Витьку Григорьева я не видел года два. С того дня, как мы закончили университет. Витьку было не узнать. Бледный, сутулый и подавленный, он начисто потерял лоск и обаяние, от которого кружились головы у половины факультетских девчонок. На секунду мне стало страшно.
Мы прошли по бульвару, сели на первую попавшуюся скамейку, и я спросил:
- Что с тобой, Витек? Мертвецов в гроб и то краше кладут!
Он только рукой махнул.
- А, не спрашивай! Женят меня.
Я затуркан был после редакционной текучки и обрадовался:
- Поздравляю, Витек! Давно пора!
- Старик! - сказал он с укоризной, и тут до меня дошло.
- Извини, не расслышал. Она что, в положении?
- Если б так... Все гораздо хуже!
Я промолчал. Из деликатности.
- Старик, - сказал он печально. - Если ты увидишь, что какая-нибудь особа вежлива с тобой до пришибленности, заискивающе улыбается и норовит как бы невзначай потереться бюстом, то вот тебе бесплатный совет: беги от нее без оглядки. Промедление смерти подобно.
Я изобразил на лице глубочайшую заинтересованность. Не люблю быть жилеткой, но... се ля ви, короче говоря.
Сгущались сумерки, люди спешили по домам, а я сидел на жесткой, неудобной скамейке и слушал, что мне рассказывает старый знакомый:
- Неделю назад меня пригласили на одну вечеринку. Только представь себе: громадная квартира, чешская мебель, хрусталь-фарфор. И на фоне всего этого - она: маленькая, толстенькая, коротконогая. Но - волосы роскошные и на лицо смазлива.
В гости приглашено человек двадцать - в возрасте от двадцати двух до тридцати лет, обоих полов, но с преобладанием, однако, мужского. И как я сразу не сообразил, ради чего организована пьянка?!
Вино, водка и шампанское лились рекой. После застолья были танцы, а потом молодежь начала по углам растекаться - туда, где темнее. Тут ко мне именинница и подкатилась с очень, знаешь ли, невинной просьбой: помочь расставить цветы, которые ей надарили. Я не смог отказаться.
Все было мило до тех пор, пока мы с веником и хрустальной вазой не оказались одни в спальне ее родителей. У именинницы на спине что-то вдруг щелкнуло. "Ах!.. - сказала она. - Не окажете ли вы мне, Витенька, маленькую любезность?". И я, дурак, хоть и не очень пьян был, ответил: "Извольте, мадемуазель! Какую именно?".
Оказывается, у нее лифчик расстегнулся. Ну еще бы! При таких-то телесах!.. Ну, она халатик приспустила, а я полез искать лямочки с замочками у нее на спине и под мышками... как мудак последний.
Тут дверь распахивается. На пороге ее родители стоят, рты разинув. Картина Илюши Репина "Приятная неожиданность, или Не ждали?". Положим, это я не ждал, а они уж точно, за дверью пасли момент...
Ну, именинница встрепенулась так, что лифчик вообще куда-то улетел, халатик еще сильнее приспустился, а в руках я ощутил две громадные груди. Как дыни, ей-богу!
Это было незабываемое ощущение. Знаешь, меня после этого только плоскодонки привлекают. Как увижу где-нибудь крупный калибр - так словно серпом по яйцам.
В общем, сам можешь представить сценку: доченька разрыдалась, у меня язык к гортани прилип, а папаша с мамашей на меня нацелились. Папаша держится эдаким орлом: один мужчина другого завсегда поймет. Нравится дочка. Пожалуйста, для хорошего человека не жалко. Пойдем-ка, сынок, обмоем это дело. А мамаша сразу в крик ударилась: "Что здесь происходит? Что он с тобой сделал, Оленька?". Тут-то я и узнал, что ее, оказывается, Олей зовут. "Ничего я с ней не делал! - говорю ее родителям и гостям, которые начали заглядывать в комнату. - Подите вы все к такой-то матери!".
