(глава-отрывок из повести «Дом ненужных людей»)
Шмон начался неожиданно, едва на больших стенных часах стрелки показали начало тихого часа. Всё произошло на глазах Игната, он только-только остановился у дверей комнаты Севы, чтобы её открыть и узнать, предупредил ли тот кого-нибудь. Митрохина, Сахнова, другие медработники во главе с Гиевской резко распахивали двери всех комнат. Бросались к тумбочкам, выдвигали ящики, открывали дверцы и, не обращая никакого внимания на недовольные возгласы, всё ворошили. Рылись под подушками, переворачивали матрацы. Заглядывали в шифоньеры, там ворошили. Тех, кто осмеливался оказать хоть какое-то сопротивление, белые халаты обступали и шипели, что если сию же минуту не будет покорности, то в ход пойдут уколы, таблетки...
Быков возился у своей тумбочки, когда к нему толпой ворвались подручные Гиевской.
— Это что такое? — недоумённо спросил он.
Его тут же оттеснили в угол. На пол полетели личные вещи: электробритва, кипятильник, коробка с чаем, сигареты... Очередь дошла до постели. Наволочка, простыня с пододеяльником были сняты и тоже сброшены на пол, матрац перевёрнут. Митрохина ринулась к шифоньеру. За ней последовала Сахнова...
— Где письмо? — в дверном проёме появилась Гиевская.
— Какое?
— Ты прекрасно знаешь...
— Ничего я не знаю, — Быков пожал плечами.
— Да он, Фаина Михайловна, издевается над нами, — произнесла Митрохина, вертя в своих руках кроличью шапку.
— О-о, тогда ему просто не поздоровится, — глаза Гиевской зло сверкнули. — Сейчас ведь быстро аминазин поставим...
— Не имеете права, я не шизик!
— Так таким сделаем, — Сахнова хохотнула.
— Это-то вы умеете...
— Не дерзи, — Гиевская прижала к бёдрам руки. — Скажешь нам, где письмо?
— Какое точно?
— Не прикидывайся.
— Нет никого письма.
— Тогда укол!
— Не имеете такого права...
— Я-то всё имею! Давайте, девочки, вяжите его, сейчас профилактику проведём...
Гиевская не успела договорить, как в руках Быкова неизвестно откуда-то появился нож. Лицо его стало серым, злым.
— Ну же, курвы, только попробуйте, — прошипел он. — Видать, с вашим братом иначе никак, раз не понимаете человеческого языка.
— Санитаров сюда! — дико заверещала Гиевская.
Сильнейший удар санитара ногой в грудь свалил Быкова с маленькой коляски, и он, опрокинув стул, сильно ударился головой об тумбочку. Нож нехотя выполз из ослабевшей руки.
— Тя кто, волчара, учил за нож хвататься! Кто ты здесь такой… обрубок недоделанный! — орал прибежавший на призыв ещё один санитар, охаживая его пинками, куда попало.
Из последних сил сквозь кровь и слёзы, Быков взывающим голосом хотел что-то сказать в своё оправдание:
— Чё вы творите?! Были бы ноги…
Но сильнейший удар в голову не дал ему этой возможности. Связав «ласточкой» руки, санитары швырнули его на голую сетку кровати. Митрохина с Сахновой хладнокровно наблюдали за происходящим, держа в руках шприцы с лекарством.
— Ставить, Фаина Михайловна? — Митрохина вопросительно посмотрела на Гиевскую.
— Ставьте! – непроницаемо приказала та.
Два укола в вену быстро сделали своё дело. Он сразу как-то весь обмяк, будто из него выкачали воздух. Глаза полузакрылись, изо рта потекли мутные слюни. Это был уже не человек. Гиевская, Митрохина и Сахнова довольно переглянулись между собой. Улыбнулись.
— Что с ним потом будем делать, Фаина Михайловна?
— Значит так, — Гиевская повернулась к санитарам, кивнув на Быкова. — Незамедлительно в шестую палату! — Потом обратилась к Митрохиной. — Ты, Тася, сделай заявку на психиатра... Сегодня же.
— Я поняла, Фаина Михайловна.
— Ты же, — Гиевская уже смотрела на Сахнову, — сейчас начинай готовить все нужные бумаги...
— Будем отправлять?
— Конечно! Я пошла к Антониде Юрьевне...
В коридоре Гиевская натолкнулась на Игната, который не успел скрыться в комнате Севы.
— А ты что тут делаешь?!
— К другу приехал...
— Никаких друзей! Марш к себе! Нечего под ногами путаться…
К Севе тоже зашли. Заглянули под подушку, проверили в тумбочках, в шифоньере. Сева держался мужественно, не проронил ни слова. Ничего не найдя, медработники во главе с Сахновой и Митрохиной перешли в другую комнату.
— Вот такие-то, брат, дела, — Сева горько усмехнулся.
Игнат ответил:
— Заезжать к тебе пока не стану, загляну попозже, когда у вас тут всё угомонится...
— Ладно. Как там Быков?
— Крепко потрепали: разбили лицо, натыкали уколами и бросили на голую постель... Шестая светит. А после — психушка…
— Это уже конец.
— Ты хоть успел предупредить?
— Письмо уже в пути...
— Какими жертвами... — Игнату ещё больше стало как-то не по себе. — Дверь закрыть?
