемы с чувством юмора? Надеюсь это не траур по незаметно уходящей молодости?
Вместо положенной ухмылки Кудрявый Братишка Сью неожиданно быстро замахал руками, торопливо показывая мне то направо то налево. Из его сбивчивой речи я сразу же понял, что метрах в семистах от нас окопались бравые мальчики из отдела "Сухопутных ловцов" за "Канализационными черепами".
- Кроме того, - энергично добавил он, - вон в том направлении (Сью указал в сторону далеких городских окраин) наблюдается активное передвижение налоговых патрулей. А тут еще ты, Поздник, со своим сомнительным чувством юмора. Таким же… гм… очаровательным, как и твоя постная физиономия.
Подбежавший Горький весьма неодобрительно посмотрел на Кудрявого Братишку Сью, давая понять этому чересчур возбужденному громиле, что свои откровенно недружелюбные взгляды нужно держать при себе (по возможности, разумеется, по возможности). Как бы в доказательство этого сугубо личного собачьего мнения он даже вцепился зубами в обшлаг его длинного изношенного плаща и одним ловким движением демонстративно оторвал от него никак не меньше полуфута отборной брезентовой ткани. После чего мне пришлось скоренько выдать Сью остатки не только нашей вдоволь надоевшей жареной лососины, но и две неприкосновенные банки двухкилограммовой китайской тушенки.
Видя такую немыслимую щедрость, Кудрявый Братишка Сью расцвел, как перезрелый подсолнух, и велел своим слегка подобревшим ребятам собрать небольшой уютный костерок.
- Не люблю откладывать обед и ужин в долгий ящик, Поздник, - выразился он в следующую секунду. - Так что, хочешь не хочешь, но отведать нашей общей кормежки тебе все-таки придется.
За нашей последующей общей кормежкой, в которую было добавлено изрядное количество булочек с ореховым маслом, жареная гусятина в сметане, и какая-то невероятно длинная полукопченая колбаса, украденная, наверное, из "Нового Елисеевского магазина", что расположился около площади "Всех святых фараонов", мне удалось выяснить наиболее выгодные подходы к "Буркина-Фасо". В свою очередь, Кудрявый Братишка Сью вполне деликатно справился на предмет моей загадочной находки, которую я для большего удобства отложил в сторонку. При этом он сделал вид, что питает к ней чисто легкомысленный интерес. Его молчаливые компаньоны поступили точно таким же образом, полагая, наверное, что моя всегдашняя доверчивость и открытость позволяет им ломать передо мной лучшую из своих комедий.
Чтобы раз и навсегда успокоить разыгравшееся любопытство моих случайных собеседников, мне пришлось, недолго думая, сочинить для них поучительную историю о том, что перед ними находится всего-навсего электронная чудо-книжка без картинок, содержание каковой по своему убогому существу сводится к довольно посредственному повествованию о легендарной жизни одного древнего царя по имени Соломон.
- Дело в том, ребята, - в этом месте я благодушно принялся рассуждать на тему ветхозаветных преданий, кое-как сохранившихся до наших чумовых времен, - что этот самый царь Соломон, во времена оные являлся своего рода неким праведным прокурором. Однажды он позволил себе грамотно рассудить спор между двумя ополоумевшими дамами, что имело чрезвычайно положительные результаты в защиту ранних материнских прав…
Услышав такие степенные речи, как богоугодная отповедь о некоем праведном прокуроре по имени Соломон, моя сиюминутная паства несказанно помрачнела, и ее интерес к электронному чудо-предмету незамедлительно пропал. Напоследок я поблагодарил благодушную компанию за предложенное угощение, особенно отметив жареную гусятину и булочки с ореховым маслом (где они их раздобыли, черт их знает), и неспешным шагом вконец обожравшегося путника отправился дальше. Горький как всегда уже трусил далеко впереди, виляя задом не хуже самой продажной проститутки. Видимо, останки жареной птицы и прочие объедки с "барского стола" оказали на него самое благотворное влияние. Таким образом, мы пересекли нейтральную полосу "Вечно холодного перемирия" и углубились в полупустынные дебри заброшенных строительных корпораций.
