Чай вдвоем

Иванов
ЧАЙ ВДВОЕМ
История одного берлиоза


Это случилось после фестиваля джазовой музыки во Дворце культуры моряков – Он подошел и довольно развязно заявил:
- А вы неплохо играли.
Про неплохо – это было черт знает что такое. Мою гитару изначально забыли (Катька – зараза). Пришлось долго бегать, искать другую. Гитару дал какой-то японец – фестиваль был международный – донельзя приличный «Фендер». Правда он потом всю дорогу ходил хвостом, просил не перенастраивать, пришлось играть на подтяжечках, так как его гитара была настроена на четверть тона ниже. Но уж дали мы с этим «Фендером» по полной программе, особенно когда Катька сбилась и погнала лажу, а потом совсем умолкла, и надо было вытягивать на сплошной импровизации под Настькины барабаны. Да еще Фишер периодически встревал на трубе и в самое, что ни на есть яблочко, встревал, надо сказать. И Катька (умница все-таки) правильно поймала коду в последних четырех тактах и добавила мощи в нижнем регистре. В общем, вышло сильно. Сильно и агрессивно. Японец после нашего выступления прибежал за кулисы и чуть не плача впихивал гитару в мои руки: «Презент, плииииз, презент, плиииз» Пришлось взять… И вот когда я сидел на ступеньках перед входом во Дворец моряков – выжатый как лимон, лениво покуривающий сигару (подаренную американцами), потягивающий настоящий Скотч (англичане), поправляющий навороченный гитарный кофр (американцы) с лежащим внутри (МОИМ!) «Фендером», -  тут появился Он – вальяжный и ироничный.
- А вы неплохо играли.

Вы слышали когда-нибудь эту тему: «Чай вдвоем»? Нет? А зря. Фишер от нее просто с ума сходит. А вместе с ним сходим с ума и мы - Катя, Настя и я - жалкая кучка дилетантов от музыки. На месте Фишера я бы уже давно разогнал эту ненадежную компанию снобов и бездельников, но он нас терпит и даже любит. Мы его тоже любим, но я, например, еще люблю поэзию Бродского, музыку «Queen», Фрэнка Синатры, Шиннед О’Коннор, хороший коньяк, красивых женщин и сигареты «Pall Mall».
И это далеко не все. Я, конечно, мог бы продолжать, но боюсь, что это будет скучно. Самое главное - Фишер платит нам деньги за то, что пять раз в неделю мы по восемь часов в день сидим в комнате на четвертом этаже, принадлежащем непонятной совершенно организации, занимающейся благотворительностью, и изображаем из себя джазовых музыкантов. Причем неплохие деньги. По крайней мере, мне хватает на оплату комнаты в общежитии, коньяк и сигареты. И, естественно, на подарки женщинам. А за это я готов сколько угодно сходить с ума от «Чай вдвоем», тем более что мне эта тема тоже нравится.
               
                0

- Синкопа! - сказал Фишер с таким видом, как будто только что создал Вселенную.
- Синкопа - это движение, это мысль, это образ. Образ жизни, если хотите.
  Катя смешно потерла нос и чихнула. Настя невозмутимо блеснула очками, я поправил гитару.
  Фишер вздохнул.
- С первой цифры, - сказал он.

                1

  Солнце не жаркое, но греет прилично. Местность вокруг трудно назвать пустыней, поскольку в центре (пусть это будет центр) нее растет дерево. Не слишком большое, но достаточно раскидистое, чтобы в его тени уместились двое: я и Он. Земля под деревом мягкая, и Он лежит прямо на земле, упругий, поджарый. Легкий ветер шевелит подбеленную сединой шевелюру. Губы - тонкие, язвительные - раздвинуты в спокойной улыбке. Молодые подвижные глаза глядят на меня из-под высокого лба понимающе, с хитрецой.
  - Уйти ты можешь прямо сейчас, - насмешливо говорит Он. 
  Я сижу, обхватив руками колени, и ненавижу. Ненавижу Его. За то, что Он прав. За то, что Он не дает свободы выбора мне и поэтому прав.
  - Ну не расстраивайся ты так, - говорит Он, закрыв глаза. - У тебя есть три полновесных желания.
  Теперь голова Его откинута назад, подбородок смотрит вверх, горло открыто. Сейчас бы все и решить. Ребром ладони по горлу, короткий хрип - и все кончено.
  - Брось дурить, - шепчет Он, засыпая, - дверь открыта.
Я дергаюсь, как от удара, вскакиваю и оказываюсь в своей комнате.
  Подбегаю к двери, открываю ее, но там коридор. Сквозь дверь в соседнюю комнату слышится музыка и смех: у Кати с Настей опять гости.
  - Перехитрил, - шепчу я бессильно и захлопываю дверь.
  Комната три на четыре. Кровать, стол, настольная лампа, полка для книг. Книги - это все, что у меня есть. Нет, вру. Еще у меня есть Она. Она есть и Ее нет. Вернее есть, чем нет… но не у меня.
  Сигареты и спички в карман, надеть плащ, выскочить за дверь и бегом по лестнице вниз, на улицу, мимо вахтера на входе, мимо серых от быта и семьи мамаш с детьми у входа, мимо развешенного на детской площадке плохо отстиранного белья к трамвайной остановке.
  Остановка, трамвай, пересадка, остановка, мимо, вверх по лестнице, без стука рвануть дверь на себя: комната три на четыре, кровать, стол, настольная лампа, полка для книг, книги  - круг замкнулся.
  - Здравствуй, - говорит Она.
  - Ну, вот и здравствуй, - говорю я.
  Это Она - высокий лоб, немного курносый нос, узкий овал лица, полные, негритянские губы, спокойные доверчивые глаза - непонятная, не с первого взгляда различимая, красота. К тому же она ничего не смыслит в моде - Она филолог.
  Это Она и, как всегда, немножечко не она. Что-то опять переменилось неуловимо то ли в обстановке комнаты, то ли в ней самой, и я не могу понять что. Суетливо лезу в карман плаща и достаю пачку сигарет. Сигареты не мои - с ментолом. Я не люблю сигареты с ментолом.
  - Спасибо, что не забыл, - говорит Она. Серьезно, без кокетства.
Это Ее новая прихоть - сигареты с ментолом, и она по-настоящему благодарна мне за этот подарок.
  - Немедленно курить, - приказывает она, но приказывает мягко, без нажима.
  Я подчиняюсь. Я люблю ей подчиняться, когда вот так - мягко, без нажима.
  Подходим к раскрытому окну, через которое вместе с лучами вечернего солнца вливается стандартный набор уличной возни: грохот трамвая, шуршание автомобильных шин, пронзительные звуки гудков.
  Она прикуривает нервно от зажженной мною спички, прикуриваю и я. Я собираюсь сказать Ей нечто важное, и Она об этом знает.
  Вдруг Ее губы нервно дергаются, Она всхлипывает и утыкается носом в мое плечо.
  - Ну что ты? - нежно шепчу я, аккуратно выбрасывая сигарету в окно. - Ну что ты, солнышко?
  - Я люблю ее, - быстро, почти невнятно проговаривает она, - люблю, понимаешь? Что делать?
  - Ну что ты, - я нежно обхватываю Ее, глажу по голове, как ребенка, - Все мы кого-нибудь…
  Тут до меня доходит.
  - Вика? - спрашиваю я, отстраняя Ее от себя, пытаясь заглянуть в глаза.
  - Да, да! - кричит Она, но глаза прячет.
  - И давно?
  Она вновь утыкается в мое плечо.
  - А она?
  - Не знаю, - Она поднимает заплаканное лицо. - Кажется, нет.
  - Вы что, спали с ней?
  - Трахались, да?! - голос Ее становится жестким, холодным, - да, трахались! Да, я лесбиянка! Да, я…
  - Не кричи, - я нежно прикрываю Ее рот рукой. - А то об этом станет известно не только мне.
  Она трогательно шмыгает носом и сама отстраняется от меня, с надеждой заглядывая в мои глаза.
  - Ты останешься сегодня? - словно спрашивает, но приказывает Она. Опять мягко, без нажима.
  - Конечно, - говорю я. - Конечно.
               