— Иди, счас и к тебе наведаются, будь готов к приёму дорогих, в кавычках, гостей... А дверь, конечно, закрой, не хочу больше слышать этих адовых собак... Надоели. Не кисни!
Закрыв плотно дверь, Игнат отправился к себе. У лифта он увидел Зыбина и Журова. Первый плакал на кресле-каталке, а второй стоял рядом бледный. У Игната защемило сердце. Он подъехал вплотную к Зыбину, тихо сказал:
— Успокойся, не стоит показывать им свою слабость...
— Ага, знал бы, что они вытворяли, — тот вытер рукой слёзы, отвернулся.
— Представляю...
— Магнитофон у нас угробили, — подал голос Журов.
— Это какой?
— Да тот самый, на который мы с грехом пополам скопили с пенсии и недавно купили один на двоих!
— Вот это да-а... И какая, любопытно, мотивировка?
— Якобы музыка допоздна играет...
— Реально?
— Кого там… — вспыхнул Зыбин, слёз у него уже не было видно. — Это не у нас, у Бахвалова!
— Тогда вообще ничего не понимаю… Вы-то причём?!
— Спроси что полегче, — Журов пожал плечами.
— Странно то, что пострадали мы, а не Бахвалов...
— Это как?! — удивился Игнат.
— Обыкновенно, — Зыбин повернул голову, усмехнулся. — Когда подошли к его комнате, дверь оказалась на запоре...
— Не проблема, её можно открыть!
— Никак нельзя: он в это время в мастерской Гиевской телевизор с Лотковским чинили...
— А-а, — Игнат откинулся на спинку кресла-каталки. — Теперь-то, конечно, всё ясно.
Журов тоже усмехнулся, потом ехидно сказал:
— Этот Бахвалов с Лотковским на особом положении, они выполняют ответственное поручение...
— Короче, большие шишки, — выпалил Зыбин, вздохнув тяжело.
— А вчера, прикинь, — мотнув головой, вдруг рассмеялся Журов. — Ты ещё не был у нас. Комнатка у нас малюсенькая такая, как говорится, яблоку негде упасть. И холодильника никакого отродясь не было! Так вот. Вчера, значит, врывается к нам свора медиков… Ага. И давай бесцеремонно рыскать по тумбочкам. Спрашиваем. Где прокурорская санкция, где ордер на обыск? Ищем-то что? Все, продолжая своё дело, молчат. Пыхтят, но рыщут, заглядывают под койки. И тут выясняется: «Где у вас холодильник?». Мы — невдомёк. В полной растерянности. Но отвечаю: «Откуда у нас может оказаться холодильник?». А в ответ: «Мало ли что, а вдруг вы его под кроватью прячете… или за книжной полкой…» И ведь на полном серьёзе!
— Ничего себе. Прямо анекдот какой-то, — удивился Игнат.
— Такие вот дела…
— Не дела, а маразм! Сейчас-то что собираетесь делать?
— А ничего. Что мы можем?
Журов пояснил:
— Баба Лизя сказала, что если что, то нас живо разбросают по разным комнатам...
— Саткина вон уже перевели к старикам! Что с нами будет, когда по нашему письму из области заявятся?
Игнат ничего не ответил, продолжил свой путь. Настроение было подавленное. Такое чувство, будто его раздавили, размазали по стенке. Сегодня лишний раз подтвердилось, что он не один, их много... Но что из того? Все они слабы, ничтожны, не способны постоять за себя, защитить свою честь и своего собрата по несчастью. Тошно, душу выворачивает. Решись он, выступи против... И всё, может быть, изменилось бы. Сказки. Зачем он тешит себя? Борец за справедливость... Смешно. Пустое это дело. Он ведь никто. Если будет выступать, то с ним обойдутся точно так же, как с Быковым, не станут церемониться: натыкают уколами — и прямая дорожка в психушку. Никаких проблем. Какой же тут может быть выбор? Конечно, никакого. Нет, определённо надо что-то делать... Но что, что именно?
Вопросы, вопросы... Как они надоели. Порой кажется, что вся жизнь только и состоит из вопросов. И никуда от них не уйти, не спрятаться. Что бы ни задумывалось — сразу возникают вопросы, а вместе с ними и масса проблем. К чёрту всё, к чёрту! И почему нельзя без всего этого? Будь всё иначе, наверное, было бы просто здорово: проснулся однажды, солнце яркое, в глаза светит… — и никаких вопросов, никаких проблем, всё происходит само собой... Но так не бывает. Не бывает. К сожалению.
И вот он здесь, на дне самого глубокого колодца. Вокруг только такие, как он сам, и Гиевская, её подручные... Как это Сева выразился про всю эту свору? Адовы собаки. Точно подмечено. Действительно, это настоящие адовы собаки. Для них нет ничего святого, только личное благополучие, наживательство. Такие не способны что-либо понять. О каком добре, милосердии тут может идти речь... Всё это уже изжито в них навсегда. Они же лишены человеческих качеств! Это не люди, а адовы собаки в человеческом обличии. От этого можно содрогнуться...
Что делать? Что делать? Опять вопросы. И опять никакого ответа. Надоело всё. Впереди просвета никакого. Раствориться бы, исчезнуть... Поможет ли? Нет, наверное... Будь проклято всё: и тот день, когда он родился на белый свет, и эта богадельня с её законами! Спасения нет. Может быть, действительно пора уж ставить на всём самую жирную точку?