Если не считать короткой яростной перестрелки, неожиданно вспыхнувшей между какими-то отчаянными психами возле центральной отопительной системы, мы довольно удачно миновали карантинный кордон вездесущих медицинских работников и вышли к "Пятницкому Бродвею". Тут уже было довольно безопасно, так что буквально через какой-то час с небольшим перед нами возникло знаменитое заведение "Буркина-Фасо". Что меня сразу смутило, так это умопомрачительное изобилие классического автотранспорта, загромождающего собой всю проезжую часть. Машин было так много, что я всерьез начал было подумывать над тем, чтобы сменить свои жалкие старомодные ботинки на модерновые роликовые коньки с реактивным движком (мне их не так давно предлагал один слюнявый подросток с "техноподиума" на Двадцать седьмой стрит). По-моему, даже Горький, при виде такого немыслимого ретро-хлама, стоящего на своих собственных колесах, сделал кое-какие неутешительные выводы относительно степени имущества, которым может похвастать при случае его крайне не обустроенный хозяин. Самое удивительное, что мимо нас медленно проплывали все новые и новые лимузины - один роскошней другого, так что, в конце концов, мы с моим четвероногим другом совершенно расслабились от этого немыслимого иезуитского зрелища и ненадолго пали духом, что разрешаем себе крайне редко.
По этому случаю (я имею в виду наши редкие минуты расслабления и депрессивные упадки духа), старик Сомов как-то раз высказался следующим поучительным образом: "Чем бессмысленнее кажутся нам чьи-то материальные капиталовложения в собственную жизнь, тем осмысленнее и злободневнее должен выглядеть поиск духовного начала в каждом из нас". Сейчас, я вроде бы стал понимать, что хотел донести до меня этот беспризорный философствующий мусорщик, обладающий тремя академическими степенями свободы и наивысшим уличным образованием.
* * *
Когда мы с Горьким наконец-то вошли в заведение "Буркина-Фасо", челюсти у всех собравшихся буквально рухнули на столы. Наверное, им еще ни разу не доводилось видеть столь впечатляющей картины, как наше с Горьким появление. Вообразите себе хрупкого невысокого человека, одетого в рваные синие джинсы и потертую кожаную куртку. Прибавьте к этому колоритный обрывок дырявого цветастого пончо, который он аккуратно перебросил через левое плечо (чтобы был лучше виден пояс без оружия), а довершите этот художественный набросок тяжелыми армейскими ботинками. Так вот этот хрупкий человек преспокойно смотрит на публику своими чистыми голубыми глазами, держа на коротком поводке маленькое чудо света под названием "Собака - друг человека". Если учесть, что этот друг весит чуть меньше недоделанного носорога, а в холке ничем не уступает хорошей скаковой лошади, то становится понятен тот удивительный прием, каковой нам оказали.
- Мне нужен Секира Дум, - застенчиво сказал я, вполне вежливо обращаясь к ухоженному мордастому охраннику, обремененному в этом знойном борделе, по всей видимости, должностью радушного хозяина или метрдотеля, что никак не соизмерялось с уровнем его крохотного интеллекта.
Когда челюсти собравшейся публики нехотя встали на свои места, прозвучала ответная реплика этого несчастного полуграмотного верзилы, которого я почему-то мысленно окрестил Мухобоем.
- Здесь собакам находиться запрещено, - процедил этот безобразный хорошо вышколенный субъект, после чего откуда-то сверху заиграла духовная музыка Иоганна Себостьяна Баха (кажется Adagio, которое я очень люблю), послышался звон серебряных вилок и над утопающими в зелени столами поплыл тихий звук неумолчных светских разговоров.
- Повторяю, - настойчиво произнесли у меня над ухом, - здесь собакам находиться запрещено.
- В таком случае, что ты тут делаешь? - деликатно справился я у своего несколько грубоватого собеседника.
Мой незатейливый вопрос, видимо, настолько потряс Мухобоя, что он целую минуту никак не мог захлопнуть рот от удивления. Его привел в чувство Горький, с большим неудовольствием дернувший этого простодушного двухметрового парня за фалды длинного малинового фрака. Потом внимательный взгляд моего умного мохнатого друга медленно переместился в сторону обильных яств, расположенных на столах самым причудливым образом, что позволило моему оторопевшему охраннику слегка перевести дух и сделать мне следующее предупреждение.