                2

  Пять часов утра. Она, наконец, засыпает, уставшая, но, кажется, удовлетворенная. Я до сих пор не могу понять, когда же Она бывает удовлетворена, когда нет. Я тоже устал, но спать не хочется. Просто закрываю глаза и слушаю, как Она дышит - спокойно и глубоко, как море…

  Море. От яркого солнца волны дают блики и рассыпаются на прибрежном песке искристой россыпью. У самой кромки воды сидит Он и смотрит вдаль.
  -Это нечестно, - говорю я. - Ты сказал, что я сам должен открыть дверь.
Он оборачивается ко мне - лицо серьезное, но в глазах прыгают бесенята.
  - Считай, что это неофициальное приглашение, ни к чему не обязывающее. Можешь уйти немедленно – ЭТО в счет не идет.
  - Хорошо, - я сажусь на песок рядом с ним, - зачем я тебе нужен?
  - Я приглашаю тебя на охоту, - говорит Он. - Надеюсь, ты ничего не имеешь против охоты?
  - Охота? - я недоуменно пожимаю плечами. - На кого?
  - О, - смеется он. - Это будет великолепная охота. По старинным правилам: верный конь, добрый лук, острый меч.
  - Согласен, - я решаю принять условия новой игры. - Но дичь?
  - Это секрет, - Он вдруг становится серьезным. - Но обещаю, что дичь будет под стать охотникам.
  - Тогда вперед, - поднимаюсь я с песка. - Я готов.
  - Сначала переодеться.
  Рядом с ним появляется тюк с одеждой. Он развязывает его и передает мне высокие сапоги, кожаные штаны и куртку. Мы быстро переодеваемся.
  - Кони ждут, - говорит Он, указывая в сторону от моря.
  В указанном направлении, не далее чем в ста шагах, бьют копытами двое коней, рослых и крепких. Он первым добегает до своего скакуна и ловко вспрыгивает в седло. К седлу приторочены короткий меч в ножнах и лук с колчаном стрел. Я неумело взгромождаюсь на своего коня, благо тот стоит не шевелясь. Он пришпоривает, и его конь трогается, мой движется следом. Он громко свистит, и кони пускаются вскачь. Я чувствую, как скачка начинает увлекать меня. Я ору, как оглашенный, потому что это здорово - лететь на крепком скакуне, не разбирая дороги.
  - Дичь! - вдруг выкрикивает Он, указывая рукой на что-то впереди.
Я вижу впереди бегущего человека. Это игра. Что ж, я не прочь поиграть!
  Я начинаю смеяться, представляя лицо бегущего. Он выхватывает лук и стрелу, но держит их свободно. Я не могу понять, чего боится этот человек. Вдруг человек оборачивается, и я узнаю его - Маленький маэстро. Он был первым мужчиной у Нее. Только я успеваю это сообразить, как тенькает тетива, и Маленький маэстро падает со стрелою в шее. Я вижу его тело, распластавшееся на земле в предсмертной попытке спрятаться, скрыться от двух наездников, уже принесших ему смерть.
  - Дичь! - вновь выкрикивает Он.
  Впереди опять показывается бегущий человек.
  - Нет! - кричу я, но стрела уже вылетела, и ее не остановишь.
  Проносясь мимо лежащего человека, я успеваю разглядеть его лицо: Барон. У него тоже что-то было с Нею.
  - Дичь! - снова кричит Он. Впереди бежит женщина.
  - НЕТ! –  ору я и сваливаюсь с коня.
  На мгновение теряю сознание, а когда туман перед глазами рассеивается, вижу Его лицо, склонившееся надо мной. Лицо Его озабоченно. Он снимает с пояса фляжку и подносит к моим губам.
  - Выпей, - говорит Он. - Это поможет.
  Я бью что есть силы по его лицу и тут же вскакиваю. Он ошарашено смотрит на меня. Я бью еще раз. Голова Его дергается, на губах появляется кровь. Теперь с разворота, носком правой ноги в шею. Он падает, хрипит, но я уже вижу, что удар неудачен - кадык остался цел. Я склоняюсь над ним. Он задыхается, но скоро оправится.
  - Падаль, - шепчу я с ненавистью и разворачиваюсь, чтобы уходить.
  - Погоди, - сипит Он. - Не уходи.
  Я делаю шаг от Него.
  - Но ты же сам этого хотел! - хрипло кричит Он.
  Я сажусь на землю спиной к Нему. Голова трещит, как с сильного похмелья. Он опять прав. Я хотел этого. Сколько раз в мыслях я представлял расправу. Отчего ж теперь-то так погано?
  Я встаю и возвращаюсь к нему. Он лежит с закрытыми глазами.
  - Можешь убить меня, - шепчет Он.
  - Надо же, - говорю я, - какой суицид. А самому слабо? Самого себя слабо? Он открывает глаза и смотрит на меня, как будто видит в первый раз.
  - Слабо, - уверенно говорю я и смотрю туда, куда умчались кони. Вокруг только степь да серебристый ковыль, еле колышущийся на слабом ветру. Еще замечаю оброненную Им фляжку. Поднимаю, подношу к губам. Делаю первый глоток - коньяк! Именно то, что нужно. Фляжка становится пустой наполовину, когда я, наконец, отрываюсь от нее. Перевожу дыхание и ору: «Степь да степь круго-о-о-о-м, путь дале-о-о-к…»