Между прочим, как я потом узнал, ничего нового с Оленькой сделать было уже нельзя. Она давно заработала бешенство матки, а трахаться начала чуть ли не с детского садика.
Ну ладно. Дальше было вот что: шум, крики, Оленька рыдает, а ее родители заявляют, что теперь, как честный человек, я просто обязан жениться. "Да не было ничего! - ору я. - Что вы с ума сходите!". Одел плащ в прихожей, хлопнул дверью и ушел. На улице протрезвел немного и за голову схватился. Было от чего.
Утром, только я пришел на кафедру, меня вызвали в партком. Оказывается, Олин папик не поленился и накатил на меня "телегу". Парторг сказал мне прямо: вижу, говорит, что дело темное, верю, что тебя окрутили, но ничего не поделаешь. Выбирай: или, как честный человек, ты женишься и продолжаешь учебу в аспирантуре, или за аморалку тебя выгоняют из партии, исключают из аспирантуры, а ее родители подают на тебя в суд, причем вывернуться у тебя нет ни единого шанса.
Представляешь? Жениться на такой твари?! Миллион дай, миллиард - не соглашусь! Лучше сяду!
И Витька разрыдался. Как маленький. Я сунул ему носовой платок и сказал:
- Может, отступного дать?
- Какие, к черту, отступные! - Витька нервно высморкался. - Не в деньгах дело. Уверяю тебя, это очень обеспеченная семья. Мать - кандидат медицинских наук, почти профессор. Отец - прокурор. Им не отступные нужны, им шлындру замуж спихнуть надо!
- Тогда дело дрянь, - сказал я искренне. - Если папа прокурор, тебя засудят даже в том случае, если тебе водичку слить не из чего.
- Да прокурор, прокурор!.. - сказал Витька и назвал фамилию.
- Гм... - сказал я. - Знаю такого. Я его как-то даже интервьюировал.
Тут неожиданная мысль пришла мне в голову. Я достал две сигареты из кармана - себе и Витьке - закурил и, рассматривая сизый дымок, спросил:
- Витя, скажи, а ты точно не хочешь жениться? Дочь прокурора как-никак...
- Саша!!!
Мы еще посидели немного на скамейке. После этого истерического крика он большей частью помалкивал и все курил, курил, курил, так что я даже опасаться стал, что у него из седалища никотин потечет. А я то травил анекдоты, то комментировал последние события политической жизни. Получалось, по-моему, неплохо - пару раз Витька даже улыбнулся. Впрочем, скорее уж это было некое подобие улыбки, чем сама улыбка. А потом мы пошли каждый в свою сторону. Не знаю, о чем думал он в данный момент. Я, например, обдумывал ту странную мысль, которая мелькнула в голове. И чем больше я ее обдумывал, тем больше она мне нравилась. Успех зависел от того, насколько верны слухи и сплетни.
На следующее утро я оделся по первому классу - "тройка", рубашка, лакированные черные ботинки. Повод для визита в прокуратуру я придумал, завязывая галстук: консультация в недавно организованном пресс-центре. Никто ж не будет в обиде, если я немного потолкусь в приемной, в коридоре или в курилке...
Так оно и получилось. Благополучно проникнув внутрь неказистого трехэтажного особнячка в центре города, я потрепался немного с коллегами из пресс-центра, вышел в коридор и... прямо на меня, по синтетической ковровой дорожке, неторопливо двигался Юрий Николаевич - грузный, рыхлый мужчина со щеками, лежащими на лацканах его строгого костюма. Каждый раз, встречаясь с ним, я поражался, до чего же он похож на Собакевича - и обликом, и мировозрением.
Я поздоровался первым. Он глянул, остановился и благосклонно улыбнулся:
- А, пресса... Ко мне?
- Пока нет, - сказал я. - Ко Дню Милиции - может быть. Впрочем, если прокуратура села, наконец-то, на хвост какой-нибудь мафиозной группировки - тогда другое дело. Готов прямо хоть сейчас.