- Если ты сейчас же не уберешься отсюда, остряк недоделанный, - сердито заявил он, - то из тебя, не мешкая, сделают место одинокого захоронения.
Три неповоротливые атлетические фигуры, возникшие за моей спиной, будто по волшебству, дали мне ясно понять, что разговор с такими… гм… недоделанными остряками, как я и мой верный четвероногий товарищ, будет весьма и весьма коротким.
Слава Богу, что тут снова вмешался Горький, который очень не любить когда в его присутствии распускают язык дальше положенных приличий.
Это произошло следующим образом. Пока я пытался втолковать трем громилам, что в этом благословенном мире, наполненном божьим промыслом по самую макушку, нужно стараться жить сообразно десяти известным заповедям (по возможности, разумеется, по возможности), он без лишних затей цапнул Мухобоя за выдающиеся половые органы, и неспешно потянул их книзу. Между прочим, когда мне угрожает опасность, он всегда так поступает, а я вот так поступать не могу, потому что у меня, во-первых, нет для этого достаточной агрессивности, а во-вторых, отсутствует целый ряд крайне полезных безусловных рефлексов. В подобных случаях старик Сомов всегда говорил, что в силу наших индивидуальных и многообразных особенностей у каждого человека на Земле можно без особых затруднений выявить самые невероятные недостатки. "Наука, - весьма рассудительно размышлял он далее, - когда-нибудь обязательно решит эту невыносимую проблему, ну а до той поры, Поздник, нам придется терпеть присутствие друг друга самым мужественным образом". По этому поводу я никогда не спорил с ним, но всегда полагал, что, к сожалению, любые самые оптимистические рассуждения на тему наших с вами индивидуальных особенностей и недостатков (какими бы невинными они нам не казались) еще никого и никогда не смогли подбодрить или утешить. Впрочем, уверяю вас, несмотря на то, что во мне без особых затруднений можно обнаружить множество самых разнообразных характерных изъянов, минусов и дефектов (чего я очень стыжусь), мой умный пес легко справился за нас обоих. Об этом можно было судить по тому, как смертельно побледнела физиономия моего потрясенного метрдотеля. Он судорожно распахнул безразмерную глотку и посмотрел на меня глазами совершенно обезумевшего филина, раз и навсегда обалдевшего от дневного света. Видя, что всё, в конце концов, встало на свои положенные места и теперь можно говорить вполне спокойно, я доходчиво принялся объяснять присмиревшему охранному персоналу причину своего скромного визита.
- Видите ли, ребята, - крайне взвешенно произнес я, - мне, как я уже говорил, нужен человек по имени Секира Дум. Я принес ему то, что он, вероятнее всего, потерял, находясь в районе десятого транспортного цеха.
- Босс, - торопливо проговорил один из охранников, с участием наклоняясь к бледной физиономии Мухобоя. - Может, он принес потерянный акселератор Джонсона, который мы ищем уже вторую неделю.
Даже сквозь невыносимую боль на крупном лице этого безмерно страдающего человекоподобного существа проступили признаки сильнейшего любопытства. Он слегка кивнул головой и медленно процедил:
- Покажи, что ты там приволок, полудурок.
Честно говоря, на полудурка я ничуть не обиделся, потому как давно уже привык ничуть не удивляться тому, что порой говорят и думают друг о друге "разумные" люди, а вот на тон которым это было сказано - очень. А тут еще Горький, который (напоминаю) очень не любит, когда в его присутствие позволяют себе непочтительно относится не только к любой уважающей себя собаке, но и к любому бедному человеку. Так что упоминать о том, что пришлось пережить моему несчастному Мухобою на протяжении последующих десяти секунд, я лучше не буду.
