Он стоит у подножия этой гигантской, упирающейся в небо, башни. Серое, заволоченное не стираными наволочками туч, питерское небо вокруг ее золотого купола словно озаряется и начинает играть желтыми отблесками солнца. Башня неприлично высока и необъятно массивна. Он стоит у ее подножия, а вокруг него спешно, суетно идут люди, пробегают дребезжащие трамваи, проносятся шипящие колесами по асфальту автомобили - все бегут по делам и никому нет до него никакого дела.
Он, словно ракета, заметившая свою цель, начинает четко и направленно продвигаться к ее дверям. Он с трудом открывает эти массивные, монолитные, многотонные двери, какие и должны быть у входа в такую башню, и входит внутрь. Сразу за ним, словно движением ветра, как будто позабыв про свой вес, а заодно и про свой статус, двери закрываются и, даже, скорее, захлопываются, однако, беззвучно.
И он начинает путь вверх. Так и просится сказать, что под ним скрипят истертые ступени, но они каменные, монолитные, а может быть, и вытесанные. По каждой ступени ни раз прохаживались ботинки ног, но эти каменные глыбы, похоже, не подвластны времени и тлению. Винтовая лестница наверх, она тоже не как все ей подобные, она настолько широка, что на ней могут разъехаться две древнеримские колесницы, и в тоже время, несмотря на кажущийся простор, она давит на подсознание своим камнем или своей памятью. Ступени, одна, две, девять, семнадцать, семьдесят, сто сорок пять, семьсот двадцать, тысяча, десятки тысяч, он преодолевает их все. Он не смотрит на свои кровоточащие ноги, его нервы уже давно отказались от затеи подавать сигналы голове, видя ее бессмысленность, и он не чувствует боли.
И вот он наверху, на самой вершине башни. Он подходит к отвесному краю и смотрит вниз. Люди, они теперь муравьи, машины - не более букашки, стоящее неподалеку здание стадиона - как гнездо птицы, а река, эта артерия грузоперевозок, которую не так то и легко переплыть стала ручейком. Он с гордостью взирает вниз, на сотни, тысячи, сотни тысяч людей, на их суету и мелочность, на их ничтожество. Теперь он выше всех остальных, он их главнее, если хотите - важнее. Он стоит, подняв руки к небу, и раздвинув ноги, ветер, громыхающий на этой высоте обвивает всего его, проходит по всем его участкам кожи и одежды, растрепывает его волосы, пытается сорвать с него лоскутки одежды, но теперь, когда он уже смог подняться, ветер не имеет силы столкнуть его хотя бы чуть-чуть. Он ощущает себя почти Демиургом, он выше. "Э-э-й, Лю-у-у-ди…людишки", - с вырвавшимся из легких воздухом, пролетев сквозь связки, выбрасываются слова…
Но никто из тех, кто бегает там внизу не обращает на него ни капли внимания, не тратит на него ни момента времени. И тогда он решается. Решается, нисколько не поколебавшись. Решается, как будто так было предрешено. Решается на полет, на свой первый полет, а по совместительству - единственный и последний…
Может быть, хоть теперь кто-нибудь заметит его?
09.02.2001
17:31