Записки советского шизофреника

Юрий Иванов Милюхин
Здравствуй, Юрий.
Однажды я обращался к тебе с просьбой, но ты мне даже не ответил, а, подчиняясь мелким амбициям, написал маме и выразил свою обиду. Это было в 1986 году, и шесть месяцев из-за этого мы с мамой не переписывались. Это не упрек, а напоминание о том, что ты и я – дети одной матери. Теперь тема побега отпала, но я не могу смириться с тем, в чем осужден. Прочитав открытое письмо Горбачеву, ты в полной мере осознаешь мою трагедию, и не как брат по крови, а как человек. В письме том нет ни слова лжи. Кроме указанного в письме, в нашем домашнем архиве есть письма моих товарищей по борьбе, их рекомендации, призывы к моим родным, к действию. Все они остались мертвыми бумагами в архиве. Мать не решилась на подвиг во имя меня. Но она совершила другой подвиг – материнский, и все эти годы воевала с бюрократами за мои права. А местные власти, чтобы опорочить ее в моих глазах, слали ей грязные письма обо мне. И это все в архиве дома. Чем побуждались такие наветы, указано в открытом письме. Там хроника моих лет и только факты. Я не смогу тебя заинтересовать своим предложением, если ты сегодня не тот, кого я знал в детстве. Тогда я призываю тебя исполнить свой долг. Я для тебя умру, но у каждого казнимого есть последнее желание, которое обязан выполнить законодатель и палач. Исполни мое желание, и простимся. Мне не к кому обратиться с этой просьбой – я верю только тебе. Ты не должен предать меня, как не сделал этого в первой просьбе.
Это не совсем обычное дело. Тебя как журналиста оно должно заинтересовать, как брата сделать подвижником здесь. Этим открытым письмом ты выйдешь на всесоюзную арену. И если правда восторжествует, то можешь представить, какую значимость обретет это письмо, сколько людей будут избавлены от страданий. И я не требую у тебя лицемерия, лжи, изворотливости. Все, что есть в письме – правда, правда, правда и моя многолетняя боль. Мне жаль, очень жаль, что родные мне люди отреклись от помощи, когда я оказался в беде. Только мама и Томочка, которая, кстати, переняла у вас эстафету молчания, помогали, как могли. Прости, но это предательство. Такое же, как если бы могли бросить больного человека, свою мать, в дом престарелых. Я не вижу различия здесь, и если ссылаться на то, что, якобы, вы возмущены моим поступком как граждане СССР, то и здесь вы не правы. Я не повинен в том, в чем обвинен судом на 15 лет. 11 лет я и мама пытаемся доказать эту истину. Но мы малосильны, и наши потуги рассыпаются в прах. Больно и стыдно, что я, имея такого брата, так и не смог удостоиться его профессиональной помощи. Больно и горько. Я всегда стеснялся сказать товарищам, что у меня есть брат, который может мне помочь отыскать правду. Тоска берет от того, что ты усомнился в моей правоте. Да, я мог украсть раньше. В юности мог. От голода. Мог это сделать из солидарности, как с Тереховым. Но не тогда, 11 лет назад, когда стал на путь религиозного прозрения, на путь борьбы с советской бюрократией. Эту кражу, из-за которой я 11 лет блуждаю в клоаке лагерей, не совершал. Но знал о ней и, находясь на нелегальном положении в Чите, не побежал звонить в милицию. В этом моя вина. В письме к Горбачеву – правда. Вся правда. И тебя должно возмущать одно только то, что твоего брата посмел кто-то оскорбить. А меня убили… Рядом со мной вешались люди, десятки висельников, резались и резали друг друга от отчаяния, душили по ночам, а я ждал, ждал всегда, что вот меня мои родные и товарищи вытащат из этого омута. Мне же, связанному по рукам и ногам колючей проволокой заточения, не испить и глотка свежего воздуха. Вольного. Да, мы с мамой не добились ничего. И вот теперь я решаюсь на последний шаг. Это моя последняя надежда. Брат, я умираю каждый день. У тебя головные боли, а у меня и это, и сердце, и многое еще. Но и колючая проволока со всех сторон. Тебе тяжело? Больно? А мне? Но мне некому помочь, кроме надежды. Сейчас этой надеждой являешься ты. Помоги мне! Я младше тебя. Ты обязан помочь. Не веришь мне, Бог с тобой. Сделай и уходи. Долг есть у каждого из нас, иначе мы не люди. Исполни свой долг. В детстве я бросался в драку за тебя. Ты бил обидчиков за меня. Что случилось с того времени? Мысли, тело изменились? Чувства? Но кровь-то осталась. Неужели она не зовет к отмщению за жизнь, судьбу родного человека? Или уже и кровь у нас другая? Да, были ошибки. Я был незрелым, блуждал. Но путь религиозного просвещения мною избран давно и верно. Все наносное за эти годы вера моя отшелушила. Осталась одна идея, и жаль, что ты об этом не знаешь. Жаль, что ты не знаешь меня сегодняшнего, как не знаю тебя сегодняшнего я. Это трагедия. Ты ее осознаешь, осмысливаешь? Если нет, то нам не о чем говорить. Ты пустой человек тогда. Одинокий человек. Но мне не хочется верить в твою нравственную смерть. Я же помню тебя всегда. Во мне есть ты, Томочка, мать, Людмила, Владимир, Рудольф Павлович. А в тебе? Есть в твоей крови Я? Надо ли нам задумываться об этом?.. Мне – нет, но ты – подумай. Смог ли я напомнить своим письмом о себе – не знаю, но если да, то пусть наша семья станет единой снова. Без отрезанных ломтей.