- Эх, - сказал он. - Хорошая у вас газета. Но скажу прямо - нахалы вы там все. Палец откусите. По самые уши.
- Работа такая, - сказал я.
- Курить есть? - спросил он вдруг. - Доктора, понимаешь ли, не велят...
Я достал сигареты и, собравшись с духом, пустил пробный шар:
- Говорят, Юрий Павлович, вас поздравить можно?
- Говорят, что кур доят! - проворчал он. - А с чем?
- Как же, дочь замуж выходит!
Он буркнул что-то неразборчиво. Мог бы и повежливее быть - за мое-то курево...
- Н-да, - заметил я. - Щекотливое положение, что и говорить. Придется ей, видимо, оставить девичью фамилию, чтоб анкету не портить. А сколько хлопот будет, когда дети пойдут! Делать обрезание или не делать - вот в чем вопрос!
- Погоди! - Юрий Павлович насупился. - Какое еще обрезание? Что ты такое несешь?
- А вы что, разве не знаете?
- Что я не знаю?
- Очень неблагозвучно получится: Ольга Юрьевна Гершензон.
- Цыц! - приказал он. - Зайдем-ка ко мне!..
У него в кабинете, провалившись в глубокое кресло, я рассказал, что никакой Витька Григорьев не Григорьев - на самом деле он Гершензон. Тут я впервые увидел, как люди зеленеют прямо на глазах. Я даже испугался, что он дуба врежет прямо за своим роскошным столом с резными ножками.
- Стакан воды, Юрий Павлович?
- К черту воду! - прохрипел он. - Откуда информация?
- Ну-у-у... - Я пожал плечами. - По-моему, это полгорода знает. Если не больше. Я всегда, знаете ли, поражался изворотливости... э-э... иудеев. Вы только подумайте, какая феноменальная пронырливость!
Юрий Павлович налили себе воды и выпил залпом.
- Дальше! - севшим голосом приказал он.
Что и говорить, я мужику крепко влепил. Он, как губка, впитывал все, что я выдумывал, и только ругался время от времени. Начав с "Черт побери!" и "Жиды поганые!..", он закончил таким отборным матом в адрес Витьки и всех евреев вместе взятых, что я до сих пор удивляюсь, почему в Израиле не случилось хотя бы землетрясения. Чтобы довести дело до победного конца, я напряг фантазию и выдал такое, что хоть стой, хоть падай. Что Витька регулярно посещает синагогу. Что с вечера пятницы по вечер субботы он ходит по квартире в ермолке, ест только кошерное, читает молитвы на иврите. Что он собирается восстановить свою настоящую фамилию с целью выезда в Израиль на постоянное место жительства...
В общем, я такого наплел, что сам испугался. Сейчас Юрий Павлович сообразит, что к чему, и в лучшем случае пинками выгонит из здания прокуратуры.
Получилось все с точностью до наоборот. Сдержанно меня поблагодарив, он сказал, что всегда рад прессе, пожал руку и проводил до двери, ведущей в приемную.
Я вышел из кабинета, чувствуя себя очень гадко, а в голове почему-то вертелось "Клин клином вышибают..." - десять, двадцать раз подряд. Подействует это или я напрасно клепал на старого приятеля?
Оказалось, что вранье мое подействовало. Впоследствии я узнал, что Юрий Петрович собственноручно забрал из парткома свое заявление, тем самым вычеркнув Витю из числа потенциальных женихов.
Сейчас Витька - профессор с именем. Прекрасно совмещает научную деятельность с коммерческой. Говорят, у него молодая красивая жена, роскошный особняк за городом, иномарка, частые загранкомандировки и несколько счетов в зарубежных банках.
Недавно я случайно упомянул его фамилию в присутствии одного знатока. У знатока даже челюсть отвисла.
- Как же, как же! - вскричал он. - Самый главный жидо-масонище нашего города! Григорьев - это липа, его настоящая фамилия - Гершензон!.. А вы что, не знали?