                3

  - Ты кричал во сне, - говорит Она, деловито одеваясь.
  - Ты спешишь? - спрашиваю я, в упор глядя на Нее.
  - Да. Нужно в библиотеку. Яичница на столе.
  Подходит, торопливо целует, морщит нос.
  - Что-то не так? - интересуюсь я.
  - Такое впечатление, что от тебя постоянно разит коньяком, - говорит Она. – Ну, ладно, я ушла.
  И ушла.
  Я потягиваюсь в постели. Через шторы рвется луч света и щекочет мне ноги. Понедельник. Выходной. Скука. Пытаюсь заснуть, но быстро понимаю, что это бесполезно.
  - А как насчет встать и позавтракать? - спрашиваю самого себя, внимательно прислушиваясь к собственным внутренностям. Желудок радостно урчит, явно соглашаясь. Встаю, натягиваю шорты, подхожу к столу. Яичница, гренки, кофе.
  - Мда-а-а…
  Она обычно не готовит мне завтраки. Как-то я пытался ее убедить, что завтрак для здорового мужчины - это хорошо. Она согласилась, но когда утром я напомнил Ей об этом, закатила скандал. Больше я старался не нарываться.
  Вдруг дверь без стука отворилась, и на пороге возникла Вика. Увидев меня, она слегка опешила, и, клянусь всеми святыми, в ее глазах промелькнул страх.
  - С добрым утром, коллега, - как можно более вежливо поздоровался я. -Неважно выглядите - плохие сны?
  - Привет, - спокойно ответила она. - Сны действительно неважные.
  И улыбнулась. Когда она улыбается, то становится похожей на крысу. Вика по-хозяйски прошла и села на кровать.
  - Давно она ушла? - равнодушно спросила она.
  - Нет, коллега, недавно, - также равнодушно ответил я, демонстративно уплетая яичницу.
  - Почему «коллега»? Мне кажется, у нас разный род занятий.
  - Зато одни и те же женщины.
  - А ты пошляк, - удивленно замечает она.
  И тут мысль - и не мысль, а мыслишка даже, встряхивает меня, заставляет сделать приторно-вежливое лицо…
  - Может, тогда немного коньяку? - спрашиваю я, уже доставая из кармана плаща благоприобретенную фляжку.
  - А ты изменился, - не глядя на меня, говорит она.
  - Неужели? - скептически поднимая брови, сказал я. - И очевидно, в худшую сторону?
  - Не знаю, - очень серьезно ответила она. - Но раньше ты либо не хамил, либо не предлагал выпить после того, как нахамишь.
  - И все-таки? - я встряхнул фляжкой, изображая нетерпение.
  - Только чуть-чуть, - со странной покорностью согласилась она.
Я знал, что будет дальше. Это было уже сотни раз, по крайней мере, три.
  - Коньяк неплох, - сказала она.
  - Подожди, я сама, - попросила она.
  - Кровать скрипит, - заметила она.
  - Удачи, - сказала она и улыбнулась.
  - Крыса! - сказал я в закрывшуюся дверь.
  Через полчаса пришла Она.
  - Ты еще не вставал? - удивилась Она и тут же сообщила. - В подъезде встретила Викторию. Поболтали немного. Она прелесть, правда?
  Господи, мерзко-то как!
  - Знаешь что, солнышко, - медленно говорю я. - Я, наверное, пойду.
  Встаю, одеваюсь, целую в нос.
  - Опять коньяк, - морщится Она.
  - Ты не права, - говорю я. - Это мужской одеколон.
  - Странный одеколон, - Она удивленно распахивает ясные, доверчивые глаза.
  Бежать! Бежать!!! Бегу. По лестнице вниз, мимо, мимо, мимо, мимо, к трамвайной остановке. Трамвай тащится, как черепаха. Все вокруг придавлены понедельником и склоками. А еще мутным серым небом. Небом начинающейся весны, несущим обострение гайморита и тяжкое постзимнее похмелье.
  «Плохо ли вам, люди? Плохо ли вам так, как мне?» - вот что хотел сказать Белинский, а вместо этого написал о любви к театру. Он имел на это право.

                4

- Со второй цифры, - сказал Фишер, и это могло означать только одно: играем со второй цифры. Если бы это сказала Катя, то это бы означало, что пьем с дозы номер два. Но это сказал Фишер. Поэтому ничего не делаю целых шесть тактов. Потом соло. Чувствую, что не укладываюсь в темп. Играно-переиграно сотни раз, но сегодня не могу.
  - Сделай гитару тише, - строго говорит Фишер.
  С удовольствием убираю гитару почти на ноль.
  - Со второй цифры.

                5

  - Со второй цифры! - кричит Катя.
  Наливаем. Настя поправляет очки и, не морщась, выпивает. Катя просто вливает в рот. Барон делает «Ха!» и глотает. Философ трясет бородой: уже выпил. Я люблю этот момент, когда все уже выпили, а я еще нет.
  - Тару держишь! - укоряет Барон.
  Пью. Фаворит этого сезона - спирт «Royal».
  - Хорошо сидим, братцы! - восклицает Философ.
  Катя делает лицо все повидавшей женщины. Настя поправляет очки.
  - Между первой и второй, - потирает руки Барон.
Наливаем. Пьем почти одновременно.
  - Хорошо сидим, братцы!
  Все повидавшее лицо. Поправленные очки.
  - Между третьей и второй!..
  Наливаем. Пьем. Сейчас либо песни петь, либо танцевать.
  - Бутылка пуста, - сообщает Философ.
  - Даешь вторую! - требует Барон.
  - Играем в «бутылочку», - категорично заявляет Философ.
  - И вторую, - соглашается Барон.
 