После того, как были приняты положенные в такой драматической обстановке извинения и несколько ослаблена мертвая хватка Горького (а давление его челюстей, между прочим, составляет около двухсот атмосфер на квадратный дюйм), я тотчас же достал из-за пазухи электронную чудо машинку и величественно предъявил ее на обозрение четырех заинтересованных лиц. Один из охранников, едва завидев краешек моей загадочной находки, в мгновение ока скрылся между накрахмаленными столиками, и след его печального образа навсегда исчез из моего светлого воображения. К тому моменту, когда я снова привел себя в порядок и несколько приободрился, явились два подтянутых молодых человека с глазами хладнокровных убийц и велели мне двигаться вслед за ними.
- Позвольте, - начал было я, но меня мигом взяли под локти, ловко набросили на голову плотный холщовый мешок (один раз со мной уже такое проделывали, когда я умудрялся таскать французские батоны с пятой кондитерской фабрики имени Рамаяны), и без лишних разговоров поволокли в неизвестном направлении. Я попробовал было сопротивляться, но меня живо ударили бутылкой по голове и несколько раз добавили ребром ладони по шее. Несмотря на то, что удары эти были очень сильные и касались особенно ранимых частей моего хрупкого тела, мне все равно удалось не потерять сознание в течение, наверное, никак не меньше полминуты. Последнее, что донеслось до моего слабеющего сознания, был невероятно грозный рев Горького. Этот трубный хорал, этот с позволения сказать одинокий голос легко ранимого создания, способный запросто разбудит всех богов на небе, подхватила какая-то умалишенная истеричная дама, за ней другая, и в тесном зале "Буркина-Фасо" началось нечто несусветное. Хорошо еще, что ничего плохого из этого невыносимого опереточного спектакля я так и не увидел, поскольку страсть как не люблю всякие виды массового человеческого безумия.
Когда меня, наконец-то, поставили на ноги и сдернули с моей бедовой головы плотный холщовый мешок, оказалось, что нахожусь я в чрезмерно просторном кабинете, местоположение которого оставалось полной загадкой. В этом просторном кабинете, помимо дорогой мягкой мебели, обтянутой умопомрачительными тканями всех немыслимых оттенков, находилось пятеро вполне респектабельных пожилых людей. Они сидели за большим дубовым столом, величиной с маленькое футбольное поле, и делали упорный вид, что весь мир находится у них в руках. Кроме дубового стола их отделяло от меня едва заметное силовое поле, по которому время от времени проскальзывали легкие сполохи неонового света. Несмотря на страшную боль в затылке, я позволил себе слегка расслабиться и обратить внимание на целый ряд совершенно изумительных картин, висевших на стенах этого таинственного помещения. В некоторых художественных полотнах, расположенных с толикой относительного вкуса, мне без особого труда посчастливилось узнать работы знаменитых живописцев прошлых эпох. Не могу сказать наверняка, но, по-моему, слева от меня находился известный портрет кисти Пинтуриккио "Мальчик в голубом", а вот справа висел чрезвычайно дивный европейский пейзаж, написанный, кажется, рукою не то знаменитого мастера Ван Дейка не то самим Рубенсом. (Я их всегда путал.) Из остальных украшений наличествовали две весьма и весьма приличные китайские вазы династии Юань, и какой-то крайне бестолковый набор разбитой глиняной посуды, похоже, доставленный сюда прямиком из пещер каменного века. Заканчивалась вся эта колоритная экспозиция тремя невообразимо ужасными русскими сундуками, вероятно времен Ивана Грозного, и одним во всех смыслах превосходным древнегреческим панно. Его прикрепили к высокому позолоченному потолку самым изуверским образом, полагая, наверное, что древние Эллины предпочитали рассматривать свои исключительно одухотворенные творения, только лишь глядя на них снизу вверх.
Убаюкивающая тишина, мягкая мебель, роскошные произведения искусства и даже эти три ужасных русских сундука времен Ивана Грозного, мне очень приглянулись, а вот публика - нет. Их было, как я уже говорил, пятеро. Они практически ничем не отличались друг от друга. Их словно сделали по специальному заказу одного из всесильных крестных отцов, добротно выполненному какой-то сердобольной пышногрудой наседкой. Разве что у того, кто сидел в центре этой странной пожилой компании, нервно дергался левый глаз. Общая ухоженность, зрелая полнота, холеные руки и фальшивый набор улыбок не могли скрыть того, что всем им живется весьма несладко. Видимо эволюционная борьба за криминальное существование отнимала у них последние силы.