Теперь о деле. Поручение мое требует подвига, времени и, может быть, некоторых средств. Открытое письмо, что ты нашел в этом пакете, должно быть опубликовано. Теперь давай так. Сейчас ты его прочитаешь полностью. Читай…
Смысл ясен? Это я. Здесь, в этом письме, я весь, без фантазий. Это жизнь моя за последние 11 лет. Кроме того, что в архиве семьи, лично у меня (но хранится здесь, в Нерчинске у друга), есть документы, где те, кто участвовал в расправах надо мной, позже, узнав меня, дали мне свои объяснительные: от кого, когда и почему они получали задания в отношении моей личности. Если корреспондент “Известий” или из другого органа приедет сюда, за этой документацией, я ему все вручу. Это обличительные документы, и факт моего преследования есть в действительности. Отправить в этом письме что-то я опасаюсь. Дело в том, что за мной установлен сильный контроль. Это не мания преследования. И я боюсь, как бы не потерять эти документы. Вот тебе адрес человека, документ которого есть у меня. Он был исполнителем и совершал мое избиение. Но позже перешел на мою сторону. И все рассказал и описал. Будешь в Москве по этому делу, отдай в редакцию его адрес. Остальные живут в других регионах. Преследование в местах заключения, бесправие з/к – это актуальная тема сегодняшней журналистики. Кроме меня, такого письма в центральной печати ждут сотни тысяч этих несчастных, репрессируемых в заключении администрациями колоний. Только за этот подвижнический труд тебе будут благодарны миллионы со всех концов Советского Союза. Да, предстоит борьба с целым министерством, которое зубами будет отстаивать свою правоту, но все в моем письме имеет подтверждение, и я только желаю, чтобы у тебя удалась публикация его. Ты, мама, вы должны победить МВД и освободить меня от неправедных оков. Вам будут помогать сотни людей. Ваше письмо Горбачеву основано на принципах правового государства. Это вполне законный иск, это мерило гласности и правовой защиты граждан. Вы не будете одиноки. Люди со всей страны будут следить за этим боем – МВД и семьи рабочих. Нечестно уже поступить с вами не позволят. И не надо опасаться предстоящих бурных событий. Надо выйти из застоя извечного страха в нашей семье. Я прошу тебя, брат, познакомить с письмом Анатолия Азовского, и если он разделяет мое мнение, если он друг нашей семьи, если верит в мою правду, пусть подпишется рядом с тобой под письмом Горбачеву: А. Азовский, и адрес. Если есть ко всему этому какое-то недоверие, шлю вам в этом письме свое заявление. Прочитай его. Пусть ваши души за вашу судьбу будут спокойны. Итак, прошу перепечатать открытое письмо полностью. Уберите ошибки из него – грамматические, стилистические. Каждая строчка в нем нужна, поэтому, работая с письмом, нужно помнить об этом. Сделайте три экземпляра. Далее твой путь лежит к матери домой. Ты знакомишь ее с письмом, она подписывается. Идешь в Козельск к моему товарищу, который сейчас живет в доме Рудольфа Павловича. Письмо ему не показывай, не надо. Но от моего имени попроси денег, объясни, что едешь в Москву добиваться для меня свободы. С ним рассчитаюсь я сам. Далее, в Москве, в газете “Известия” или в другом печатном органе отыщи человека, который полномочен сообщить тебе сразу, решатся ли они на публикацию письма или нет. Дождись решения. Если они откажут (это ведь сенсация, к которой наша печать еще не привыкла – иск к МВД), то иди в редакцию журнала “Огонек” к редактору Коротичу. Он возьмется. Если и он – нет, тогда иди в “Комсомольскую правду”. Если и там – нет, тогда в “Литературную газету”. В иные редакции не ходи. Подвиг твой в том, чтобы напечатать. Соверши его. Если возьмутся, то попроси, чтобы тебе, как члену Союза журналистов, дали командировку ко мне и полномочия на проверку фактов. И сразу сюда, ко мне, как корреспондент. Остальное – по обстановке. Если же тебе не удастся ничего, то ходу письму без публикации не следует давать. Там, при публикации, факты обретут значимость общественную и обязательно подтвердятся, а если пустить по инстанции, то власти на местах – да и в верхах – перевернут все с ног на голову, затрут, а меня додавят. Публикация подстрахует нас, а гласность отыщет истину. Кроме этого, мы лишимся юридической поддержки энтузиаста-адвоката и общественного мнения.
Брат, я жду. Анатолий, помогите мне. Одиннадцать лет!!! У меня нет больше сил. Я в том состоянии, что, если бы не дума о матери, то давно покончил бы с собой. 11 лет!!! За что!!! Брат, мне нужен твой подвиг. Пусть тяжело, пусть невозможно, пусть головные боли – пробейте. Ползком, зубами, а иначе зачем быть писателем, если не спасать гибнущих. Не только меня. Я очень жду. Мне дай сразу телеграмму, если согласны.
Славик.



Обязательство

Обязуюсь за все сведения, указанные мной в открытом письме на имя Горбачева М. С., за все числа, имена, события, нести уголовную ответственность в случае их неподтверждения.
Прошу члена Союза журналистов СССР Иванова Юрия Захаровича, 1945 г.р., и Азовского Анатолия, поэта, члена Союза писателей СССР, предать гласности от своего имени это письмо.
Все факты, указанные в письме на имя Горбачева М. С., имели место и имеют подтверждение в документах.
Милюхин Вячеслав Николаевич, 1947 года рождения, Читинская обл., г. Нерчинск, ЯГ-14/1, колония строгого режима содержания.
1/VIII-88 г.  Подпись