  Незаметно исчезаю из комнаты. Почему-то не хочется ни второй, ни «бутылочки». Врываюсь к себе. Теперь Синатра, ночник, Бродский, чистые простыни.
«Нынче ветренно и волны с перехлестом скоро осень все изменится в округе смена красок этих трогательней Постум чем наряда перемена у подруги дева тешит до известного предела дальше локтя не пойдешь или колена сколь же радостней прекрасное вне тела ни объятье невозможно ни…»
В дверь постучали.
  «Синкопа!» - подумалось.
  - Открыто, - хрипло отозвался я, сделав сонные глаза.
Дверь открылась, на пороге возникла растрепанная Катя с бутылкой и стаканом.
  - Если ты со мной не выпьешь - будешь козлом, - уведомила она меня, присаживаясь на кровать.
Спирт из бутылки перекочевала в стакан без привычного «буль-буль».
  «Значит на дне. Чуть-чуть» - подумал я.
  - За любовь? - насмешливо спросил я, принимая стакан.
  - За Нее, - с пьяной многозначительностью ответила Катя.
  Ответ был хорош, и я улыбнулся.
  - Пей, - нетерпеливо подтолкнула Катя.
  Я выпил все одним глотком и шумно втянул носом воздух.
  - Вот так, - засмеялась Катя. - Так ее, без закуси.
  «Ведь что-то ты, голуба, еще приготовила - покрепче спирта » - насторожился я.
Катя погрозила мне пальцем, будто догадавшись, о чем я думаю, и с легкостью факира выудила из нагрудного кармана рубашки вчетверо сложенный тетрадный листок.
  - Новое творение? - осведомился я.
  - О, да! - загадочно воскликнула она. - Внимание!  Исторические строки: «Здравствуй! Катя, Катюша, Катенька! Сама судьба…» Впрочем, читай сам, я, кажется, пьяна.
  - Послание очередного поклонника? - попытался пошутить я, но глаза уже бежали по строкам, написанным столь знакомой рукой.
  «…Сама судьба столкнула нас на этом пути, сама судьба. Я знаю о тебе все, даже то, о чем другие не догадываются. И я люблю тебя, слышишь, люблю такую, какая ты есть»
Я оторвался от письма и взглянул на Катю. Она расслабленно лежала поперек кровати, выражая полное безразличие, но глаза из-под прикрытых век настороженно наблюдали за мной.
  - Настя спит? - как бы невзначай поинтересовался я.
  - Давно, - Катя невольно скривила губы.
  - Тогда закрой дверь, а в кармане плаща есть коньяк, - я вновь углубился в чтение.
  «Ты понимаешь, о чем я говорю, Катенька. Ведь ты не такая, как все. Клянусь, я не хочу мешать вашим взаимоотношениям с Настей, но дай мне хоть надежду…»
Я отложил письмо и улыбнулся.
  - Уже прочел? - удивилась Катя, доставая из тумбочки коньячные рюмки и разливая коньяк.
Катя нагнулась, подавая мне рюмку, и в вырезе рубашки мелькнули нестесненные лифчиком крепкие маленькие груди.
  - Прочел вполне достаточно, - равнодушно сказал я. - Полнейший плагиат. Это я уже читал, кажется, у Цветаевой.
  - Даже так, - рассмеялась Катя, но смех ее был нервным, стесненным.
  - Так значит, за любовь, - я приподнял рюмку.
  - За любовь, - прошептала Катя, поднося свою рюмку к губам.
  Я отобрал у нее рюмку и вместе со своей поставил на тумбочку. Я чувствовал, как что-то закипает во мне, отнюдь не сладостное, не похотливое, но то ли досада, то ли злость, то ли боль потери, не знаю. Я схватил Катину рубашку на груди и рванул. Послышался звук падающих пуговиц, в ее глазах на мгновенье промелькнул страх, но моя рука уже гладила ее грудь, а вторая расстегивала молнию на джинсах. Катя прерывисто вздохнула и откинулась, но я успел обхватить ее за плечи и притянуть к себе…

                6

  Это было уже утром. Я чувствовал себя хреновейше от ядерной смеси спирта и коньяка. А еще оттого, что всю ночь выдавливал из себя порывы страсти.
  «Вот она - импотенция!» - шевельнулась злорадная мысль. В дверь постучали.
  - Кто там? - неохотно отозвался я.
  - Катя у тебя? - послышался Настин голос.
  Я растолкал Катю, и она спросонья полезла целоваться.
  - Но-но, - я придержал ее за плечи. - За тобой пришли.
Катя моментально проснулась.
  - Настя, я сейчас, - торопливо заговорила она, выскакивая из постели, одеваясь.
  Я дотянулся до сигарет и закурил. Катя натянула джинсы на голое тело и попыталась застегнуть пуговицы на рубашке, но их осталось только две.
  - Эх ты, ухажер, - обиженно проговорила она.
  - Возьми в шкафу любую, - спокойно ответил я, с чувством глубокого удовлетворения наблюдая за ее сборами.
  Катя открыла шкаф и схватила первую попавшуюся рубашку.
  - Катя! - вновь донесся Настин голос, близкий к истерике.
  Катя, наконец, справилась с одеждой и рванулась к двери, но вдруг остановилась, словно забыла что-то и повернулась ко мне.
  - Ну? - спросил я.
  - Спасибо тебе, - выдохнула она разом, как будто давно готовила эту фразу. Я был обескуражен, но попытался не выдать удивления.
  - Я никогда не думала, что мужчина сможет вот так, без траха, только чувствами…
  - И тут меня прорвало: я хохотал, как сумасшедший, ржал, как полковая лошадь. Дверь хлопнула - на один миг я увидел Настины очки. И перестал смеяться.