- Итак, дружок, - с притворной ласковостью сказал один из них, - что ты нам принес?
- Я принес вам мир, господа, - бодренько ответил я. - И, конечно, эту чертову чудо-машинку.
- Покажи её нам, - вежливо попросил второй.
- Э-э… - несколько натянуто произнес я, - видите ли, мне поручено вручить ее лично Секире Думу.
- Считай, что уже вручил, - добродушно проворковал третий.
Я сделал удивленные глаза, и мои губы сами собой произнесли сакраментальную фразу.
- Э, господа, тогда где бы я мог получить обещанное вознаграждение.
- Какое вознаграждение? - мрачно изрек четвертый.
Я всегда замечал, что когда речь заходит о деньгах с лицами людей происходит неуловимая трансформация. Из благодушно улыбчивых они запросто превращаются в застывшие маски рядовых кассиров. Так и здесь. Стоило мне заикнуться о презренном металле, как вся эта ухоженная компания надолго замолчала. Мучительный процесс мышления, который происходил на моих усталых глазах, заставил меня всерьез задуматься над тем, что обыкновенно приходится делать таким отпетым дуракам, как я, на том свете?
Слава Богу, что со мной особенно не церемонились. Парочка все тех же подтянутых молодых людей с глазами хладнокровных убийц, проворно залезла ко мне за пазуху и помимо всего прочего, молча вытряхнула из меня всю душу. Что касается моей светлой израненной души, то ее сразу же оставили в покое, а вот эту непонятную чудо-находку, случайно найденную мною возле распахнутых дверей десятого промтоварного цеха, наоборот. Её, не мешкая, подняли с пола, деловито обтерли дезинфицирующими салфетками и несколько торопливо положили на футбольный стол. При виде моей электронной чудо-книжки, пятерка респектабельных пожилых людей снова начала подавать некоторые признаки жизни.
- Невеселый Оценщик Бобби, - озабоченно сказал один из них. - Похоже это не акселератор Джонсона.
- Точно, Умник Билли, - ответил другой. - Акселератор Джонсона однозначно имеет другой внешний вид.
- Может быть, это аппарат старины Краковского, - тихо произнес третий.
Нет, Сомневающийся Томми Ли, - после небольшой паузы ответил четвертый. - Это не аппарат старины Краковского. Тот я сам видел. Он выглядел гораздо объемнее этой штуковины.
- Тогда что же это, Спорщик Гарри? - невыразительно обронил пятый.
Спорщик Гарри молчал.
- Может быть, это электронная записная книжка Метью и Фло? - с еще большей озабоченностью сказал Умник Билли. - Тех самых, которых нам удалось закатать в цемент на прошлой неделе?
Чуть поразмыслив, компания пришла к выводу, что это вполне возможно, однако уже спустя минуту тот, кого называли Умник Билли, ошарашил своих друзей свежей порцией размышлений.
- У меня появилась некая гипотеза о том, что нам принесли медицинский прибор Элво Эшкина, - с какой-то дьявольской озабоченностью произнес он. - Говорят, что с его помощью можно легко проверить умственные способности любого человека.
Тут они посмотрели на меня такими внимательными глазами, что клянусь вам, мне стало очень нехорошо.
"Это конец", - с тревогой подумал я.
А что я должен был еще подумать? Ведь если в вашем присутствии откровенно упоминают неких Метью и Фло, закатанных в цемент с такой небывалой легкостью, словно они были всего лишь навсего легкомысленной начинкой для большого строительного пирога, то всякие сомнения насчет собственного долголетия превращаются в абсолютную абракадабру.
Чтобы скрыть минутную слабость и волнение, я сделал маленький шаг вперед и без лишних затей предложил собравшейся публике не делать никаких скоропалительных выводов.
