Поэтами не рождаются. Ими становятся. Величайший гений русской поэзии, Александр Сергеевич Пушкин, казалось бы, мог опровергнуть этот тезис. Но как ни странно, именно он подтверждает и обосновывает такой вывод.
«Важно, что, по мнению Пушкина, человек не рождается поэтом, а превращается в него Божьим повелением, божественным глаголом. Никаких положительных черт, необходимых человеку для этого превращения, Пушкин не отмечает, за исключением чуткого слуха, качества пассивного: не рождающего огненного слова поэта, а лишь помогающего ему воспринять Божье повеление». (Ф.Степун. Встречи. Духовный облик Пушкина.. АГРАФ, Москва 1998, с. 13).
Понятно, что речь идет о слухе духовном, а не физическом, не о тех чувствах, которые помогают человеку воспринимать других людей (существуют и глухонемые поэты), а о том «шестом чувстве», которое, то пропадая, то появляясь вновь, позволяет поэту общаться с его музой.
Когда же, в каком возрасте, пришел Александр Сергеевич к такому мнению? Молодой Пушкин натуралистично рисует причины и признаки превращения:
Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился… («Пророк», 1826 г.).
В следующем году возвращается к этой теме в стихотворении «Поэт»: Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света… быть может, всех ничтожней он. Зрелый поэт в стихотворении «Эхо» (1831 г.) прибегает к метафорическим образам:
На всякий звук свой отклик в воздухе пустом родишь…тебе же нет ответа.
Очевидно, что поэт не был избалован почитанием и пониманием современников. По настоящему он ценил только мнение ближайших друзей: Пущина, Дельвига, Чаадаева. Но взглянем на стихотворение мальчика.
1813 год. «К Наталье». Первая любовь… Казалось бы любой образованный современник поэта мог бы так распустить перышки перед очаровательной девочкой, блеснуть своей начитанностью и утонченностью: из Катонов я в отставку … в сердце Купидон. Но чем же он кончает? «Люби меня, как я тебя»? Нет… "Знай Наталья! – Я… монах."
И это тот самый Пушкин, легендарный воспеватель женских ножек, которому приписывали авторство «Тени Баркова»! Что это, модный наряд с чужого плеча, наивная хитрость, желание выглядеть необычным? Можно даже предположить что, подсознательно, это не самоограничение, а возвеличиванье, не монах, а монарх. Но взгляните на портрет Пушкина-мальчика, умного и искреннего. Я уверен что, начав, по образу и подобию обычных в то время любовных посланий он, прислушавшись, к внутреннему голосу, высказал под конец, нечто личностно важное, то чего не хотел, да и не мог утаить от человека, в которого был влюблен. С этой фразы, возможно, вызвавшей насмешки людей, близких в то время к будущему гению (положительный образ монаха после 1813 г. почти не встречается в творчестве Пушкина,
я могу припомнить только Пимена из «Бориса Годунова»: еще одно последнее сказанье, и рукопись окончена моя…),
родился Пушкин – народный поэт. Путь духовных исканий и самопознания Пушкина отражен линией понятий монах-пророк-поэт-эхо.
Случалось ли Пушкину лукавить в стихах? Безусловно. Посылая княгине Голицыной оду «Вольность», принесшую ему известность в 1817 г., он пишет:
я, бывало, воспевал, мечту прекрасную свободы… но вас я вижу, вам внимаю…неволю сердцем обожаю.
Это уже слова не мальчика, а Дон-Жуана, способного поставить женщину выше любой возвышенной идеи. Но куда более искренен был он, обращаясь к лицейским друзьям, перед разлукой, в том же 1817 г.:
Промчались годы заточенья…Лишь я судьбе во всем послушный…Не рвусь я грудью в капитаны, и не ползу в асессора. Или в сибирскую ссылку: Товарищ верь, взойдет она звезда пленительного счастья.
Большинство стихотворений (но не поэмы!) Пушкина не предназначались первоначально для печати. Он писал застольные тосты, альбомные эпиграммы. Он писал для себя, для конкретных людей, по конкретным поводам, писал, как бог на душу положит. В поэмах (в особенности «Евгений Онегин» и «Борис Годунов») Пушкин полностью и целеустремленно отражает чаяния и высшие идеалы своих современников. Чем более зрелым мастером он становился, тем больше погружался в проблемы общезначимые, исторические, национальные и мировые.
А как же мы, скромные и грешные становимся поэтами и прозаиками. Божественным повелением, священной жертвой? Или материальным отображением данной в отражениях воинствующей реальности?