                7

  Я знаю о нем достаточно, чтобы не ошибиться - это он. Он старше меня на восемь лет. Умен. Элегантен. Красноречив. Умен, но без зауми. Элегантен, но не модник. Красноречив, но не краснобай. Тонкие черты лица, но губы излишне женственны, податливы. Я даже поймал себя на мысли, что с ним было бы приятно целоваться…
  - Я таким Вас себе и представлял, - Маленький маэстро непринужденно сел на кровать, положив ногу на ногу. - Этаким цивилизованным дикарем. Силен, напорист, неустрашим. Служили в армии?
  - А ты? - дружелюбно до приторности парировал я.
  Я заметил, как его покоробило мое «ты». Он немного напрягся - сцепил руки на коленях. Ничего. Пусть не расслабляется. Я и в морду могу въехать, если что. Козел…
  - А ведь Вы и в морду можете… - удовлетворенно заметил Он.
  - Не заржавеет.
  - Послушайте, - он замолчал на секунду, словно не мог подобрать формулу следующего вопроса и вдруг… - А убить? Убить человека можете?
  - Ты хочешь знать: могу ли я убить человека? - медленно проговорил я и щелчком скинул с его плеча воображаемую пушинку.
  - Теоретически… - он отшатнулся от моей руки.
  - Болтать можно сколько хочешь. Все познается в деле, - ласково прошептал я, приблизив к его лицу свое лицо. Настолько близко, что наши губы почти соприкоснулись. Его язык с усилием разжал побелевшие губы, скользнул по верхней и тут же нырнул обратно, оставив яркий, влажный след. Я взглянул в его глаза. Я ждал чего угодно: ужас, паника, мольба о пощаде… Но в его глазах пульсировало ожидание. Страх и ожидание. Не тот страх, который я желал бы увидеть, но страх непонимания.
  - А может тебя трахнуть? - так же ласково прошептал я.
  И отодвинулся. Ровно на сантиметр. Чтобы лучше видеть его глаза.
  - Зачем вы… - он отвернулся. - Так?
  Я достал из тумбочки рюмки.
  - Я не буду пить, - предупредил он.
  Я тут же спрятал одну рюмку обратно. Подумал и спрятал вторую.
  - Что тебе нужно? - все таки я стал хозяином положения, значит можно быть слегка помягче. - Зачем ты пришел?
  Он пожал плечами.
  - Не знаю.
  - И все-таки?
  - Хотел познакомиться.
  - Ну и как?
  - Я вполне удовлетворен.
  - Уже? - ухмыльнулся я.
  - Пошленький вопросик, - Он встал с кровати и одернул полы пиджака. - Мне пора.
  - А чего ты ожидал от дикаря?
  - Чего угодно, но не пошлостей.
  - Даже так? - его ответ поставил меня в тупик. - Чего угодно - это чего?
  - Ну… - он нахмурился. - Я все-таки был…
  - Ее первым мужчиной?
  - Да, - резко. Навязчиво резко ответил он.
  Вот, значит, что тебя волнует! Пришел взять реванш. Месть за женщину. Красавчик ты мой… женственный.
  - Теперь понятно - откуда у нее лесбийские наклонности. Когда первый твой мужчина - женщина, поневоле…
Он как-то по-женски неумело влепил мне пощечину. Я мог бы отклониться, мог перехватить его руку и вывернуть до хруста в суставах. Но я лишь неодобрительно покачал головой и участливо спросил:
  - Руку не отшиб?
  Он выпрямился. Бледный, стройный с раздувшимися ноздрями. Сейчас он был красив.
  - И все-таки вы мне нравитесь, - произнес он, словно подписывая себе смертный приговор. - Прощайте.
  И вышел.

                8

  Репетиция закончилась быстро. Фишер был не в духе: наорал на меня и на Настю.
  Настя не замечала меня в упор, Катя была подавленной и молчаливой. После репетиции Настя с Катей быстро собрались уходить, но сверток с трусиками, рубашкой и письмом я передать успел. Маша проследила глазами сверток и ничего не спросила.
  В студии мы остались вдвоем - Фишер сидел на стуле посреди комнаты и осматривал свою трубу, словно видел впервые. Странная обреченность чувствовалась в его расслабленных руках, в безвольно опущенной голове.
  «А ведь плохо мужику-то» - шевельнулась ленивая мысль.
  - Слышь, Фишер, - я поставил стул перед ним и сел. - Хочешь коньяку?
  - Коньяку-у, - устало протянул Фишер и откинулся на спинку стула.
  - Ну да, - я ободряюще подмигнул.
  - Так вот на что уходит твоя зарплата, - обвиняюще взглянул на меня Фишер.
  - Ошибаешься, - улыбнулся я. - Коньячок абсолютно дармовой. К тому же, отличного качества.
  - Ого, - удивился Фишер и положил трубу на пюпитр. - Ну, тогда давай.
  Я встал со стула, подошел к вешалке, достал из кармана плаща фляжку и передал ее Фишеру. С видом знатока Фишер  встряхнул ее и поморщился: меньше половины. Вдруг он запрокинул голову и поднес фляжку ко рту. Темная, пахучая жидкость свободно потекла из фляжки в рот. Сделав несколько больших глотков, Фишер резко опустил фляжку и шумно втянул носом воздух.
  - Мда-а-а, - на выдохе сказал он. - Коньячок ничего себе. А фляжку я явно недооценил.
  Я скромно налил в пробочку и медленно, со смаком выпил. Коньяк действительно был восхитителен. Почему-то раньше я этого не замечал, просто знал, что он хорош. Да собственно, мало ли чего я раньше не замечал. Я и с Фишером раньше не пил. Предлагать предлагал, да он отказывался. Всегда.
  - Слушай, Фишер, - я причмокнул губами (ну очень хорош коньяк). - А у тебя женщина есть?
  - Зачем?
  - Ну, - я опешил. - В театр ходить, на концерты, да и вообще…
  - То есть?
  - Что? - я окончательно был сбит с толку.
  - Что вообще?
  С Фишером обычно трудно общаться, но я не думал, что до такой степени.
  - Ну, любить, подарки дарить…
  - Спать с ней, - продолжил сам Фишер.
  - Почему бы и нет?
  - Ерунда все это. Проходящее.
  - Ого! - такого я от Фишера не ожидал. - А как же любовь? Или Ромео и Джульета, к примеру?
  - Балбес он был, твой Ромео. Если б не Шекспир, никто бы и не помнил: как его на самом деле звали. А вот Шекспир - это по большому счету.
  - Не в Шекспиры ли ты метишь, а, Фишер? Но он то знал толк в женщинах.
  - Ладно, успокойся. Есть у меня женщина, есть. И в театр я с ней хожу, и на концерты, и вообще… Дело не в этом.
  - А в чем?
  - Все, расходимся. Завтра к десяти, не опаздывай.
  - Так в чем дело-то, Фишер?
  Фишер снисходительно посмотрел на меня и улыбнулся.
  - Имеющий уши, - отчетливо произнес он. - Имей и душу.

