В Одессе маленькие дворики, поэтому солнце поутру выбеливает только одну стену, затем оно перемещается пятном по абрисам сохнущего белья, корзин, ящиков, пустых бутылок, кота тети Миры, живота дяди Сени и соломенной шляпы Изи Бронштейна, который интеллигент, который в шляпе ходит в свою бухгалтерскую контору при одесском порте. Потом противоположная стена становится светлой, только уже не ослепительно белой, а устало золотистой, торжественной.
Сегодня тетя Мира решила мыть полы. А если тетя Мира что-то решила, то непременно сделает, хоть кричите, хоть не кричите. Правда, никто и не кричал. Изя Бронштейн сказав «доброе утро» маме и Ивану Кузьмичу из пятой квартиры, в черных нарукавниках пошел на работу. Дядя Сеня кушал копченую скумбрию с помидорами, а тетя Мира выносила из своего полуподвала стулья, коробки, салфеточки, кастрюли. На выгоревшей траве размещались подушки, покрывала, кактусы, кошачья миска, чемодан с выгоревшими фотографиями усталой Анны Павловой и белокурой Орловой. Иван Кузьмич из пятой квартиры предположил, что сегодня может пойти дождь. Очень вежливо предположил. Тетя Мира никогда не ругалась, тетя Мира умела смотреть из-под дужки очков, перетянутой синей изолентой так, что лучше бы она ругалась.
Копченая скумбрия дяди Сени не кончалась, как не иссякали вещи, выносимые из убираемого помещения. К вышеперечисленным добавились засиженные мухами пейзажи в изящных багетах, ведро с игрушками любимого внука Мишеньки, нафталиновые шляпки-платья-жилетки, потом на глаза соседям показалась шикарная чернобуровая горжетка, встряхнулась и повисла на спинке стула.
- Тетя Мира, а вы патефон включать сегодня будете? – орет Серега Шкалик. Он только что прибежал с Привоза, и пахнет свежими булками с корицей. Шкалик вечный второгодник, вечный вратарь дворовой футбольной команды и вечная головная боль соседей.
- А тебе, какое дело, до моего патефона? – глаза тети Миры близятся к зловещей границе дужки очков.
- Да мне дела нет до вашего патефона, целуйтесь с ним на здоровьячко, только в прошлый раз, когда вы полы мыли хорошая песня играла.
- Какая песня и шо ты выдумываешь? У меня для Шкалика песен нет, кончились.
- Мирослава Игоревна, и в самом деле, может, музыку включите? Вам веселее убирать, а нам на душе приятно, - Иван Кузьмич правит бритву, поворачиваясь к двери тети Миры намыленной щекой.
Манит, звенит, зовет дорога.
Еще томит, еще пьянит весна,
А жить уже осталось так немного,
И на висках белеет седина.
Тетя Мира набирает воду из колонки в большое эмалированное ведро, снимает с порога ветошь и скрывается в своем полуподвале. Иван Кузьмич бреется до хрусткого скрежета по натянутой щеке. Шкалик лузгает нежареные семечки прямо из подсолнуха. Дядя Сеня разрезает тугой полосатый кавун. Большой серый кот сонно следит за воробьями.
Идут, бегут, летят, спешат заботы,
И вдаль туманную текут года.
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас уводит навсегда.
Голос Вертинского волнуется в такт неровностям пластинки. Августовское солнце греет чернобуровую горжетку тети Миры. Рыбаки спят и ждут вечернего клева. Мороженщик на углу Малой Арнаутской распродает уже третью тележку с холодными брикетами эскимо. Море принимает в себя тысячи разгоряченных тел.
И только сердце знает, мечтает и ждет
И вечно нас куда-то зовет.
Туда, где улетает и тает печаль,
Туда, где зацветает миндаль.
Тетя Мира меняет уже пятое ведро с водой. Иван Кузьмич смотрит на окно медсестры Любаши, завешенное ситцевыми в горошек шторками. Дядя Сеня угощает Серегу Шкалика арбузом. Шкалик шумно ест, причмокивает, сплевывает зернышки и мечтает стырить чудную горжетку тети Миры: «а сколько за нее грошей на Привозе могут дать?»
И в том краю, где нет ни бурь, ни битвы
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая ласковый и тихий Божий день.
На выскобленные влажные дощатые половицы опускается полосатая домотканная дорожка, возле кровати устелается «ковер» из плюша и синтетики, с грустными русалками. Подушки складываются горкой, пухло подбочениваются и накрываются кружевной попоной. Пейзажи вывешиваются на стены, стулья расставляются, горжетка укладывается в ящик комода, подальше от вороватых глаз Шкалика, чемодан прячется под кровать. Тетя Мира вытерает руки передником и приносит еще один арбуз, для всех, «и шоб вы не думали, повкуснее, чем у Семена».
И люди там застенчивы и мудры.
И небо там как синее стекло
И мне, уставшему от лжи и пудры,
Мне было с ними тихо и светло.