Под стук колес

Woland
         Я очень люблю тамбуры в поездах, особенно в последних вагонах. Люблю те моменты, когда ты стоишь у окна, и видишь как полотно бесконечно длинных и безупречно прямых рельсов уносится вдаль. Уносится вдаль, минуя русские рощи, украинские холмы, казахстанские степи, молдавские виноградники. Уносится вдаль и озаряется летним солнцем или погребается под зимними, белоснежными игривыми буранами. Уносится вдаль, пересекая ручьи и широкие реки, оставляя в памяти живые картины. Уносится вдаль, как уносится временем наша жизнь. Ты стоишь у окна и смотришь, как сзади остаются люди, остаются чьи-то жизни со своими суетами и со своими же проблемами, земными, бытовыми, пошлыми проблемами.
Но не столько за эту  красоту я люблю тамбуры поездов и, даже, не столько за то, что находясь там и взирая на тех, кто остается ты чувствуешь себя несколько выше остальных, сколько за то, что там всегда можно найти интересных, достойных собеседников.
Человек заходит в тамбур, лениво достает из пачки сигарету, не менее ленно рыщет в поисках зажигалки или спичек, не спеша прикуривает. Ему скучно просто так стоять и вдыхать дымы, ему скучно в этом поезде, ему кажется, что скука заполняет его мозг, всего его, всю его жизнь. Ему хочется выговориться. И он находит в тебе собеседника, он понимает, точнее подсознательно, краешком нейронов своего мозга, осознает, что тебя он больше никогда не встретит, что ты не встанешь у него на пути и у тебя нет никакой предвзятости или негативного отношения к нему. И он заводит с тобой разговор. Он рассказывает почти всю свою подноготную, рассказывает то, что попытался бы любой ценой скрыть на страшном суде, то, что он никогда и никому не доверял, то, что он всегда считал своими ранами. И вот именно от долгой и ноющей боли этих ран, его язык расплетается. Ему неважно кто ты, сколько тебе лет, на каком языке ты говоришь или к какой конфессии принадлежишь, ему неважно твое мировоззрение и твои мысли, ему не важны твои страсти и твои воздыхания, его нисколько не интересуют твои пристрастия или твои муки. Его равно не интересует ни твой внешний облик, ни твой внутренний мир, ему нужна только одна сторона тебя, этому человеку ты нужен только как живое существо, способное молча выслушать его, сопровождая рассказ только мерными кивками головы и беглым приглядом глаз. Человек во всех тончайших подробностях, о существовании которых он давно позабыл, со всеми своими размышлениями, которые он долгими годами копил в своей душе, не скрывая ни толики правды, рассказывает тебе свою историю. И с каждым словом ему словно становится легче, словно морщины с его лица исчезают, словно его седые волосы вновь наполняются цветом, а глаза начинают оживать и искрится. Он докуривает свою сигарету, чем облегчает свои страсти и заканчивает свою историю, свой рассказ, скорее даже свой эпос, чем облегчает хоть на грамм камень, лежащий на его душе. И уходит… На смену ему придет другой, третий, седьмой, н-ный. Каждый со своей тайной.
Им становится легче, но и тебе не становится тяжело, значит все это зло куда-то уходит, возможно, остается на месте шпал, ровно ныряющих из-под поезда. Остается на камнях насыпей или в лесополосе, остается по обеим сторонам железной дороги.
         А ты все стоишь и смотришь вдаль уходящим рельсам, слушаешь точный, словно тиканье часов стук колес. И только становится немного жалко людей, мимо которых ты проносишься, жалко людей…тех, которые живут по обеим сторонам железной дороги.
05.02.01           22:38