                9

  Я всегда заранее чувствовал Ее приход. За час или за два до стука в дверь сердце вдруг дергалось и срывалось куда-то вниз, в омут, и рвалось, пытаясь вынырнуть. Первым моим побуждением было: бежать. Я шагнул к двери, схватив плащ. Дверь захлопнулась за мной.
  - Бежишь?
  Он был спокоен, солнце жарило. Ни ветерка. Дерево казалось нарисованным, если бы не тень, в которой лежал Он, расслабленный, невозмутимый. Впрочем и тень казалась нарисованной. Грубо и некрасиво.
  - Ты опять решил меня пригласить? - напряженно спросил я, медленно подходя к нему.
  - Я думал, я тебе нужен, - проговорил Он, улыбнувшись. - Извини.
И щелкнул пальцами. И опять комната. Моя комната. И плащ на вешалке. И сердце, падающее вниз…
Шаг к двери, плащ, дверь, солнце, дерево, тень. Он.
  - Извини, - улыбается Он и щелкает пальцами.
Комната. Плащ на вешалке. Шаг к двери, плащ, дверь, солнце, дерево, Он.
  - Скажите пожалуйста! - смеется Он и щелкает пальцами. Комната, плащ на вешалке, шаг к двери, плащ, дверь…
  - Ты уходишь? - на пороге стоит Она.
Видимо, на улице был дождь - от нее пахнет свежестью и мокрыми листьями.
  - Да… нет, - сконфуженно говорю я и впускаю ее в комнату.
  - Тебя не было пять дней, что-нибудь случилось? - она смотрит на меня, как на напроказившего школяра.
  «Боже, какая неподдельная тревога» - язвительно подумал я.
  - Знаешь, голубушка, после смерти на похороны дают три дня, а через пять ты могла бы посетить мою, уже не совсем свежую могилу.
  - Я что, не вовремя? - попыталась обидеться Она.
  - Да брось, - я скинул плащ на пол и сел на кровать. - Это я мог бы придти не вовремя.
  - Что за ерунду ты говоришь, - Она всерьез надула губы.
  - Ну-ну, солнышко, не обижайся, а то ведь зайдешь к тебе - а у тебя Вика. Или…
  - Или?.. - вздернула подбородок Она.
  Я встал в позу и продекламировал: «Катя, Катюша, Катенька! Сама судьба свела  нас на этом пути, сама судьба…»
  - Слог-то какой, а! - я расхохотался. - Дальше продолжать?
  - Ничтожество! - прошептала Она.
  Губы ее побелели, глаза метали молнии.
  - Ты вскрыл письмо! Ты прочел! Ты…
  - Трудно не прочесть то, что тебе суют под нос с издевкой. Мне-то, собственно, наплевать… Но, знаешь ли, не люблю выглядеть дураком не по собственной вине.
  - Это Катя… - прошептала она и попыталась упасть в обморок, но я даже пальцем не пошевелил, и обморок был отменен.
  - Знаешь что, любовь моя, - нарочно растягивая слова, проговорил я. - Почему бы тебе не пойти куда-нибудь? Например, в гости к Кате.
  - Подожди, - торопливо заговорила она. - Я объясню…

                ЕЕ РАССКАЗ
  «Жила на свете девочка, и звали ее В. Девочка эта в шестнадцать лет подверглась насилию со стороны мужчины и больше не знала мужчин (я понял - не трахалась). А в семнадцать эта девочка познакомилась со взрослой женщиной и они полюбили друг друга (я понял - трахались). Но девочка В. очень переживала и через год уехала в другой город. Там она познакомилась с девочкой, которую звали К., и В. полюбила К. (не понял) Но К. не любила В., и все-таки спала с нею (все-таки трахались). Потом К. сказала В.: «уходи». В. очень переживала, но встретилась с другой девочкой, которую звали Н. Они долго дружили (не понял) и Н. полюбила В. И В. тоже полюбила Н. Они были вместе (вот теперь понял!) долго и В. рассказала Н. о своей любви к К. Н. была потрясена вероломностью К. и решила отомстить за В.: влюбить в себя К. (понял) и жестоко бросить…»
К концу рассказа я понял, что тупею от всех этих девочек и их люблю - не люблю.
  - Так, подожди, - я поднял с пола плащ, вынул фляжку из кармана и, как Фишер недавно, хлебнул из горла. После доброй порции коньяка мысли мои приобрели некоторую направленность.
  - Кто же и кого любит-то? - спросил я обреченно.
  - Я люблю тебя, - сказала Она, как нечто само собой разумеющееся.