- Господа, - с притворной уверенностью заявил я. - Мне не раз приходилось участвовать в подобных совещаниях и буквально со слезами на глазах наблюдать, как множество самых влиятельных людей торопятся один за другим принять крайне неверные решения. Например, однажды в прошлом мае один из известнейших представителей предпортового района, по имени Вайшнава Лазурит, задумал жениться на дочери почтенного мистера Дюррекса - второго по значимости лица в знаменитом мыловаренном концерне "Хуго Джордж и Сыновья". Чтобы не ударить "лицом в грязь" перед своим будущем тестем и отчасти хоть чем-нибудь порадовать красавицу невесту, Вайшнава Лазурит решил сначала посетить популярную лавку некоего Шимы Хогинавы, торгующего прекрасной бижутерией и высокохудожественными предметами народных ремесел. В этой чудесной лавке Вайшнава Лазурит провел ровно столько времени, сколько ему понадобилось для того, чтобы вдумчиво выбрать несколько золотых колец с самыми причудливыми свойствами. Уже на следующий день, придя на свидание со своей возлюбленной, которую, кстати сказать, звали Милая Алексия, он предложил ей следующую дилемму. "Дорогая, - взволнованно сказал он, раскладывая перед молодой прелестной женщиной целый комплект драгоценных безделушек, - вот тебе на выбор несколько золотых колец. Чтоб ты знала, одно из них имеет прекрасное свойство - безостановочно восстанавливать хорошее самочувствие у того, кто им обладает. Другое - подарить тебе вечное здоровье и некоторую иллюзию относительного счастья, правда, если ты будешь время от времени проводить в криогенной камере из чистого серебра и платины. Третье же кольцо содержит в себе такую неслыханную возможность, как отсутствие неотвратимой старости и печали. А четвертое и пятое колечко, если, разумеется, улыбчивый продавец не ввел меня в коварное заблуждение, будут старательно отводить от тебя любую беду и всяческие напасти. Какое из этих колец ты оставишь себе, чтобы стать моей законной супругой?"
Тут Милая Алексия слегка задумалась и мудро произнесла: "Дорогой Вайшнава Лазурит, если я выберу бесконечно хорошее самочувствие, то останусь без вечного здоровья и некоторой иллюзии относительного счастья, а это уже само по себе очень плохо. С другой стороны у меня есть выбор между неотвратимой старостью, отведенной бедой и всяческими напастями. Вернее сказать между их временным отсутствием, что звучит как будто тоже вполне оптимистически. Однако из всего предложенного ты не предложил мне самого главного, ради чего, в самом деле, стоит жить и делать хоть какой-нибудь мало-мальски значимый выбор".
Тогда Вайшнава Лазурит погрузился в собственные мысли и стал усиленно думать над тем, что же он такое упустил в своих интимных отношениях с Милой Алексией. Говорят, что с тех самых пор Вайшнава Лазурит потерял всякий покой и сон, но так и не понял того, о чем, собственно говоря, пыталась втолковать ему дочь почтенного мистера Дюррекса - второго по значимости лица в знаменитом мыловаренном концерне "Хуго Джордж и Сыновья".
Когда я закончил свой небольшой глубокомысленный рассказ, в помещение стало тихо, как в могиле.
- Я пока не улавливаю сути, - озабоченно произнес Умник Билли, но, по-моему, нам поведали о некоем молодчике по имени Вайшнава Лазурит.
- Не только о нем, - тихо сказал Сомневающийся Томми Ли, - но и о его сомнительных кольцах вечного счастья.
- Кроме того, - недовольно обронил Спорщик Гарри, - здесь прозвучала информация о каком-то знаменитом мыловаренном концерне "Хуго Джордж и Сыновья", о котором я лично слышу в первый раз.
- Меня больше интересует эта машинка, - веско заключил Невеселый Оценщик Бобби, и эта умопомрачительная пятерка респектабельных пожилых людей снова сосредоточилась на моей недавней находке.
