В лучшем форматировании:
http:///camopu.rhorse.ru/tswetayewa.html
Дано мне болеть тобой...
(три стихотворения)
Цветаевой
* * * *
Во мне разболелось имя - Девочка. Салочки или лапта.
Осколком былой войны. И, уворачиваясь от касаний,
Ты ноешь во мне, Марина, В смехе струящемся ускользала,
Из памятной глубины. Как воплощённая быстрота...
Изменчива, неуловима, В смехе струящемся - дерзость и вызов.
Рвануться и убежать Гибнуть? - Так гибнуть в походе на "ты".
Любила. Ещё любила Голуби томно рокочут с карнизов,
Ознобом зари дышать. И обречённые стонут коты...
Марина - крик чаек, море, Фея Зари с приглашением алым.
Где пеной шуршит прибой. И, повторяясь в словесном кругу -
Забвение переспорив, Маленький перстень. Букетик фиалок -
Дано мне болеть тобой... Жалкий,- как птенчик у шепчущих губ...
Худенькие плечики, уворачивающиеся от хлестких ладошек детворы, мечущейся по выпяченной желтым, въедливым солнцем поляне. Мечутся, по-взрослому приходя в азарт, с почти настоящим остервенением и криками "Сали!"
Великий талант избегать липких загребущих лап, жадных погребающих волн, и вообще, захватывающего, подавляющего всеобщего волочения - вслед за маячащим у горизонта Идолом, или Вождем, или иным отказом от собственного пути. Она всегда шла по своей тропе. Даосы сказали бы, что она чувствовала свое Дао.
Дерзкая, отчаяннная девчонка, то замиравшая, то от малейшего дуновения раскатывающая, разливающаяся во всю ширь, затапливая собой удивленных гостей. "Хотите, я вам почитаю?" - и читала стихи, ни на кого не глядя, чисто и легко, как бы трогая струны ("торкая" - сказала бы она) где-то рядом, но и не здесь - в соседнем, параллельном пространстве.
Глубинное свойство не поддаваться загребающей пятерне эпохи, землячествам поэтических цехов - всему, что стесняло движения, не позволяя рассмеяться в лицо, или просто убежать, забыв собеседника, целый мир, - глубинная эта свобода создавали вокруг нее удивительный ореол - пугающий и манкий.
** Но играла дудочка Крысолова и приближалась черная гладь озера. **
Ариадна вела к Минотавру. Этот зверь убивал безразличием и невниманием. "Здесь мне быть невыносимо, а там - невозможно". Невозможно. Но у судьбы и поэзии свои резоны. Сдвигались стены, выстраивая тот самый единственный коридор, который укажет один единственный путь. Под ногами потрескивал лёд. Зрячая среди слепых, она смотрела на готовящуюся ловушку, разворачивающуюся панораму собственного конца, и понимала, что иначе нельзя, и что, кажется, и подходит срок оплаты по векселям. Черный человек подощел сзади и положил руку на плече, и она не пошевельнулась. Вырваться и убежать больше было некуда. Блок и Маяковский улыбались холодной улыбкой покойников и ничего не советовали, только смотрели, холодно и отстраненно свидетельствуя с той стороны - не звали и не отговаривали. Шел :.. год
Играла музыка. Все чаще играла печальная музыка. В отчаянье появился привкус освобождения - еще немного и рухнет невыносимый груз вздыбившихся, нагромоздившихся торосами дней. Дышать стало почти невозможно. Почти физически чувствуя удушье, она механически продолжала делать заученные движения, механически цепляясь за соломинки, которые уже не предназначались ей. Время, на которое ее в этом мире благословил Творец, подходило к концу. "Прошу принять меня на должность посудомойки:"
** Вода - по грудь. **
Ариадна и Сергей как картонные фигурки, маячили где-то далеко, перемещаясь по кишечнику Минотавра, Мур один был близко и все чаще Марина замечала, что ее больше не связывает родство и даже материнство. Свобода, одиночество, отчаянье. Но странно - сверх всего - чувство облегчения, как после выполненного долга. Как будто вот-вот разрешатся затянувшиеся роды.
Хвала и предпочтение молвы Всегда загадочны утраты.
Елабуге пред прочею землею. В бесплодных розысках в ответ
Кунсткамерное чудо головы Я мучаюсь без результата:
изловлено и схвачено петлею. У смерти очертаний нет.
Всего-то было горло и рука, Тут всё полуслова и тени,
в пути меж ними станет звук строкою, Обмолвки и самообман,
и смертный час-не больше, чем строка: И только верой в воскресенье
все тот же труд меж горлом и рукою. Какой-то указатель дан.
Но ждать так долго! Отгибая прядь, Зима как пышные поминки:
поглядывать зрачком-красна ль рябина, Наружу выйти из жилья,
и целый август вытерпеть? О, впрямь Прибавить к сумеркам коринки,
ты-сильное чудовище, Марина. Облить вином - вот и кутья.
домом яблоня в сугробе,
Белла Ахмадулина И город в снежной пелене-
огромное надгробье.
целый год казалось мне.
повернутая к богу,
тянешься к нему с земли,
в дни, когда тебе итога
на ней не подвели.
Пастернак
Елабуга. В самом названии - что-то вязкое и безнадежное, от чего не убежишь. Рябина под окном - зеленая еще: И поняла, что уже не при чем, что вернулись в окоемы былой страны ее стихи. Она сама уже ничего не значит. Весь мир сморщился и стал похож на крошечное печеное яблоко. Больше не было сил. Одниночество - первородная сила, вознеслось и объявило о том, что близится освобождение. Не писать. Не дышать. Не:
Елабуга.
** Над головой сомкнулись воды. Сошлись и разошлись волны, привычным грациозным движением разглаживая поверхность: **
И осенила, уважила своим щуплым телом местный погост. Скромные проводы, стыдливые, неуместные, невыносимо чужие самому ее имени, в котором - море, крик чаек, и ослепительно-прекрасная и плотски-желанная богиня, выходящая из пены прибоя: Достоверно неизвестно и место, где покоится прах. Неочерченность, безвестность кончины, что для поэта, вероятно, и означает Бессмертие.
** "Пу-зы-ри:" **
* *
Кама, Елабуга... Ах, перестань
Шомполом в ране...
Вёсны и сосны, ветра и герань
Канули в Каме.
Как одиночество пялит глаза -
Это за дело.
И невозможно и слова сказать,
Чтоб не задело.
И, в переставшей звенеть пустоте -
Тело клоками -
Коконом слезло. Крылатой - лететь
В небо над Камой...
В лучшем форматировании:
http:///camopu.rhorse.ru/tswetayewa.html