                10

  Он лежал в своей излюбленно позе: на спине, руки под головой, глаза закрыты, нога на ноге.
  - Мне нужен твой совет, - сказал я, садясь рядом и обхватывая колени руками.
  - Ну? - равнодушно спросил Он, не меняя позы.
  - Мне нужен твой совет, - повторил я.
  - Верю, - сказал Он, меняя ноги местами.
  - Черт возьми! Мне нужен твой совет! - заорал я, вскакивая.
  Он приоткрыл один глаз и посмотрел на меня, словно оценщик на лошадь.
  - Тебе нужен мой совет, - переспросил Он. - Я правильно понял?
  -Да!
  - Тогда не ори на меня, - проговорил Он и снова закрыл глаза.
  Я бы убил его, но мне нужен был Его совет. Я развернулся и пошел. Пошел, куда глаза глядят. Минут десять я шел по пустыне, и вдали показалось дерево. И под деревом лежал Он.
  - Мне нужен твой совет, - опять садясь с ним рядом, тихо сказал я. - Пожалуйста, ответь мне.
  - Я внимательно тебя слушаю, - Он перевернулся на бок, положив голову на локоть.
  И вдруг я понял, что мне нечего Ему рассказать. Ну, действительно, не говорить же с Ним о девочках и их любовях.
  - Ну? - в его голосе появились нотки нетерпения.
  - Я уезжаю, - выдавил я из себя. И вдруг понял - я нашел выход!
  Это же так просто - уехать! Плюнуть на все, собрать манатки и на поезд.
  А там хоть трава не расти. Другой город, другие люди, другая работа…
  - Другая женщина, - продолжил Он. - Другие проблемы. Почему бы нет?
  - Но…
  - В бабах ребятеночек наш запутался. Себя жалеть начал.
  - Меня никто не жалел.
  - А ты-то сам кого-нибудь пожалел.
  - Я…
  - Ну, давай. Вспомни. Напрягись. Хочешь, помогу?
  - …
  - По глазам вижу - хочешь. Хочешь, чтоб я назвал имя человека, однажды обласканного тобой. И такой человек, как ни странно, есть. Фишер. Ему очень плохо было, а ты ему коньячку дармового от щедрот своих…
  - Заткнись!
  - Ух, как мы злимся. Ух, как мы правды-то не любим. Как мы себе врать-то привыкли, даже в мелочах врать. Ты же извратил все, что в тебе ценного было: Любовь, Честь, Достоинство. Если тебе говорят о Любви, то ты подозреваешь только постель; о Чести - стоимость в рублях…
  - Никогда!
  Теперь мы оба стояли на ногах - лицом к лицу.
  - Врешь. О Достоинстве - ну разве что о своих мужских достоинствах - и эту могу, и эту могу…
  Я ударил его. Так бить меня никто не учил. Он сразу упал, после первого удара, но я продолжал бить его ногами - в лицо, в живот, в пах. Я остановился только тогда, когда понял, что Он уже не корчится под ударами. Я склонился к Его лицу - оно было страшным, почти не живым. Он дышал еще - сипло, захлебываясь.
  - Скучно-то как, - прошептал Он.
  - Что? Повтори! - я схватил Его за рубашку на груди и одним рывком поставил на ноги. Попытался поставить, но Он повис на моих руках, словно мешок.
  - Осталось только два, - просипел Он и улыбнулся разбитыми в кровь губами.

                11

  Деньги. Деньги. Мне нужны деньги. Много, прямо сейчас. МНЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ! И к чертям собачим из этого города, из этого болота. Навсегда. Туда, где никто тебя не знает, где нет сложившейся системы обязанностей и взаимозачетов по каким-то дурацким долгам, которых никому не должен, но они есть. И подальше. И желательно, чтоб никто не разговаривал на твоем языке. В Париж! Туда, где женщины глупы и прекрасны, а мужчины богаты и снисходительны. И самому стать богатым и снисходительным! И будет все легко и просто!
  «Энск - пятьдесят четвертый срочный - третья кабина» Я вошел в указанную кабину, снял трубку и придавил ее к уху. «Говорите»
  - Мама! - закричал я. - МАМА!!!
  - Алло. Вы слышите меня?
  Голос в трубке был мне совершенно незнаком.
  - Мама? - спросил я.
  - С вами разговаривает юрист из нотариальной конторы. Я вынужден сообщить вам очень неприятную новость - ваша мама скончалась сегодня утром. По завещанию вы единственный наследник.
  - Мама…
  - Общая сумма наследства около двух миллионов рублей. Вам необходимо приехать и принять управление наследством. Либо вы можете передать управление и решение вопросов по наследству нашей нотариальной конторе. Через три дня мы сможем предоставить вам полный отчет по наследству, через пять вы сможете полностью распоряжаться наследством.
  - Мама…

                12

  Философ торопливо разливал водку по стаканам. Барон, вальяжно развалившись, вещал:
  - Главное в жизни - знать, чего хочешь от этой самой жизни. Вот Философ, например, знает.
  - Ни фига я не хочу, - мрачно ответил Философ, раздавая стаканы.
  - А водка?
  - А это уже провокация.
  - Хочет! - подвел итог Барон. - И я хочу водки. И все хотят водки. Разница только в том, что у одних есть водка, а у других ее нет. Еще можно хотеть женщин и денег.
  - И все? - Философ презрительно глянул на Барона.
  - Все.
  - Фуфло ты, бля.
  - Зато себе не вру, как другие. Я честно спрашиваю: хочешь? Если хочешь - на. Если нет - на нет и дела нет - никаких соплей.
  - Я и говорю: фуфло.
  - А сам-то? - обиделся Барон.
  - Да и я - фуфло, - глядя в пол, признался Философ.
  - За это и выпьем! - приободрился Барон.
Чокнулись. Выпили.
  - Между первой и второй, - потер руками Барон.
  - Хорошо сидим, - тоскливо заметил Философ.
  Налили. Чокнулись. Выпили.
  - Еще бы пару женщин, - мечтательно проговорил Философ. - Для кумпании.
  - А я, мужики, уезжаю, - наконец и я нашел, о чем поговорить.
  - Ого, - удивился Философ. - Далеко?
  - В Париж. Хочу в Париж.
  - Ну да? - Барон пьяно улыбнулся. - Точно, что ли?
  - Факт.
  - Езжай в Гагры, - Барон стал серьезным и навязчивым. - Точно говорю. Там теплынь. Девки круглый год в купальниках, а то и вообще… А еще там миндаль. Видел, как миндаль цветет? Запах - обалдеть!
  - Постой, - Философ тряхнул бородой и с трудом навел глаза на меня. - А как же Фишер? Музыка?
  - На такую лафу, - небрежно проговорил я. - Фишер десяток музыкантов найдет. А мне надоело.
  - Значит решил?
  Философ вдруг показался мне неожиданно трезвым.
  - Решил.
  - Ну, тогда не оглядывайся. Назад не оглядывайся. При вперед и все будет чики. Главное вперед. До следующей станции. И по кругу, по кругу: на манеже наездники, пыль из-под копыт - аллюр три креста. Красота! Сила! Грация!
  - Иго-го, - Барон изобразил лошадь.