По знаку того, кто сидел в центре этой странной компании, знакомая парочка все тех же подтянутых молодых людей с глазами хладнокровных убийц, которая уже порядком начала мне надоедать, молча выпростала откуда-то из своих бездонных карманов странные вытянутые приборчики и деловито проверила меня на наличие взрывоопасных предметов. Затем они проделали ту же операцию с моей электронной чудо книжкой. Убедившись, что все в полном порядке и нас можно смело не опасаться, они тихо отошли в сторону и, как две молчаливые статуи, синхронно застыли у дверей. Потом что-то негромко щелкнуло, и силовое поле, отделяющее меня от подозрительных олигархов преступного мира, исчезло. Моя непонятная чудо-машинка тотчас же ожила, верхняя ее половинка медленно поднялась кверху, и над футбольным столом повисло красивое разноцветное сияние. Постепенно оно сгруппировалось в небольшой энергетический шар, наподобие спелого апельсина, после чего из него брызнул такой мощный поток ослепительно света, что все, кто был в кабинете, мигом оцепенели. Наконец, когда с положенными фейерверками было покончено, из апельсина одно за другим поплыли следующие слова.
"Секира Дум, - неспешно успевал читать я. - У тебя и твоих людей осталось ровно полминуты на то, чтобы раскаяться во всех своих злодеяниях и сказать "последнее прости" этому прекрасному миру. Уж не знаю как ты, но мы этому искренне рады. С добрыми пожеланиями о райской недоступности, инспектор Эрриксон и знаменитый уголовный отдел по борьбе с международной преступностью".
Потом полыхнуло так, что, казалось, весь мир пошел в разнос. Меня, как и Адольфа Гитлера, спас большой дубовый стол, размером с хорошее футбольное поле, и, конечно же, мой верный пес по кличке Горький. Мало того, что он обслюнявил мою исцарапанную физиономию вплоть до полного безобразия, но и каким-то изуверским образом буквально выволок мое тщедушное тело к автомобильной стоянке. Там меня уже ждал один слегка развязный тип, облаченный в мундир знатного полицейского чиновника. Он склонил надо мной свое крупное участливое лицо матерого агента государственной безопасности и с грустью поведал мне о том, как тяжко нынче живется тем, кто изо дня в день стоит на страже мирового правопорядка. Из его чрезвычайно доверительного рассказа я тотчас же узнал, как были ликвидированы такие видные боссы криминального общества, как чернокожий красавчик Мвана Рокуэл, железобетонный громила Стека Байнов, тихий упырь Вита Нова, алкогольный принц Сбигнев Простак, железнодорожный ломовик Ерик Джобсон и целый ряд других выдающихся бандитов нашего крайне аморального времени. Всех их постигла та же небесная кара, что и моих недавних респектабельных собеседников. Я жадно слушал обширную уголовную хронику этого славного борца за вечный мир, и чувствовал, как струйка крови медленно стекает у меня из рассеченной брови куда-то за шиворот.
- Парень, - сказал он мне напоследок с высоты своих государственных обязанностей. - Не важно, как меня зовут, потому что не это сейчас главное. Главное заключается в том, что ты сделал великое дело. Ты доставил архиважный кумулятивный прибор нового поколения ТАЗОК-005 в самый центр порочного бандитского гнезда. Этот электронный чудо инструмент, который действует по принципу "Возьми то, не знаю что, и принеси туда, не зная куда", разработан лучшими умами всего прогрессивного человечества. Эффективность его работы тем значительнее, чем нелепее кажется его применение. Прости, что полиция использует таких горемык как ты в качестве весьма полезного подопытного материала, но когда хочется отчистить вселенную от всякой заразы как можно скорее, то волей неволей приходится пускать в ход любые подручные средства.
Потом он ушел, оставив меня наедине с собственными мыслями. Не скрою, они были возвышенны как никогда ранее. Я лежал под теплым боком моего верного лохматого товарища, смотрел на крохотные ночные звезды, едва проступающие на ночном небосклоне, и с гордостью думал о том, что такое хорошие люди и каково их дерзновенное предназначение в судьбоносной деятельности всевышнего. В эти мгновения мне открылась одна крайне незамысловатая истина, что, оказывается, все мы, несмотря на всю нашу всеобщую материальную и духовную разобщенность, по сути своей, всего лишь обыденные средства по борьбе с международной преступностью и всемирными силами зла. Жаль только, что нас все еще очень и очень мало…