                13

  Перрон ворочался людским месивом, поворачиваясь то сидящими на тюках китайцами, то скучающим нарядом милиции, то деловитой кожаной спиной мелкого мафиозо из вокзальных.
«Поезд номер сто сорок до станции Москва отправляется с первого пути» - гундосо объявил селектор.
  - Все, - выдохнул я и отвернулся от окна.
  - А вас никто не провожает?
  Прямая челка из-под берета, простенькое пальтецо, явно не новое, распахнутые настежь глаза - немыслимо синие глаза.
  - Никто.
  - Странно.
  - Почему?
  - Вы красивый.
  - Ну, это не повод.
  - А я вас знаю.
  - Это тоже не повод.
  - Вы играли на гитаре на вечеринке у Н. Вы еще показались мне таким странным. У вас было лицо…
  Стоп. Там, за окном. Ну же, повернись, ну.
  - Ой, а вы говорили: никто.
  Вагонное окно медленно проплывало мимо Него. Глаза Его глядели на меня насмешливо, вызывающе. Ладонь правой руки, поднятая до уровня глаз, медленно сжималась и разжималась. Губы шевелились - Он что-то говорил мне.
  - Сука! - прошипел я и сорвался с места.
Оттолкнув проводницу на входе, я спрыгнул на перрон и, не удержавшись на ногах, свалился под колеса…

  - Скажу тебе честно, - Он стоял надо мной и издевался, - выглядишь ты не ахти. Три отдельно взятых куска мяса и ничего более.
  Я лежал, вернее, то, что от меня осталось, лежало на рельсах и наблюдало за возней вокруг. Истошно кричали женщины: ошарашенный наряд милиции пытался по радио связаться со скорой помощью; китайцы с испугом тыкали пальцами в мои останки.
  - Что ты говоришь? - Он склонился надо мной, - ничего? Да, прости, я забыл: ты у нас теперь молчун. Но даю тебе шанс высказаться. Одно слово – последнее желание, не более. Но это последнее желание, пойми. В этом желании ты должен выразить все. Все свои стремления, мечты, привязанности. Все, что ты хотел сказать напоследок человечеству, друзьям, близким и товарищам по работе. Хорошенько подумай - всего одно желание. В этом желании должны проявиться все твои чувства: любовь, ненависть, социальная справедливость, долг перед Родиной… Ну и остальная чушь и дребедень.
  Он выпрямился и ткнул в меня пальцем.
  - Говори!
  Это было больно. Это было безумно больно - открыть рот и сказать слово. Я не мог вдохнуть воздух - у меня не было горла - а значит, нечем было пропихнуть слово наружу, к свету, к людям. Я смог только беззвучно пошевелить губами.
  - Что? - разочарованно переспросил Он. - Это твое последнее желание? 
  Он обмяк, словно в нем сломался стержень, до этого момента державший его в напряжении.
  - Скучно-то как, - прошептал Он. - Скучно-то как, Господи. Он жить хочет, веришь ли?

                14

  Дверь открыла Вика.
  - Ее нет дома, - заявила она категорично.
  Халатик делал ее какой-то очень домашней, очень здесь к месту.
  - Она придет скоро?
  - Она не хотела бы с тобой больше встречаться.
  - Почему?
  Дверь захлопнулась.
  Я облокотился спиной о стену напротив и сполз вниз.
  Так Она меня и нашла: сидящим спиной к стене, с опущенной головой.
  - Здравствуй, - сказала Она.
  - Здравствуй, - сказал я.
  - Ты плохо выглядишь. Заболел?
  - Нет, выздоровел.
  - Что-нибудь случилось?
  - Я люблю тебя.
  - Я тебя нет.
  - Я знаю.
  - Тогда зачем?
  - Мне плохо.
  - Температуру мерил?
  - Я схожу с ума.
  Она присела рядом.
  - Может, врача вызвать?
  - Не надо.
  - Так, хватит. Идем в комнату. Тебе нужно выспаться и ни о чем не думать. Все пройдет, вот увидишь.
  Она говорила, как врач. Врач. Смешное слово «врач». Один корень с глаголом «врать».

  Если Маленький маэстро и был ошарашен, то внешне это никак не выражалось.
  - Проходи, - просто сказал он, едва увидев меня у двери. - Долго ждал?
  - Да нет, собственно…
  - Забавно. - Он взглянул на меня недоуменно. - Что-нибудь случилось?
  - Почему ты так решил?
  - Лексика несколько изменилась. И, пожалуй, интонации.
  - Да. Случилось.
  - Ясно, - он надел тапочки и зашлепал на кухню. - Есть хочешь?
  - Да.
  - А выпить?
  - Пожалуй.
  - А если ты у меня поживешь с месяц, ничего?
  - Как ты догадался?
  - Считай, что откровение свыше, - он улыбнулся. - Заваливайся на диван. Он добрый и мягкий. Может, немного музыки?
  Диван действительно был добрый и мягкий. А еще на стене висела фотография: Он и Маленький маэстро. В обнимку.
  - Кто это?
  - На фотографии? Случайный знакомый. Иностранец. Привязался в парке: «Фотогравфирт, пожалиста-а!»
  - А я стихотворение сочинил. Короткое. 
  - Ну-ну. Изобразишь?
  Я прокашлялся и с выражением прочел:
«Глупость и мудрость составляют основу
          Бытия. Это не догма, но
          Принцип. Как принцип коровы -
          Производимые ею молоко и говно»
  - Да вы, батенька, философ, - рассмеялся Маленький маэстро. - Знаешь, однажды мне рассказали сказку - не сказку, а так, небылицу. Про одного музыканта. Он так поразил Бога своей игрой, что Бог подарил ему три желания. Три самых заветных желания. Но когда они исполнились, Бог удивился низменности и мелочности желаний музыканта. Он был поражен тем, что тот, кто в музыке так близок к Богу, может быть так приземлен во всем остальном. И тогда Бог пожелал, чтобы этот музыкант оставался жив до тех пор, пока не найдет другого музыканта. Равного ему по таланту, но более высокого в помыслах и желаниях. И с тех пор этот музыкант ищет, и… не может найти.
  - А… - я вдруг почувствовал, как в горле пересохло. – Давно это было? А кто был этот музыкант?
  - Уууу, я и не помню, - улыбнулся Маленький маэстро. – Эту сказочку я слышал еще на первом курсе консерватории. Кстати, о музыке – «Чай вдвоем»! Изумительная тема…
0
  - Где ты был? – Фишер смотрел на меня, как Керенский на пролетариат.
  - Я болел.
  - Предупреждаю всех, - Фишер ткнул трубой в сторону Кати и Насти. – В любом случае надо предупреждать меня. Ясно?
  - Ясно, - ответила за всех Катя и заулыбалась, Настя невозмутимо поправила очки.
  - Все, садись, - кивнул он мне и перелистнул партитуру. – С первой цифры. От начала до конца. Без остановок.